И тут — Шерлок Холмс. Понимаете? Шерлок Холмс и эктоплазма.
Автор: снова марронье
Название: "Приметы и правила"
Артер: рэнт
Бета: myowlet
Пейринг: Эрик/Чарльз
Рейтинг: R
Жанр: romance
Размер: приблизительно 12000 слов
Предупреждение: AU - сцена на пляже разворачиватся совершенно по-другому. Отдельные сцены содержат неграфическое описание секса или ненормативную лексику.
Дисклеймер: персонажи и вселенная принадлежат Марвел.
Автор выражает огромную благодарность рэнт за то, что согласилась поучаствовать со мной в фесте и за то, что в итоге нарисовала совершенно прекрасный арт, а также myowlet, согласившейся вычитать текст и морально поддерживавшей тогда, когда это было нужно.
Посвящается Narcissa_Malfoy.
Читать фикВ понедельник Чарльз делает вид, что ничего не произошло и что ничего не происходило все последние два месяца. Он молчит за завтраком, потому что не знает, что мог бы сказать, а потом весь день сталкивается с Эриком в пахнущих чистотой и воском, которым натёрли пол, коридорах, спрашивает, всё ли хорошо, а Эрик отвечает, да, всё хорошо, и Чарльз прячет взгляд.
Во вторник Чарльз говорит себе, что ужасно обленился, и решает возвратиться к диссертации, которую начал и не закончил ещё давно, в какой-то другой жизни до Эрика. Он с полчаса сидит за пометками, значение которых уже успел забыть, результатами экспериментов, записанными под произвольными номерами, заложенными страницами книг и чистыми листами бумаги в печатной машинке, а потом ловит себя на том, что не в состоянии написать ни строчки. Спустя ещё полчаса Эрик заходит к нему в кабинет, ссутулившись, садится на диван в углу и говорит, ЦРУ всё ещё не придумало, как убить Шоу, и поэтому они допрашивают его третий день.
- Странно, что он ещё не сбежал, - добавляет Эрик. - Паршивая была идея оставить его в живых, Чарльз, паршивая.
- Его убийство в любом случае ничего бы тебе не дало, - отвечает Чарльз и ловит себя на том, что за последнюю неделю ему приходится говорить это в третий раз.
Эрик вытаскивает из кармана пачку сигарет и зажигалку "Зиппо", с которой почти стёрлась гравировка.
- Я тебя прошу, не кури, - говорит Чарльз, но на самом деле он не то чтобы против. Он уже успел привыкнуть. Как и Эрик успел привыкнуть к его книгам, сине-серым кардиганам (совершенно ужасным, на взгляд Эрика) и тому, что Чарльз совершенно ничего не понимает в музыке.
Эрик отмахивается и закуривает.
- Не в моём кабинете, - просит Чарльз.
- Сколько раз я уже курил в твоём кабинете, и ты ничего мне не говорил?
Они молчат.
- Ты просто не знаешь Шоу, - говорит Эрик.
- А ты знаешь?
- Прекрасно знаю, - отвечает Эрик и затягивается.
В среду Эрик садится рядом с Чарльзом на скамейку в саду с миской чёрно-синих слив в руках и протягивает миску Чарльзу.
- Поешь. Они чистые.
Штаны у Эрика в пятнах травы на коленях, а пальцы - в сигаретных ожогах. Если есть в мире человек, который курит ещё более бездарно, чем Эрик Леншерр, то, наверное, и Дарвин со своей эволюционной теорией был неправ.
Чарльз пытается улыбнуться.
- Спасибо. Я не голоден. Лучше скажи мне, а почему ты сам их не хочешь?
- Не могу заставить себя есть с утра, - жалуется Эрик, - никогда не мог. Тошнит.
- Я понял.
Иногда, чтобы понять, Чарльзу не нужно читать мысли. Дело в концлагере. Дело в тех вещах, о которых Эрик редко рассказывает, а сам Чарльз редко просит рассказать.
Эрик вертит в пальцах одну сливу. Когда ему это надоедает, он кладёт её обратно в миску и говорит:
- Шоу точно попытается сбежать, Чарльз. Иначе это не Шоу, и я чуть не убил кого-то не того. А когда Шоу сбежит, он снова придумает что-нибудь.
- Неужели ты так в него веришь? - шутит Чарльз.
Эрик молчит в ответ.
Вечером Чарльз находит его в их спальне; поджав ноги, Эрик сидит на кровати и вертит в руках виниловую пластинку Бадди Холли, а потом пытается сломать её пополам, поднимает глаза на Чарльза и подмигивает.
- Пластмасса слушается тебя хуже, чем металл, - замечает Чарльз, раздеваясь. - По определению.
Эрик бросает пластинку на пол.
- Я уже столько раз пытался её сломать, что иногда думаю, чёрт возьми, да этот парень просто бессмертен.
В четверг Эрик пьёт всё, начиная от джина и заканчивая вишнёвой наливкой, а Чарльз даже не напоминает ему, ещё неделю назад ты сказал, что больше ни капли в рот.
- Что-то пошло не так, - говорит Рэйвен и пристально смотрит на Чарльза.
- Что именно? - уточняет он.
- Не знаю, - Рэйвен пожимает плечами. - Просто не так.
- В каком смысле?
- Я не о ЦРУ. И не о Мойре.
- А о ком ты говоришь, Рэйвен?
- Об Эрике. О тебе. Это же все видят, и ты не думай, что я глупая и всё такое.
- Я так не думаю, - отвечает Чарльз.
Дальше он Рэйвен не слушает; дело в том, что в последнее время ему кажется, не так идёт абсолютно всё.
Эрик молчит ещё три дня. Лучше бы он рассказывал Чарльзу, почему все идеи Чарльза - дрянь, почему Шоу не заслуживает даже застенков ЦРУ, и почему вера Чарльза в человечество не должна распространяться ни на Шоу, ни на Эмму Фрост, ни на Азазеля, ни на Риптайда, ни на американское правительство.
Чарльз помогает Хэнку с исследованиями, обещает Шону, что когда-нибудь Шон обязательно найдёт себе девушку, разговаривает с Алексом за обедом о книгах, несмотря на то, что Алекс терпеть не может читать, и, каждый раз видя Рэйвен, удивляется её новому облику.
- Я не знаю, кто я, - говорит она и смеётся.
- А как же старое лицо? - спрашивает Чарльз.
- Мне не нравятся щёки. Думаю, нужно что-то повзрослее.
Иногда Чарльз видит её у зеркала, превращающейся в Эмму Фрост, осматривающей себя, делающей нос тоньше и губы пухлее. Эмму Фрост она знает только по его рассказам. У Шоу, безусловно, был хороший вкус на женщин, и Эмма красива, вот только для неё у Рэйвен взгляд совершенно не тот.
В мыслях у Чарльза постоянно маячит идея, всё не так, чуть позже эта идея трансформируется в совершенно другую - надо поговорить с Эриком. Задумываясь, Чарльз всякий раз спрашивает себя, а о чём он будет говорить с Эриком, но ответ не приходит на ум.
В понедельник Эрик сидит в кресле, растирает пальцами виски и слушает музыку.
- Джонни Кэш, Чарльз, - говорит он. - Это же Джонни Кэш, что ты понимаешь?
Чарльз понимает только то, что где-то это уже слышал.
- Надо поговорить, - произносит он, а Эрик тянется, чтобы выключить проигрыватель.
- О чём?
- Обо всём.
- Ты хотел сказать, о нас?
- Нет, я хотел сказать именно то, что сказал, Эрик. Обо всём.
Чарльз приносит с кухни две голубые чашки с чаем и сахарницу, садится в кресло напротив, и Эрик говорит, что лучше бы сошёл коньяк, а Чарльз отвечает, в этот раз мы обойдёмся без коньяка, и Эрик хмурит брови и говорит:
- Я внимательно тебя слушаю.
И мысленно Чарльз пытается решить, с чего ему лучше было бы начать.
Осенью шестьдесят первого Рэйвен ведёт его на "Завтрак у Тиффани"; Рэйвен улыбается, глядя на экран. Она ходит в кино, как другие ходят на свидания и играть в покер, а Чарльз кино никогда не понимал. Насколько он себя помнит, он всегда был человеком книг. Это, впрочем, не отменяет того, что Одри Хэпберн играет изумительно.
- Мы просто однажды встретились, - говорит на экране Холли Голайтли. - В этом мире нам ничего не принадлежит. Просто иногда мы и вещи находим друг друга.
Если бы у Чарльза был блокнот, в который он бы записывал всё, над чем должен подумать, Чарльз записал бы тут же.
Плёнка почти ничего не может сказать телепату: кино говорит именно то, что есть в репликах персонажей, и не больше; у плёнки нет мыслей, воспоминаний и ощущений. Каждый раз, когда Чарльз пытается понять, он сталкивается с тонкой прозрачной целлулоидной стеной. Чарльз не уверен, что за ней что-то есть.
Он совершенно точно знает, что книга у Трумана Капоте заканчивалась по-другому. Холли Голайтли уехала в Африку.
На экране финальные титры. Мысленно Чарльз радуется, что хоть здесь Холли Голайтли осталась с Полом Варжеком, потому что именно такая концовка нравится Рэйвен, и Рэйвен вряд ли хотела бы знать, как всё было у Капоте.
Это не самое важное воспоминание; Чарльз вряд ли расскажет об этом воспоминании Эрику, но для себя он считает нужным начать именно с тёмного битком набитого кинозала и экрана.
Насколько Чарльз себя помнит, он редко смотрел кино в обществе Рэйвен. Обычно это случалось в те дни, когда Рэйвен говорила, послушай, мы почти не разговариваем, а он долго жаловался на то, что сегодня должен учить слишком много, но под конец извинялся и давал ей решать, что они делают вечером. Если они не шли смотреть фильм, они шли ужинать куда-нибудь не слишком далеко. Чарльз флиртовал со случайными девушками в баре, а Рэйвен злилась. Рэйвен заказывала себе молочный коктейль, а Чарльз пил бренди, и он всегда выпивал чуть больше, чем ему было нужно, чтобы развеселиться и не опьянеть.
Чарльз отдаёт себе отчёт: у него напрочь отсутствует то, что Эрик называет умением пить. Именно поэтому Мойру Мактагерт Чарльз впервые встретил, когда перед глазами у него всё двоилось от пунша, язык заплетался, а всё вокруг, даже чужие мысли, застилал сладковатый туман.
Мойра дала ему протрезветь. Он трижды умылся ледяной водой прежде, чем смог понять, что происходит, и, краснощёкий, поправляя мокрый воротник рубашки и заново завязывая галстук, слушал Мойру. То, что видела Мойра, он тоже увидел, с самого начала, ещё когда она села к нему за стол и начала разговор, но Мойра почему-то сочла нужным пересказать.
Это - фактическое начало истории, которую вспоминает Чарльз.
Его всё ещё слегка подташнивало от выпитого. То, что он только что увидел, решительно не хотело укладываться в его восприятие.
Чарльз стоит перед зеркалом и не видит в себе ничего красивого. Он не понимает, что находит в нём Рэйвен, когда прижимается к его плечу, что находят в нём девушки из баров, когда смеются и краснеют, что находит в нём Мойра Мактагерт, если это заставляет её, улыбаясь, отводить взгляд. Чарльз считает себя гармоничным человеком. Чарльз считает себя интересным собеседником, считает себя вполне обаятельным, считает себя умным, потому что недооценивать себя глупо, но в последнюю очередь он видит себя привлекательным. У него есть горбинка на носу, складки на животе и ямочки на щеках, а плечи усыпаны розовато-рыжими веснушками. Это не то, что кто-либо бы захотел видеть в красивых людях.
Чарльза это не беспокоит и не расстраивает. Он смотрит на себя в зеркало, потому что бреет щёки, пытаясь не порезаться, и всё ещё пытается проснуться через десять минут после того, как встал с постели. Белые хлопья мыльной пены с лица Чарльза шлёпаются в раковину. Побрившись, он чистит зубы, сплёвывает зубную пасту, утирает рот и идёт одеваться.
Если война не начнётся через несколько дней, она имеет все шансы начаться через пару недель или через месяц. Чарльз по-прежнему бреется по утрам, допивает чай и доедает до конца яичницу за завтраком и читает книги.
Сначала в ЦРУ ему никто не хотел верить - Чарльз мог понять, почему. День ото дня с восьми утра до восьми вечера вы решали проблемы всеамериканской важности и обсуждали угрозу ядерной войны, а в четверг во время обеда к вам пришли и заявили о генных мутациях. И прочитали ваши мысли. И под конец заявили, что до ядерной войны осталось времени гораздо меньше, чем до следующего Дня Благодарения.
Натура человека такова, что сначала он испытывает шок. Испытав шок, он тут же отторгает услышанное - и про мутации, и про ядерную войну, и про всё остальное. И только потом, когда он обдумает, послав к чёрту логику и увидев доказательства, он начинает слышать то, что ты пытаешься ему сказать. Чарльз знает об этом. Он не удивляется, когда в самом конце боссы ЦРУ соглашаются с ним, и даже не удивляется, когда их всех, его и Рэйвен, соглашается принять в свой отдел толстяк, сидевший во время совещания в углу. Теперь ими занимается Отдел Икс; что это, Чарльз не спрашивает, решая прочитать мысли толстяка потом, а тот говорит, невероятно, говорит, знаете, меня все эти годы считали клоуном, знаете, я был уверен, что такие люди существуют.
Чарльзу невольно становится интересно, чем же занимался отдел раньше. Наверное, чем-то, что звучит очень смешно: сверхлюди в нацистских лабораториях, инопланетяне на Пуэрто-Рико, круги на полях Оклахомы.
Чарльз проникает в мысли Мойры, когда она идёт по коридору и жалуется темноволосому парню в очках из штаба.
- Не могу поверить, - говорит Мойра, - что у директора ЦРУ так мало выдержки. Мы сейчас должны охотиться на Шоу, а он переживает не из-за тех мутантов. Что будем делать?
Воспоминания Мойры очень услужливы: они тут же раскрываются перед Чарльзом, рассказывая всё. Он снова смотрит на Себастиана Шоу, такого, каким Мойра показала ему, когда Чарльз был пьян, но всё равно сказал, что это важно, и он постарается помочь.
Шоу говорит, гены решают всё. Память Мойры может исказить его слова, со временем в сознании человека пережитое затирается до старой фотографии, плоской, когда-то глянцевой и уже не показывающей почти ничего, и Чарльз видит только отдельные моменты и слышит только отдельные слова, но этого ему более чем достаточно. В этот раз, может быть, у него и есть время всё обдумать, но он предпочитает не обдумывать.
На секунду Чарльз замораживает парня в очках, чтобы поговорить с Мойрой.
Мойра знает, где Шоу. Она говорит:
- К концу сегодняшнего дня мы будем в Майами.
От Лэнгли до Майами полдня пути, через Фейетвилл, через Олбани в Джорджии, через Джексонвилл; в Атланте они, конечно, останавливаться не будут.
- Нужно понять, что происходит, - говорит Чарльз.
- Что происходит? Компания мутантов во главе с Себастианом Шоу, имя которого я услышала в первый раз два дня назад, уговаривает полковника Хендри разместить ракеты "Юпитер" в Турции. И это не дурацкая шутка. Ты читал мои мысли. Ты сам прекрасно видел это: полковник Хендри соглашается, а через пятнадцать минут появляется на совещании на другом конце Америки и повторяет в точности то, что сказал ему Шоу. Теперь понимаешь, что происходит?
В окне машины мелькают федеральные трассы, пустые поля, мотели и фермы, облупленные серо-зелёные скамейки и фонари, покрытые чёрной краской.
Чтобы успокоиться, Чарльз открывает Керуака, которого уже недели две носит в дипломате, всё забывая прочитать.
- Как только у тебя не кружится голова? - спрашивает Мойра.
- Не знаю, - улыбается Чарльз. - Хороший вестибулярный аппарат, может быть? Или плохая книга.
- Не нравится?
- Честно говоря, это совсем не моё.
- Мне нравится Сэлинджер.
- Это другое. Они совершенно разные.
- Угу, - кивает Мойра и закрывает глаза, пытаясь поспать лишние полчаса.
От того, как чувствуется её волнение, Чарльза почти бросает в дрожь. Что-то тяжёлое и напористое бьёт изнутри по его вискам тупой сухой болью, и сосредоточиться на Керуаке не получается. Вздохнув, Чарльз закрывает книгу на странице, которую не запоминает, откладывает в сторону и смотрит на дорогу. Майами точно будет другим.
Стоя на палубе корабля береговой охраны, Чарльз концентрируется. Яхта Шоу находится от них в худшем случае в трёхстах футах, не дальше. Чарльз ощущает тени чужих мыслей, которые проносятся у него в голове так быстро, что он даже не успевает понять, о чём эти мысли. Последнее, что он понимает - кто-то на яхте беспокоится. Кто-то на яхте подозревает, что его мысли читают.
Потом всё пропадает.
- Я чувствую блок, - говорит Чарльз. - На яхте есть кто-то вроде меня. Сегодня я не смогу вам помочь.
Береговая охрана посылает к яхте три катера. Кто-то кричит в рупор, требуя Шоу немедленно сдаться. Это глупо; Шоу не сдастся. Чарльз уверен, у Шоу достаточно возможностей, чтобы потопить здесь всех.
Догадки Чарльза только подтверждаются, когда на над водой взлетают столбы торнадо; катера затягивает в водоворот, а корабль качает так, что Чарльз тут же чуть не ударяется лбом о железный бортик палубы.
Стал бы Шоу сдаваться.
Уже сбегая вниз, в кают-компанию, Чарльз вдруг замирает. Мойра испуганно оглядывается на него, спрашивая, что с ним.
Чарльз чувствует чьё-то присутствие. Здесь точно есть ещё кто-то, и этот кто-то не с Шоу.
Якорные цепи взметаются в воздух и с грохотом врезаются в палубу яхты. Это не может быть никто из команды Шоу.
Чарльз ныряет в ледяную воду; вода окружает его синей тьмой, сквозь которую невозможно разглядеть почти ничего. В первые две секунды ему кажется, что всё его тело сводит судорога. Он вцепляется в плечи человека и пытается заставить себя думать о чём-нибудь ещё кроме того, как же не хватает воздуха.
Человек пытается сбросить Чарльза и с лицом, побелевшим от напряжения, вытягивает руки вперёд, как будто пытается что-то схватить. Вдали, в чёртовой синей тьме, оставляя тонущий остов того, что ещё полчаса назад было яхтой, уплывает подводная лодка.
Человека зовут Эрик.
- Эрик, - мысленно говорит ему Чарльз.
Секунду, пока Эрик мысленно пытается сопротивляться, Чарльз путается в чужих воспоминаниях. Потом он видит: Шоу, ворота, похожие на ворота концлагеря, сорок четвёртый. Шоу, сегодняшний день, яхта "Каспартина". Шоу, ночные кошмары, Шоу, тело тощей женщины на полу, с дырой от пули в груди. Воздуха всё меньше; Чарльз никогда не умел по-настоящему хорошо задерживать дыхание и на секунду он беспокоится о том, что может и не выплыть отсюда.
- Ты утонешь. Ты должен отцепиться. Я знаю, что это значит для тебя, но ты погибнешь.
Помедлив, Эрик отпускает подводную лодку.
- Я думал, что я один такой, - говорит он, вынырнув, кашляет и сплёвывает воду.
- Эрик, ты не один, - отвечает Чарльз.
И Эрик верит.
Сидя в машине и кутаясь в пальто Чарльза, Эрик долго молчит, не решаясь говорить.
Скажи что-нибудь, мысленно просит Чарльз.
- Мне нечего рассказывать, отвечает Эрик, мы знакомы часа два, не больше.
- Понятно, - бормочет Чарльз вслух и снова достаёт Керуака.
Мойра оборачивается к нему с удивлённым взглядом, и Чарльз натянуто улыбается:
- Да так. Сам с собой разговариваю.
Эрик насмешливо хмыкает и отворачивается к окну. Стекло всё в разбившихся жуках: коричневые пятна и чьи-то хитиновые спинки. Похоже, Эрика это не беспокоит.
Чарльз даже не пытается сосредоточиться на Керуаке: строчки проплывают мимо него, и, переворачивая страницу, он с трудом может вспомнить, что происходило на десяти предыдущих, не то что во всей книге. Это нервное; когда он нервничает, сконцентрироваться не получается.
Когда Чарльзу надоедает, он отвлекается на мысли Эрика, но не находит ничего интересного: Эрик в десятый раз прокручивает старые воспоминания, словно фильм на повторе, обдумывая их заново.
- Хватит рыться в моей голове, - вдруг говорит Эрик.
Это выглядит так, будто Чарльза застали на месте преступления.
- Хватит думать о Шоу, - отвечает Чарльз. - Ты накручиваешь себя.
- Я анализирую.
- Нет, ты именно накручиваешь себя. Даже самокопание, не говоря уже о самоанализе, выглядит по-другому.
- А какая разница между самоанализом и самокопанием? - усмехается Эрик.
Чарльз отвечает, довольно существенная, и насмешливый взгляд Эрика его не слишком смущает. Эрик тянется, чтобы рассмотреть книгу, и сбрасывает пальто с плеч.
- "Бродяги Дхармы"?
Чарльз кивает.
- Нравится?
- Не слишком.
- А мне очень.
- Любишь читать? - спрашивает Чарльз.
Эрик в последнюю очередь похож на человека, которого могли бы заинтересовать книги. Меньше он похож только на учителя младших классов. И на кондитера.
- Нет, конечно, - отвечает Эрик. - Терпеть не могу. Но эта штука, она про меня. На самом деле.
Чарльз заинтригован.
- Ты и так всё обо мне знаешь, - кривится Эрик, - что разговаривать-то?
- Если я читал твои мысли, это ещё не значит, что я успел прочесть всё, - отвечает Чарльз, - и я обещаю больше этого не делать. Многим это не нравится.
- Ладно, - отвечает Эрик, хотя Чарльз и без телепатии догадывается, что Эрик не собирается ему верить. Эрик вообще не из того типа людей, которые хоть кому-то могут верить до конца; доверяй, но проверяй. Это видно. Не то чтобы такой тип людей Чарльзу не нравится, но когда твой собеседник узнаёт, что ты знаешь всё, о чём он думает, на доверие рассчитывать не приходится.
- Ты можешь не рассказывать о себе много, если тебе неприятно что-то вспоминать. Можем обойтись без подробностей.
- Мои истории под пиво не пойдут, Чарльз. И даже под бренди. Или под водку.
- Что же это за истории?
- Паршивые истории. Мрачные.
Чарльз по-прежнему заинтригован.
Проблема в том, что чужой личный комфорт вряд ли должен зависеть от его, Чарльза Ксавье, любопытства; любопытство Чарльз всегда считал одной из самых эгоистичных своих черт.
Если Эрик не хочет ни о чём говорить, его право.
Дни Чарльза пролетают в лабораториях ЦРУ, где он ставит эксперименты и пытается воплотить в жизнь новые идеи вместе с Хэнком Маккоем. Если про Хэнка и можно сказать, что он способный парень, то да, он чертовски, невероятно, просто возмутительно способный парень. И это тоже мутация. Одна из интереснейших, с которыми Чарльзу приходилось сталкиваться.
"Бродяг Дхармы" Чарльз дочитывает: он пролистывает страницы, то не вдаваясь в слова, то вцепляясь взглядом в каждую строчку, и почему-то он думает, что не может прекратить сравнивать всё, что прочитал, со всем, что узнал об Эрике.
Чарльз с трудом заставляет себя поверить в реальность происходящего - хотя бы потому, что в жизни такие бродяги встречаться не должны. Во всяком случае, в его жизни. Тем не менее, Эрик перед ним, Эрик живой, осязаемый, много пьёт и иногда плохо шутит, а ещё у него есть цели, планы и даже истории.
- Как-то раз я оказался в Аргентине, - случайно роняет Эрик.
- Как-то раз? - переспрашивает Чарльз. - Когда?
Летними ночами даже воздух кажется ему невероятно липким и жарким.
Зелёный жук размером с долларовую монетку, жужжа, бьётся о стекло окна. Эрик выключает свет, открывает форточку и долго всматривается во внутренний дворик отдела, щуря глаза.
- Там ничего нет, Эрик, - пытается рассмеяться Чарльз.
Эрик рассматривает пустые бетонные стены, пуленепробиваемые стёкла и статую в темноте так, будто опять не верит ему.
Чарльз наливает себе джина с тоником и высыпает в стакан кусочки колотого льда.
- Так вот, - говорит он. - Когда ты оказался в Аргентине?
- Недавно, - отвечает Эрик, - у меня были важные дела.
- Неужели связанные с Шоу? - спрашивает было Чарльз и тут же осекается: вряд ли другие свои дела Эрик назвал бы важными.
Так и не ответив, Эрик подходит к патефону и, подумав, ставит какую-то пластинку. Стопка пластинок с яркими ярлычками и именами людей, о которых Чарльз понятия не имеет, высится на журнальном столике в гостиной с того самого дня, как Эрик появился в отделе.
- Бадди Холли, - говорит Эрик. - Было дело, я два года ничего не мог слушать, кроме него. Представляешь?
- Не представляю, - честно отвечает Чарльз, - сколько себя помню, у меня никогда не складывались отношения с новой музыкой.
- И с книгами тоже, - Эрик пожимает плечами и выключает патефон.
- Я бродяга, - констатирует Эрик так, будто говорит, что он дантист, булочник или учитель химии. - Тем и занимаюсь. И в Аргентине был, и в Ирландии тоже был, давно. Очень давно.
Эрик пьян; полупустая бутылка стоит у дивана, а ещё одну он случайно разбил полчаса назад, и, отчаянно ругаясь, выметал битое стекло. Доверять Чарльзу он стал больше, чем раньше. Может быть, дело в том, что Чарльз придержал лишние вопросы и не стал ничего говорить ни и о музыке, ни о книгах, а может, в том, что Эрик просто к нему немного привык.
Чарльз по-прежнему сидит с Хэнком в лаборатории допоздна, а возвращаясь, иногда беседует с Эриком - беседы получаются неловкими, и Чарльз говорит, Эрик слушает, а когда Чарльз задаёт вопросы, Эрик отмахивается и отвечает, что всё в сущности не важно, и его истории тоже.
Хэнк говорит, профессор, я уже создал прибор, который позволил бы нам искать мутантов по всей Америке, он только нуждается в доработке. Чарльзу нравится идея: Хэнк объясняет ему, что прибор позволяет управлять телепатическими волнами. Эрик делает вид, что относится к их затее скептически; всё равно ничего не будет работать, вскользь замечает он. В другой раз он спрашивает, а что, если мутанты не согласятся с вами пойти, но убеждает человека из Отдела Икс отправить их с Чарльзом на поиски вместо агентов ЦРУ.
Если Чарльза действительно что-то и раздражает в Эрике, так это его напускной скептицизм.
На самом деле такие люди во что-то да и верят, просто не хотят, чтобы об этом кто-то догадался.
Чтобы доработать своё изобретение, Хэнк просит несколько дней. Чарльз соглашается подождать. Эрик тоже ждёт, регулярно спрашивая, когда уже, и не упуская возможности съязвить по этому поводу.
Сейчас от Эрика немного пахнет чем-то пряным и персиковым, что Чарльз отказался пробовать.
- И как же ты оказался в Ирландии, друг мой? - спрашивает Чарльз.
Эрик облизывает губы.
- После войны, но не сразу. Аушвиц закрыли в январе - приходят русские и всех выпускают, а докторов и надсмотрщиков ставят в ряд и расстреливают.
- Ты смотрел на это?
Эрик хрипло смеётся.
- А как же? Я пришёл, чтобы посмотреть на это. И знаешь, это было лучшее зрелище в моей жизни. Даже лучше, чем Хичкок, да что там, наверное, лучше, чем Джонни Кэш вживую, хотя я его и не видел.
- Ты серьёзно? - только и спрашивает Чарльз.
Ему с трудом верится в то, что кто-то может считать массовые расстрелы лучшим зрелищем в своей жизни. Впрочем, он уверен: Эрик может многое. И если постараться, Эрика даже можно понять, потому что понять можно всех.
Когда восемнадцатилетний Чарльз Ксавье посмотрел на себя в зеркало и решил, что пора что-то менять, начал он именно с эгоцентризма. Сейчас Чарльз вспоминает себя в восемнадцать, чаще всего жалея о том, что он не сделал, но учиться понимать людей было правильным начинанием.
- Про Хичкока и Джонни Кэша я пошутил, - говорит Эрик. - Так вот.
- Ты начинал рассказывать про Ирландию, - уточняет Чарльз.
- Русские приходят и всех выпускают. Я тогда посмотрел на них и подумал, господи, да эти ребята самые настоящие сумасшедшие.
- Почему?
- Ты бы их видел, профессор, ты бы их видел. Но мне было пятнадцать, и выпустили меня именно они. Тогда мне они нравились.
- А сейчас?
Чарльз сам удивляется своему вопросу. Сейчас. Если война не начнётся через неделю, она имеет все шансы начаться через месяц.
- Сейчас? Не знаю, - пожимает плечами Эрик и продолжает рассказывать. - Потом я вышел на свободу и понял, что мне и на свободе-то делать толком нечего. В Польше вообще делать было нечего. Я до Германии добрался, прицепившись к русским. До Дюссельдорфа.
- И в Дюссельдорфе тоже делать было нечего.
- Смеёшься? Он в руинах лежал. Я побродил, пока не дошёл до дома, где раньше жил, пока нас с мамой и дедом в Аушвиц не забрали, а дома не нашёл. Там ничего не было, только балки обгорелые, на одной, как сейчас помню, повесили какого-то парня. Он там висел и покачивался на ветру. И я подумал и решил ехать в Берлин, а в Берлине всё было почти так же.
- А как же Ирландия?
- Потом я оказался в Ирландии.
Эрик поднимает на Чарльза глаза, раскрасневшийся от выпитого, потягивается и падает на спинку дивана.
Чарльз мысленно отмечает, что Эрику стоило бы внушить пить меньше.
Обещания есть обещания, прерывает его внутренний голос.
- В общем, неважно, как я там оказался, - продолжает Эрик. - Это была середина сорок седьмого и Килларни. Такой маленький городок, на севере. Тихий. Не знаю, почему я поехал именно туда, просто решил, что надо бежать из Германии, а бежать хотелось куда-то, где тихо и всем плевать на войну. Два года работал то грузчиком, то разносчиком, ещё сначала сапоги американцам чистил. И накопил на билет.
- Почему ты решил бежать? - Чарльз не сводит с него взгляда. Они закончат говорить, и он дотащит Эрика до постели. После таких разговоров утром лучше делать вид, что никто ничего не знает.
Чарльз не может понять, почему он чувствует себя вором. Ему кажется, он крадёт у Эрика что-то неуловимо чужое. Что-то, чем обычно не делятся.
И он не может не думать о том, что виноват.
- Шмидт, - говорит Эрик.
- Шоу? - уточняет Чарльз.
- Тогда он ещё был Шмидтом. Все только говорят, что о войне. Гитлер где-то застрелился, а что от него осталось, сожгли. Русские ходят по улицам. Американцы ходят с проверками. И чем больше вокруг говорят о войне, тем чаще ты вспоминаешь Шмидта. А однажды ты решаешь, так, чёрт возьми, дальше нельзя. После того, как Шмидт начинает сниться тебе в кошмарах.
Чарльз вздыхает.
Эрик - пьяный бродяга из Аушвица, которого Чарльзу довелось знать - падает на диванные подушки и говорит:
- Вот так и живём.
Чарльз под локоть доводит его до спальни - к тому времени Эрик уже бормочет слова на немецком, путаясь, иногда переходя на французский и лишь изредка на английский.
Чарльз не нащупывает на стене выключателя, и, стараясь не споткнуться в темноте о раскрытый на полу чемодан, ведёт Эрика к кровати.
Эрик валится в пахнущие крахмалом и чистотой простыни и тянет Чарльза за собой, чуть не порвав ему рукав рубашки.
- Я создан для любви, - задумчиво говорит Эрик и поясняет. - Это из "Голубого ангела". Марлен Дитрих, всё такое.
Я не смотрел, отвечает Чарльз и мысленно внушает ему, спи, засыпай немедленно.
Чарльз уходит, а Эрик молча провожает его затуманенным взглядом. Невероятно пугающее ощущение, не может не отметить про себя Чарльз: то, как Эрик смотрит на него, заставляет его зябко поёжиться, словно от сквозняка.
Уже у себя в спальне, снимая брюки, он видит, что ширинка на них оплавилась. Оплавились и запонки в его рубашке, и зажим для галстука; Чарльзу остаётся только удивляться, что он ничего не почувствовал.
Ему снится Эрик, и в его снах Эрик говорит сам с собой.
- Неужели я создан для любви? - спрашивает он себя.
Во сне Чарльзу кажется, что он весь превращается в чужое альтер-эго и чужое подсознание, которые совершенно не в состоянии ответить на этот вопрос.
Во сне Чарльз смотрит на мир чужими глазами; почему-то мир выглядит именно таким, каким должны его видеть кошки и собаки, в чёрно-белом цвете.
После того, как Чарльз просыпается, он долго отгоняет эти мысли, растирая виски пальцами, чтобы сосредоточиться.
Он почти уверен: в тот момент, когда он открыл глаза и увидел потолок своей спальни, всё ещё пару секунд продолжало казаться ему чёрно-белым.
Чарльз и Рэйвен. Рэйвен определенно поладила с Хэнком Маккоем, и Чарльз совсем не против, но то, насколько быстро происходит всё между ними, Чарльза удивляет. В понедельник Рэйвен впервые видит Хэнка. В четверг Эрик находит их целующимися в ангаре.
- Дело не в том, что они так шустро, - возражает Эрик, когда Чарльз впервые говорит с ним об этом. - Всё нормально. Не помню, чтобы когда-нибудь тратил много времени на отношения.
- Не помню, чтобы ты когда-нибудь на что-то в принципе тратил много времени, друг мой.
Эрик всё делает быстро, словно экономит время для чего-то большего. У него стремительная походка, резкие размашистые движения, и мысли тоже резкие и размашистые. Ест и пьёт он жадно, а скучает недолго, потому что тут же занимает чем-то себя. В этом плане они с Чарльзом немного похожи. Чарльз привык считать себя деятельным человеком.
Однако темпы, в которых живёт Эрик, для отношений не приспособлены. Факт, думает Чарльз. Интересное наблюдение.
- Время - ценная штука, особенно когда его мало, - говорит Эрик. - Так знаешь, в чём, я думаю, дело? Хэнк для неё слишком умный, прямо как ты для Мойры, твоя Рэйвен, она для него слишком недолюбленная, и оба слишком сильно заморачиваются. Бедный мальчик, бедная девочка. Жаль, но не наше дело.
- Я не понимаю, причём тут Мойра, Эрик.
Чарльз кривит душой: он прекрасно знает, причём тут Мойра, и как Мойра на него смотрит, и как Мойра встаёт на полчаса раньше, чтобы успеть накрасить глаза и причесаться, до того, как её увидит Чарльз, и как Мойра проводит вечера, решая, что надо менять в её жизни, и как Мойра мысленно строит планы на будущее и тут же смеётся над ними сама, спрашивая себя, чего стоит её влюблённость. И Чарльзу даже её жаль, хотя Эрику на его месте не должно было бы.
Эрик кривится.
- Как будто я ничего не вижу.
- А вот Рэйвен меня действительно беспокоит, - говорит Чарльз. - Я не могу просто сказать, что это не моё дело, а советы она вряд ли захочет слушать.
Он по-прежнему не позволяет себе читать мысли Рэйвен, но догадывается, что она вряд ли влюблена. Рэйвен нужно, чтобы ей кто-то восхищался, а потребность в отношениях есть почти у всех.
- Беспокоит? - фыркает Эрик. - Отлично, профессор. Вперёд. Давай, иди сделай что-нибудь, а я посмотрю.
Что касается Мойры, то Эрик её просто терпеть не может, и без чтения мыслей Чарльзу трудно предположить, чем это вызвано.
Мойра появляется на кухне особняка в сиреневом платье; у неё острые золотисто-загорелые плечи, тонкие руки, подведённые чёрным глаза и сладкие ненавязчивые духи. Чарльз признаёт, что она как минимум милая и как минимум хорошо выглядит.
Мойра улыбается ему, варит ему кофе по утрам, жарит тосты, рассказывает о том, как работала в ЦРУ, предусмотрительно не касаясь по-настоящему острых тем, не прерывает его, когда он занят, но и не носит кофе в лабораторию, потому что некоторые женщины ещё умеют или, во всяком случае, пытаются вспомнить, как сохранять достоинство.
Однажды Чарльз решает, что ему всё-таки жаль не Мойру, а то, как всё в целом сложилось. Почему-то Мойра влюбляется именно в тот момент, когда ему и думать не хочется об отношениях. Мойра смотрит ему в глаза, Мойра хотела бы многого, у неё большие надежды и обаяние, которое на Чарльза иногда действует. А ещё она неглупая женщина.
Если бы Чарльз был влюблён, он бы давно что-то сделал. Девицы в барах - другое.
Эрик наблюдает за ним утром с чашкой кофе и даже не пытается скрыть, что думает о Мойре. Днём, включив свою бьющую по ушам музыку, про которую Хэнк говорит, что это очень даже ничего, но Билл Хейли всё равно лучше, Эрик сидит в гостиной на полу в одних тренировочных штанах, босой, и курит.
- Лучше бы ты оделся, - советует ему Чарльз. - Здесь охрана из ЦРУ под каждым окном.
- Плевать на охрану, - отвечает Эрик и зевает.
- Может быть, тогда ты встанешь с пола?
Эрик отмахивается:
- Кому что нравится. Тебе нравится пудрить мозги девке из ЦРУ. Мне вот нравится сидеть на полу и курить.
- Я не пудрю ей мозги, Эрик. Если ты не заметил, между нами ничего нет. Совершенно ничего.
- Ага, а потом вы до старости будете смотреть "Перри Мейсона" по вечерам, хотя я думаю, что "Перри Мейсон" закончится раньше, чем мы все тут состаримся, разговаривать о всякой дряни, которая вам даже не будет интересна, и трахаться по субботам под одеялом, потому что как-нибудь ты решишь, что эта Мойра-то в целом неплохая, да ещё и любит. И ты будешь спать на "Перри Мейсоне", а она будет сидеть рядом и говорить тебе, смотри, как мы счастливы, дорогой, оладьев не хочешь, дорогой. Потому что нет ничего хуже бабы с большими планами. Наверное, только влюблённая баба с идеалами.
- Эрик, о чём ты говоришь? - только и спрашивает Чарльз.
- Это приятельский совет.
- Ты считаешь, что мы знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы ты мог давать мне советы?
- Не знаю, - говорит Эрик, - но мы ведь что-то вроде приятелей, верно?
Чарльз не знает, что сказать. Он никогда не задумывался над этим.
Своё изобретение Хэнк называет "Церебро".
- Звучит неважно, - отмечает Эрик, только услышав.
- Церебро по-испански значит "мозг", - поясняет ему Чарльз, но Эрик только морщится.
- Я знаю французский, немецкий, польский, идиш и как заказать по-испански пива, но ни разу не слышал настолько дурацкого слова. Церебро. Подумать только.
Если ты не умеешь читать мысли, рано или поздно ты решаешь, что мир всё-таки тесен. Для телепата мир всегда огромен; сейчас перед Чарльзом расстилается вся Америка.
Телепатические волны ведут его в Оклахому, в Детройт, в Омаху. Чарльз думает, что это невероятно странно: он везде, и в то же время только здесь, в лаборатории, в пластиковом шлеме, наполненном микросхемами и обвитым проводами, и ещё минуту назад Хэнк в шутку предложил ему побрить голову, чтобы шлем надевался лучше, а Эрик спросил, нравится ли ему чувствовать себя подопытной крысой, и Чарльз ответил, не порть удовольствие.
Чарльз видит мутантов, о которых раньше ни за что бы не узнал: вот чернокожая девочка с белыми волосами, вот парень, который прячет глаза за тёмным стеклом очков, вот и остальные.
Чарльз видит: всё перед ним застилает серый туман, сквозь который легко можно различить силуэты.
Когда Хэнк снимает "Церебро" с его головы, Чарльз почти расстроен: он не хочет, чтобы всё заканчивалось так быстро, он хочет разглядеть эту миниатюрную Америку, этот серый туман, эти силуэты поближе, пусть и понимает, что на это нескольких минут бы не хватило.
Вырывается из телепатических волн Чарльз со списком имён, людей и мест, которые успели зафиксировать приборы.
Теперь Чарльз точно знает, что делать. А Эрик... что ж, во всяком случае надежду, которая мелькает в его мыслях, Чарльз ощущает почти кожей.
Потёртый коричневый чемодан Эрика валяется на диване. Кое-где на нём ободрана кожа, кое-где сколота краска и почти стёрлись штампы из аэропортов всех тех мест, в которых когда-то Эрик побывал. Если бы Чарльза спросили, как должен выглядеть чемодан бродяги, он бы представил себе что-то именно такое. Эрик упаковывает брюки, несколько пар чистых носков и сменных бесформенных водолазок вместо рубашек, а поверх всего кладёт завёрнутые в тряпку пластинки.
- Зачем тебе это? - спрашивает Чарльз. - Они побьются, и придётся их выбрасывать. К тому же я не думаю, что ты где-то будешь их слушать.
- Я без своих пластинок никуда, - говорит Эрик и закрывает чемодан. Замок чемодана поддаётся с глухим кликом, а потом Эрик лёгким движением пальцев в воздухе делает что-то, что Чарльз не успевает разглядеть.
- Привычка? - Чарльз застёгивает пальто и ставит чашку с недопитым кофе на столик.
От недосыпа немилосердно болят глаза, а ранним утром, выдернув себя из сна, есть совершенно не хочется. Чарльз с трудом может вспомнить, когда в последний раз ложился в час ночи и вставал в шесть утра. Кофе не помогает; от кофе сводит в груди, едва ощутимо подташнивает и горчит на языке.
Во дворе их уже ждёт машина, которую отправили из ЦРУ.
- Скорее примета, - говорит Эрик. - Или правило, как хочешь.
- Знаешь, ты не похож на человека с правилами, - пытается пошутить Чарльз.
Эрик ставит чемодан на пол и завязывает шарф.
- У меня есть парочка, профессор. А на остальные я плюю.
В Ньюарк, Нью-Джерси, они прибывают к вечеру; пока Чарльз перелистывает записи с координатами Энджел Сальвадоре, танцовщицы в баре где-то в мексиканском квартале, Эрик жалуется, что почти не спал, и отказывается куда-либо идти.
- Какой кретин составлял маршрут? - зевает он.
- Вообще-то маршрут составлял я, - отвечает Чарльз. - Спасибо, Эрик. И что ты собираешься теперь делать, спать в номере?
- Почему обязательно спать? - Эрик растягивается на гостиничной кровати, стянув и бросив на пол свою водолазку, - Отдыхать. Твои маршруты не учитывают того, что я устал, как собака.
- Я тоже устал, Эрик, но я не вижу, как это мешает нам встретиться с Энджел Сальвадоре, переговорить с ней полчаса, и, если она согласится, отправить её на самолёт до Ричмонда. В Ричмонде её встретят люди из ЦРУ.
- Мне мешает самым прямым образом: я не в настроении. Ты можешь идти один, хотя я не знаю, куда ты сейчас пойдёшь без меня по ночному Ньюарку, если ты пять лет кроме своего Оксфорда ничего не видел.
- Семь, - машинально поправляет Чарльз. - С каких это пор ты стал знатоком ночного Ньюарка?
- Я много где был. У меня была куча свободного времени, - говорит Эрик и потягивается.
Чарльз было тянется за пальто и шляпой, но останавливает себя: он действительно почти не знает Ньюарк. Честно говоря, он не знает и не помнит ничего, кроме Уэстчестера, и чтение мыслей прохожих на улице тут не слишком поможет.
Эрик вертит в воздухе долларовые монетки; они скользят между его пальцев, ложатся в ладонь и снова отлетают на пару дюймов в воздух, а под конец, когда Эрик надоедает, он сливает их в один тускло блестящий шарик металла, который прячет в карман.
Вздохнув, Чарльз сдаётся и кладёт пальто на место.
- Что будем делать этим вечером?
Эрик смотрит на него так, будто Чарльз сказал глупость.
- Пить, разумеется.
Разумеется, думает Чарльз. Как будто за всё время, что Чарльз его знает, Эрик хоть раз расслаблялся другим способом.
Номера в отелях Ньюарка крошечные, как картонные коробки с паркетом на полу и выкрашенными изнутри белой краской стенками: кажется, ещё чуть-чуть, и начнёшь задыхаться. Сквозь наглухо закрытые окна всё равно доносится гудение машин.
Наверное, единственное различие между плохими и хорошими отелями здесь в том, что в местах подешевле коробки чуть грязнее и не так забиты мебелью. Чарльз искренне не понимает, зачем здесь бархатный пуфик с кистями. Или письменный стол. На письменном столе Эрик расставил бутылки из мини-бара, а на пуфик свалил свою одежду.
Здесь слишком много мебели и совершенно точно слишком много Эрика и всего, что Эрику принадлежит. И если первое Чарльза раздражает, нравится ли ему второе, или нет, он толком не может понять.
- Что-то не так? - приподнимает бровь Эрик.
- Я не одобряю пьянство.
- Хреново быть тобой, - говорит Эрик.
- Меня всё устраивает, - отвечает Чарльз.
- Включишь музыку?
- Мне не нравится твоя музыка, Эрик.
- Тебе не нравится моя музыка. Тебе не нравится моё пьянство. Отлично, что ещё тебе не нравится?
- Я не то чтобы сильно против, - говорит Чарльз. - В следующий раз слушай свои пластинки, но не при мне, пожалуйста. Пей что хочешь, но не при мне.
- Договорились. В следующий раз при тебе буду слушать Брамса и пить чай. Обязательно с молоком.
- Мне не нравится Брамс, но Рахманинов и Шёнберг вполне подойдут, - сдерживает смех Чарльз.
- Замётано, - отвечает Эрик и признаётся, - хотя я не знаю, кто такой Шёнберг.
Есть в нём что-то, думает Чарльз. Все имеют право говорить "я не знаю", когда не знают, вот только уже в старшей школе про это право неизвестно почему начинают забывать. Люди хотят казаться умными.
Эрик умным казаться даже не пытается.
У Чарльза есть ощущение, что Эрик вообще не пытается никому ничем казаться.
- Моё второе правило: я всегда и везде нахожу виски, потому что иногда виски нужнее чистых носков и зубной щётки, - говорит Эрик. - Есть ещё и третье, но оно совсем дурацкое.
- А в чём заключается третье?
- Всегда ношу с собой водительские права. На чужое имя.
- Почему оно дурацкое?
- Я не помню, когда меня в последний раз останавливали копы.
К часу ночи Эрик заплетающимся языком рассказывает истории о том, как был в Мексике, и как его однажды чуть не пристрелили на мексиканской границе, и как он учился говорить по-польски, и, не читая его мысли, Чарльзу трудно понять, что из историй Эрика правда, а что вымысел.
- Ты смотрел "Голубого Ангела"? - спрашивает Эрик.
Чарльз очень хочет нервно рассмеяться, но сдерживается и решает промолчать. Вряд ли Эрик что-то помнит о том случае.
Эрик потный, взлохмаченный и сонный; ещё полчаса спустя он засыпает на кровати, так и не сняв брюки, а Чарльз ложится рядом и долго рассматривает белесые шрамы на его спине.
Посадив Энджел Сальвадоре на самолёт до Ричмонда, Эрик и Чарльз направляются в Нью-Йорк.
- Я давно здесь не был, - говорит Чарльз.
Они сидят на скамейке в центральном парке. Эрик разворачивает перед собой газету, нахмурившись, начинает читать статью под большой плохо пропечатавшейся фотографией, на которой почти ничего не видно, а когда это занятие ему надоедает, откладывает газету и говорит:
- Одни плохие новости. В последний раз, когда я открыл газету, я прочёл, что Монро умерла. Не то чтобы это очень печальная новость, но всё-таки.
Эрик отпивает кофе из картонного стаканчика.
- Тебе нравились её фильмы? - рассеянно спрашивает Чарльз. Он смотрит на женщину в зелёном платье, кормящую уток у пруда, на подростков на скамейках, на первую полосу газеты, которую читал Эрик. Нью-Йорк кажется ему слишком настоящим. Нью-Йорк врывается в уши, врывается в голову с чужими мыслями и чужими заботами, не оставляет в покое. Чарльз не понимает, как можно жить и при этом чувстствовать себя хорошо в большом городе. Он не помнит, когда был здесь в последний раз. Наверное, когда ему было семнадцать, с Рэйвен. Потом была Англия, с Оксфордом и университетскими барами, и никаких уток в пруду и человеческих толп.
- Какое там, - Эрик допивает кофе и прицельно запускает стаканчик прямо в корзину для мусора, - мне было двадцать три. У меня был первый "Плэйбой" с её фотографиями.
- Очень похоже на тебя, - бормочет Чарльз.
- Мне было двадцать три, - повторяет Эрик. - Времени ни на что не хватало почти всегда. Оставалось только дрочить.
- Чем же ты был занят?
Эрик трёт пальцами переносицу.
- Искал старых знакомых. Сводил счёты.
Чарльз прекрасно понимает, кого Эрик называет своими старыми знакомыми.
- Вот как.
- А в свободное время дрочил на Монро, - добавляет Эрик и смеётся.
Утром в Нью-Йорке очень свежо; Чарльз втягивает голову в плечи, кутаясь в шарф, и поднимает воротник пальто. У него мёрзнут уши. По-прежнему, со времён отъезда из Ричмонда, он не высыпается по ночам и почти ничего не ест по утрам.
- Куда нам спешить? - спрашивает Эрик.
Если бы Чарльз Ксавье был кем-то другим, не Чарльзом Ксавье, Рэйвен, Мойрой, кем угодно, он бы накричал на Эрика, потому что им есть, куда спешить, потому что никто не знает, когда начнётся война, и каждый день Чарльз звонит в Вирджинию, тщательно пролистывает политические колонки в газетах, не пропускает ни одной новостной передачи, чтобы знать, что происходит. Это было бы трудно, если бы не Мойра. Мойра разъясняет ему честно, без прикрас и доходчиво, не успокаивая и не паникуя, хотя Чарльз прекрасно знает, чего ей стоит не паниковать.
И тут Эрик говорит, что им некуда спешить, и они могут не торопиться, а Шон Кэссиди подождёт.
С пятьдесят седьмой улицы они сворачивают на пятую авеню, проходя мимо "Тиффани".
- Я тебя не понимаю, - говорит Чарльз. - Сначала ты заявляешь, что времени мало, и распоряжаться им нужно рационально, а теперь ты с чего-то взял, что у нас его очень много, Эрик. За то время, пока мы ходим по Нью-Йорку, а ты спишь до полудня, Шоу имеет все шансы найти и завербовать мутантов раньше, чем ты решишь вылезти из кровати.
- Шоу не станет так делать, - отвечает Эрик, смотря не на Чарльза, а на стеклянные витрины.
- Назови мне хотя бы одну причину, по которой он не станет так делать.
Без малейшего интереса Эрик разглядывает ожерелья, которые никто не покупает, и кольца, которые дарят на Рождество банковские клерки своим подружкам.
- Шоу любит, когда всю работу делают за него. У него нет Церебро, у него нет ничьих адресов. Сейчас он может заниматься чем угодно: подбивать клинья к русским, трахать свою телепатку, пить ром на Кубе, например. И ещё он был бы полным идиотом, если бы не следил за нами, Чарльз. А потом, когда мы найдём всех, он появится и обязательно постарается нас наебать.
Если Шоу сейчас следит за ними, думает Чарльз, наверное, он только посмеивается.
- И мы ещё посмотрим, кто кого наебёт, - говорит Эрик.
Не выражайся, пожалуйста, только и просит его Чарльз, а Эрик отвечает, ты ханжа, профессор, ты ужасный ханжа.
- Это воспитание, - возражает Чарльз.
- Уродское воспитание, - бурчит Эрик. - Шоу тоже был воспитанным. А ещё читал Макиавелли, здоровался со всеми и заставлял меня мыть уши. Это не мешало ему убить мою мать, сломать мне три ребра и вообще быть мудаком, каких мало.
- Я не Шоу, - говорит Чарльз. - И я не знаю, кто сейчас читает Макиавелли.
На середине пятой авеню, когда "Тиффани" остаётся далеко позади, Эрик останавливается и говорит:
- Знаешь, если бы у меня не было члена и были красивые глаза, я был бы Холли Голайтли. Ходил бы туда каждый день, и не слушал бы, как ты распинаешься о ядерной войне, а телефон бы засунул в чемодан, чтобы не слышать, когда звонят ЦРУшники.
- Странное сравнение, - смеётся Чарльз.
- Ну да, - кивает Эрик и улыбается, а улыбка у него получается растерянная, и Чарльза это скорее удивляет. - У меня есть член, и глаза у меня самые обыкновенные, а ещё у меня нервы шалят и паршивое детство. Придётся смириться и быть собой - "Тиффани" мне точно не поможет.
Две девушки в шляпках оглядываются на них и ничего не говорят.
Минут пять или десять Эрик и Чарльз молчат. Пройдя мимо тележки торговца сахарной ватой, Эрик роняет:
- В сущности, на Холли Голайтли я похож только тем, что я такой же эгоистичный придурок. А ещё я пошутил. У меня плохое чувство юмора.
- Ты на неё абсолютно не похож, - говорит Чарльз.
Ветер доносит до них запах чьих-то духов и жжёного сахара.
У Эрика есть привычка ходить по номеру голым, и эта привычка Чарльзу чертовски не нравится.
- Мне некого стесняться, - говорит Эрик, когда Чарльз делает ему замечание, и Чарльз хмурится, а как насчёт меня, а Эрик только фыркает:
- Покажи мне что-нибудь, чего ты ещё не видел.
Чарльз не находит, что ответить. На этом они закрывают тему - Эрик продолжает ходить голым, а Чарльз делает вид, что ничего не видит.
Когда именно голый Эрик перестаёт его смущать, он точно сказать не может.
Эрик выходит из душа и, мокрый, худой, встрёпанный, садится на простыни.
Когда именно вид голого и мокрого Эрика начинает нравиться Чарльзу, Чарльз тоже не может сказать.
Эрик обтирается полотенцем и зябко поводит плечами.
Это не должно было интересовать Чарльза. Чарльз прекрасно отдаёт себе отчёт.
Он просыпается посреди ночи, с минуту переводит дыхание и утирает пот со лба. Чарльз забывает свой сон уже через пару секунд после пробуждения, но у него стоит так, что между ног всё сводит, а во рту пересыхает.
В номере всего одна двуспальная кровать; сначала Чарльзу кажется, что Эрик спит на своей половине, уткнувшись в подушку, но потом он присматривается, будто бы невзначай задевает Эрика локтем, и тот открывает глаза и спрашивает:
- Помочь тебе?
Нет, спасибо, цедит Чарльз, прекрасно понимая, насколько по-дурацки это звучит именно сейчас, а Эрик ухмыляется и отворачивается к стене.
Липкой от пота рукой Чарльз дрочит себе, пытаясь вспомнить Мойру, вспомнить ещё кого-нибудь, вспомнить всех девушек, которые у него когда-то были, но вспоминать не получается, а Эрик лежит рядом, и Чарльз прекрасно знает, что спящим он только притворяется.
После Шона Кассиди был Армандо Муньоз, и он оказался гораздо понятливее и сговорчивее. Потом был Алекс Саммерс и военная база на границе Юты и Колорадо. Чарльз помнит, как удивились там, когда узнали, что Саммерс понадобился федералам. Эксперименты, соврал Эрик. Не говори, о чём тебя не просят говорить, мысленно шепнул ему Чарльз. После того, как Эрик соврал про эксперименты, весь вечер на базе на них смотрели как на полных идиотов, а сам Алекс Саммерс, похоже, решил, что его собираются расчленять два неприятных парня, которые всё время переругиваются между собой.
Всякий раз, говоря об Алексе, Эрик любит вспоминать этот дурацкий случай. Как мы облажались, говорит он. Как ты облажался, всегда поправляет Чарльз.
Трассы в Юте и Колорадо всегда, даже под вечер, почти пустые. Вокруг тянутся грязно-рыжие горные цепи; дороги здесь петляют так, что Чарльз сразу же отказывается вести машину, оставляя Эрика и Алекса разбираться с картами.
Здесь каждый год кто-то разбивается, говорит Алекс.
- Удручающая статистика, - замечает Чарльз.
- Не такая уж, - Эрик складывает карту и запихивает её в бардачок машины. - Удручающей она была бы, если бы всякие придурки разбивались здесь каждый месяц.
На ветровое стекло, в открытое окно, в лицо Чарльзу летит серо-жёлтая пыль.
Чарльз закрывает глаза и думает о том, сколько времени они с Эриком упустили, и сколько ещё упустят.
Ошибка Чарльза в том, что в самом начале он не учёл: Эрик не собирается делать так, как ему говорят. Иногда Чарльзу кажется, что Эрик живёт в своём собственном расписании, и время у него рассчитано тоже по-своему, и вряд ли на первом месте в этом расписании стоит предотвращение ядерной войны. Или мир во всём мире.
Когда они возвращаются в ЦРУ, Мойра, как Чарльз и ожидал, злится, потому что заканчивают они и в половину не так быстро, как ожидали, и потому, что новости, которые они узнают каждый день, выглядят хуже некуда.
- Остался только один, он последний, - успокаивает Чарльз Мойру.
- Кто? - спрашивает она.
Глаза у Мойры усталые от недосыпа, а щёки запали.
- Какой-то Джеймс Хоулетт, - говорит за Чарльза Эрик. - В Чикаго.
В Цинциннати Эрик вскакивает в открытый вагон поезда. Ветер бьёт ему в лицо, треплет волосы, Эрик смешно жмурится и кричит Чарльзу, а сейчас я повторю всё, что делал Керуак, Чарльз кричит ему в ответ, ты с ума сошёл, а Эрик, срывая голос, хохочет, да пошёл ты, если я доберусь до Индианаполиса быстрее, с тебя бутылка.
Конечно, Чарльзу ничего не остаётся, кроме того, как принять условия пари, потому что поезд отъезжает пару минут спустя. Продолжая хохотать, Эрик машет Чарльзу рукой, перегибаясь за край выкрашенного зелёным вагона. Чарльз ждёт, пока Эрик и вовсе не пропадёт из его зрения, а поезд не превратится в почти неразличимую точку где-то далеко, а затем идёт выпить в привокзальном буфете кофе, который оказывается ожидаемо мерзким, завтракает похожей на кусок картона яичницей с беконом и арендует машину у какого-то краснощёкого усатого толстяка за сто долларов.
К вечеру, уже в Индианаполисе, Чарльз мысленно сообщает Эрику, я здесь и жду тебя, а Эрик отвечает, вот чёрт, кажется, я проиграл.
- С меня бутылка, - объявляет он, выпрыгивая из вагона вместе с каким-то бродяжкой в дырявой куртке.
- Но я не говорил, что хочу бутылку, если выиграю, Эрик, - осторожно замечает Чарльз.
Эрик ужасно грязный, усталый и хочет есть, и они как-то забывают о пари.
- Ты не сказал, чего хочешь, - напоминает Эрик Чарльзу уже на пути в Чикаго.
- Ничего я не хочу, - отмахивается Чарльз. - Забудь.
- Так не бывает. Все чего-нибудь хотят.
- Думаешь?
- Думаю, - говорит Эрик и внимательно смотрит на Чарльза.
Чарльз колеблется, но открывает ему своё сознание. Ему не так уж и важно то, что он выиграл этот дурацкий спор, но почему-то кажется, что Эрику можно доверять.
А потом Эрик паркует машину на обочине так, что они чуть не остаются без передних колёс, и это тот раз, когда он впервые целует Чарльза, а Чарльз отвечает, думая, что всё, что сейчас происходит, должно было бы происходить с кем угодно, но только не с ним. У Эрика колючая щетина и тёплый властный рот.
Отстранившись, Чарльз вытирает губы рукавом и бормочет, ничего не произошло, ничего не произошло.
- Сам нарвался, - хмыкает Эрик.
Чарльз и без него знает, что сам.
Джеймса Хоулетта они находят, но он всё равно посылает Эрика и Чарльза в задницу.
Новые мутанты в Отделе Икс обживаются на удивление быстро - они сидят в гостиной и, смеясь, рассказывают что-то друг другу, школьник, бывший таксист, бывшая стриптизёрша, парень, просидевший в камере на военной базе четыре года, и Рэйвен и Хэнк вместе с ними.
С одной стороны, Чарльзу это нравится. Ещё больше Чарльзу нравится то, что наконец Рэйвен общается с кем-то вместо того, чтобы приходить к нему в кабинет и жаловаться на то, какая она уродливая, или ходить с ним в кино на фильмы, после которых ей всё равно грустно, или пить с ним коктейли среди девушек, которые ей кажутся красивее, чем она. Чарльз и Рэйвен, Рэйвен и её самооценка. Это важно. С другой стороны, новые мутанты разносят весь внутренний двор, разбивают статую, которая, по словам Мойры, стояла здесь с пятьдесят второго, и ругаются с охранниками из ЦРУ, наблюдающими за ними сквозь пуленепробиваемое стекло.
Теперь Хэнк часто одалживает пластинки Эрика; ребятам нравится, оправдывается он.
- Им хорошо, - говорит Чарльз.
- Хреново им, - не соглашается Эрик. - Ты сидишь за стеклом, а десяток парней в костюмах смотрят всё, что ты делаешь, как вечернее шоу, потому что им по уставу не положено телевизора, и по вечерам они остаются без всякой фигни про полицейских с Дифорестом Келли.
О произошедшем на трассе Индианополис-Чикаго, Эрик и Чарльз стараются друг с другом не говорить.
Всё, что случается в Отделе Икс, случается уже после того, как они проникают в дом русского генерала и похищают Эмму Фрост, после того, как Эрик оставляет за собой два десятка трупов, а Чарльз наклоняется над солдатом, в горло которому впивается колючая проволка, чтобы сказать, всё хорошо, хотя на самом деле ничего не хорошо, всё просто отвратительно. Всё, что случается, случается даже после того, как Эрик и Чарльз два раза успевают поругаться, потому что Чарльз слишком гуманен, а у Эрика есть цели.
Они возвращаются в отдел Икс, чтобы увидеть полуразрушенный корпус, десяток трупов с развороченными черепами и прошитыми пулями спинами, и растерянно сидящих у входа Хэнка, Рэйвен и Шона с Алексом.
- Здесь был Шоу, - говорит Хэнк.
- Энджел ушла с ним, а Дарвина мы даже не можем похоронить, - добавляет Рэйвен.
Чарльз понимает, Эрик был прав: Шоу решил появиться именно тогда, когда за него сделали всю работу. И именно тогда, когда он остался без своего телепата.
Чарльз не говорит Эрику, признаю свою ошибку, только потому, что это не спор и не пари, и речь здесь не о том, чтобы доехать на поезде в соседний город, а о том, что погибли люди.
- Выражаясь твоим языком, - начинает он, когда никто их не слышит, - похоже, это именно Шоу нас наебал.
- Ушам своим не верю. Ты выругался.
Ирония - защитная реакция Эрика. Защитные реакции у каждого свои; у Эрика же они удивительно болезненные.
- Это не смешно, - говорит Чарльз.
То, что это не смешно, Эрик знает и сам. Поэтому он ничего не отвечает.
По сути, у них не остаётся больше никаких вариантов, кроме как переехать в Уэстчестер. Когда Чарльз предлагает переехать, он прекрасно понимает это, и все остальные тоже понимают, и все соглашаются, даже Эрик.
Особняк в Уэстчестере после Англии кажется ему чужим: Чарльз находит старые книги, которые теперь бы даже не стал открывать, в своей комнате, а вместе с ними - фотографии Рэйвен в пятнадцать лет, его с Рэйвен фотографии, исписанные школьные тетради, давно забытые учебники биологии.
- Много хлама, - говорит Эрик, зайдя в его комнату.
- Это не хлам, - отвечает Чарльз, - это воспоминания.
- И нужны тебе эти воспоминания?
Чарльз ничего не говорит, потому что на самом деле они ему не слишком и нужны, но Эрик смотрит так насмешливо, что Чарльзу не хочется это признавать.
- Наверное, тебе это не знакомо.
- Все мои воспоминания такие, что лучше вообще ничего не вспоминать, - бросает Эрик, рассматривая фотографии. - Это Рэйвен, да? Симпатичная. Была.
@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: перемена, рейтинг: R
-
-
02.10.2011 в 14:26остепенитсяизменится?)))А Рейвен еще в Монро в темноте меняется)
-
-
02.10.2011 в 14:34А что, вполне может. Чтобы Чарльз не заметил и не заругал.
Не думаю, что изменится. Только если Чарльз его телепатически зомбирует.
- Эрик, пошли ужинать.
- Мхмммхмммм.
-
-
02.10.2011 в 14:43Нет, я думаю, что если бы прошло достаточно времени, хотя бы по отношению к Чарльзу Эрик мог бы стать чуть мягче)
-
-
02.10.2011 в 14:50Я почему-то вспомнила пословицу про волка, которого сколько ни корми, всё равно в лес смотрит.
-
-
02.10.2011 в 14:58В общем-то мое ощущение ты как раз и подтверждаешь)
Это интересно, в итоге тебе оч хорошо удалось это передать в тексте)))
-
-
04.10.2011 в 15:27снова марронье, это чудесно и потрясающе. очень понятный, интересный и выдержанный на протяжении всего текста стиль. а ещё у вас получились такие эрик с чарльзом, в которых захотелось поверить и, собственно, поверилось. за отсылку к керуаку я вообще готов челом биться о пол. эрик такой колючий, с несметным числом щитов, перегородок, стен. и такой свободный в то же время. этот его чемодан, три правила, привычки, музыка. их с чарльзом встреча как столкновение двух миров, и хорошо, что здесь эта тема развита именно в таком ключе. понравилось, когда чарльз всё-таки выругался - это как безмолвно, незаметно для себя самого стать ещё ближе. спор с поездом - у меня просто сердце замерло, и так хорошо эта сцена представилась. и особенно замечателен был поцелуй в машине. момент, когда эрик с чарльзом шли мимо "тиффани", размышления эрика.. окей, я только что понял, что сейчас втупую начну перечислять всё подряд, утомляя несчастного автора, который итак помнит все сцены и все диалоги xDD всё, всё очень здорово. до конца переживал и волновался, потому что было страшно, вдруг эрик не останется. а если останется, то получится ли что-то? финальная сцена очень улыбнула, хочется верить, что у них всё будет хорошо, пусть даже недолго, потому что эрик действительно может сорваться в любой момент, он же бродяга. но так чертовски хочется, чтобы эти двое поняли, что они друг другу всё-таки принадлежат, пусть даже и не осознают до конца, не понимают.
это первый здесь на фесте фик, который мне действительно захотелось прокомментировать.
арт от рэнт прекрасен.
спасибо, в общем, вам за такое чудо. много-много любви и благодарности
-
-
04.10.2011 в 15:45:3
капитан треники,
Гигантское вам спасибо за такой отзыв, он просто сделал мой день. И насчёт перечисления сцен - нет, это не утомляет. Я сама абсолютно всё - фики, книги, фильмы - запоминаю по сценам, которые мне западают в душу, и тоже вот люблю так цитировать. И отдельно люблю, когда читатель выделяет из моих фиков особо любимые сцены.
Я вам что скажу, для меня как для автора одна из самых радующих похвал - это когда читатель заявляет, что сопереживал героям.
Изначально я, собственно, планировала писать текст именно про Чарльза и столкновение его "пятидесятнического" мировоззрения с Эриком и с совершенно другим временем и другой жизнью, но вот, вышло больше про Эрика
-
-
04.10.2011 в 16:04это и интересно. эрик как персонаж раскрывается именно с точки зрения чарльза, под его углом восприятия (по крайней мере, пока я читал, мне именно так показалось). а через это развертывание проглядывается сам чарльз с тем самым его "пятидесятническим" мировоззрением, причем, он совсем не выглядит как сайд-персонаж. поэтому текст такой полный, гармоничный, и поэтому герои так прекрасно взаимодействуют между собой. отчаянные попытки чарльза если не переделать эрика, то хотя бы как-то смириться самому с тем, какой эрик есть - это так замечательно.
и отдельное спасибо, кстати, за то, что откровенные сцены дали ощущение именно откровенности, а не стыда и пошлости.)
-
-
04.10.2011 в 16:23Насчёт НЦ - знаете, я не против подробной анатомичной НЦы, но у меня всегда разграничивалось, какому тексту она нужна, чтобы добавить изюму, и какому она не нужна. Так вот, "Приметам" подробные нц-сцены скорее не нужны. Это дело вкуса, но на мой вкус они совершенно не вписываются, к тому же, я их писать очень не люблю.
Насчёт эрикочарльза - ну мне, собственно, только согласиться остаётся
-
-
04.10.2011 в 16:56что вы, я тоже.)
просто действительно в вашем тексте анатомичность выглядела бы глупо и не на своем месте, испортила бы впечатление о тексте, потому и благодарю, что вы её там не написали.)
-
-
04.10.2011 в 20:42Ну зачем благодарить-то
-
-
05.10.2011 в 09:39ну хочется.)
-
-
06.10.2011 в 11:35Ну ок, ок
-
-
26.11.2011 в 00:37спасибо
-
-
26.11.2011 в 00:38