no homo sapiens
Название: Quam Semper
Автор: красота в глазах смотрящего
Артер: Shame on me.
Бета: капитан треники
Жанр: Dramatic Thriller
Рейтинг: R
Пейринг: Эрик/Чарльз, дженовый Чарльз|Рейвен, Чарльз/ОЖП, Чарльз/ОМП, вскользь упоминается Эрик/Рейвен
Размер: Перемини/Недомиди/Наномакси, в общем ~15000 слов
Предупреждения: Некоторые отклонения от канона, жестокость, психологическое насилие, увечья, можно воспринимать как AU и ООС
Дисклэймер: Персонажи принадлежат Marvel
От автора: Основной темой текста является нетипичная психика Чарльза Ксавье, для того, чтобы некоторые моменты приобрели смысловую окраску, прежде чем приступить к чтению желательно ознакомиться со статьей "Шизоидная акцентуация" на Вики;
В процессе бетирования случился форс-мажор, из-за чего пришлось все переправлять по новой и в спешке, так что если вы заметите какие-либо ошибки и сообщите о них нам в личку, мы будем вам очень и очень благодарны;
Перевод названия и заголовковQuam semper (лат.) - Реабилитация
speculum antiquae (лат.) - старое зеркало
affectum volans (лат.) - эффект мерцания
alterius libenter (лат.) - чужое веселье
pueri mali (лат.) - дрянной мальчишка
puellae nomen non meministis (лат.) - девушка, чьего имени он не помнит
sanguis (лат.) - кровь
boni pueri (лат.) - хороший мальчик
placidus (лат.) - успокоение
lorem ipsum (лат.) - игра
quando omnia mutantur (лат.) - когда все изменилось
rapta ambulans (лат.) - украденный шаг
hodie (лат.) - этот день
читать
Октябрь 1937 года
Чарли больше увлечен своими солдатиками, когда впервые слышит это. Сначала очень невнятно, какое-то бормотание… Будто бы страшные гоблины из рассказов нянюшки Гвэн действительно пришли в их дом и поселились в стенах, а сейчас смотрят за Чарли и перешептываются… Он отворачивается от потрясающей размахом батальной сцены, выстроенной на полу гостиной с использованием все тех же солдатиков, плюшевых зверей и пары танкеток, и пристально оглядывает залу, - злобных светящихся глаз не видно, но бормотание тут как тут, никуда не пропадает и даже звучит громче и отчетливей, постепенно становясь таким узнаваемым…
«…день… на этих… храни Господь… проклятье, эти каблуки убьют меня!»
Гоблины говорят голосом нянюшки Гвэн, и это тут же спускает Чарли с небес на землю. Чарльз оглядывается на гувернантку, которая по обыкновению наблюдает за его игрищами, но та молчит. Заметив, что Чарли смотрит на нее, нянюшка Гвэн приятно улыбается, а Чарли слышит громко и отчетливо:
«Дрянной мальчишка, как ты замучил меня! Скорей бы уж тебя сдали на полный пансион в школу при Итоне!»
Чарльз отворачивается и чувствует какой-то подвох. Губы нянюшки не шевелились, но он же слышал! На самом деле слышал! Может, нянюшка Гвэн как волшебники с ярмарки? Черве… черево… чревовещательница?
Чарли откладывает своего первого оловянного генерала поближе к синему плюшевому слону и подходит к гувернантке.
- Нянюшка Гвэн, вы чревовещательница? – спрашивает он, заглядывая в ее сладкое, как запеченное яблоко, лицо.
- С чего ты взял, малыш? – ее рука ласково треплет его по волосам, и Чарли слышит:
«Да за что же мне это наказание?!»
- А почему вы хотите, чтобы меня отправили в Итон?
Ласковая горничная по имени Мари – у нее мягкие руки и она пахнет розовой водой - как всегда улыбается ему за завтраком. Еще она в овсянку добавляет ложку сахара, иначе Чарли не будет ее есть. Так вот, она улыбается, когда приносит маменьке ее утренний кофе, а отцу красивый бело-красно-зеленый омлет, но в столовой слышится:
«Бедный-бедный мой Грегори, как же я скучаю по тебе… Когда ты вернешься ко мне?»
Чарли очень хочет спросить, кто такой Грегори, но Мари уже уходит. Еще долго он слышит что-то про Фран-цию, солдатиков и море…
Днем в парке Чарльз решает, что все в окрестностях стали чревовещателями. И все вокруг говорят одновременно - о мячах, платьях, щенках, каких-то бумагах, немецком железе, шоколаде для армии, кружевных лентах. Очень много говорят о каком-то толстяке. Даже не о толстяке, а о Толстяке - Чарли кажется, что когда о Толстяке говорят, то говорят с большой буквы, будто голос становится чуть громче, только не громче, а как будто больше и тяжелее… Если честно, Чарли не очень понимает, зачем все до единого вдруг стали чревовещателями и иногда говорят вслух очень стыдные, а иногда и противные вещи, как та красивая дама на липовой аллее…
Через час прогулки по парку Чарли чувствует дурноту, у него гудят ноги и голова, будто он хорошенько упал или весь день играл, а его никто не остановил. Люди вокруг по прежнему говорят гадости, а нянюшка Гвэн и ухом не ведет, она как будто и не замечает всего этого, идет и рассказывает Чарли о каких-то там куклах с глупыми именами, которых она никак не может продать.
Когда они подходят к пруду, Чарли начинает плакать – у него так болит голова, что он уже просто не может сдерживаться. Люди начинают злобно шипеть, совсем как гуси на ферме. Гувернантка тоже шипит, больно сжимает ладонь Чарли, который никак не может перестать плакать, и тащит домой напрямик, не по аллеям, а по газонам. Вдогонку раздаются рассерженные крики местных садовников.
Вечером, наплакавшись вволю, Чарли незаметно пробирается в отцовский кабинет и долго слушает его бормотание.
«Американцы задерживают фонды… На Уэльском заводе нестабильный уровень производительности труда… Депрессия уничтожила все наши рынки сбыта… Германия больше ничего не покупает…»
Чарли не понимает и половины того, о чем говорит папенька, но его голос приятно успокаивает. Голос отца хоть и усталый, но совершенно не злой, как у тех людей в парке.
- Папенька, а почему Германия больше ничего не покупает? – шепчет Чарльз.
Отец вздрагивает, будто и не замечал, что уже добрый час его сын сидит тут же на ковре в его кабинете и слушает отеческие разглагольствования.
- Чарли, давно ты здесь?
«Мой маленький уникум».
- Давно… А кому же ты тогда рассказывал про… Германию и остальное? – Чарли хитро щурится, - Гоблинам?
«Я что же говорил вслух?».
- Пойдем-ка, малыш, я отведу тебя спать… А то давно пора, знаешь ли.
Люди в парке все еще шипят как гуси, но теперь у них есть крылья и клювы… В любой другой день Чарли бы пришел в восторг от целого парка, наполненного гусями, одетыми в платья и костюмы, в шляпах и при зонтах… Но эти гуси были очень злые, они гнались за Чарли, хватали клювами за одежду и били крыльями.
Чарли кричит и бьется, но никак не может заставить дурацких гусей отстать от него. Чарли молит о помощи, но никто не приходит. Чарли кричит так громко, что у него начинает болеть горло, и ему кажется, что деревья в парке начинают трястись. Чарли видит свой дом, до него совсем немного осталось бежать, и он…
- Ах ты, маленький мерзавец!
Чарльз подлетает над кроватью. Рядом стоит нянюшка Гвэн в смешной ночной сорочке с рюшами и, страшно пуча глаза, трясет его за плечи.
- Ты – отродье сатаны! – она выдергивает Чарли из кровати и тащит за собой прочь из детской, потом вниз по лестнице. Чарльз не успевает переставлять ноги, так быстро она спускается, и больно ушибается о ступени. Но ей опять будто все равно. Она шипит, как гуси из сна:
«Нечистый!.. Дьявол!..Сатана!»
Чарльзу безумно страшно, ему кажется, что вчера он совсем не ошибся, а просто перепутал что-то… Не гоблины говорят нянюшкиным голосом, просто нянюшка и есть гоблин. А Чарли, наверное, плохо себя вел, и теперь она его съест! Чарльзу страшно и болят ушибленные ноги. Гувернантка все кричит.
Наконец дурацкая лестница кончается, Гвэн выволакивает чуть не плачущего Чарли в холл и ставит перед зеркалом. Бьет по щеке ладонью так, что остается яркий след, и кричит. Кричит не останавливаясь:
- Посмотрись! Посмотрись, нечистый! Нравится тебе твое отражение, Сатана?
Чарли смотрит на этого мальчика в стекле и никак не может понять, нравится он ему или нет. Да и кто этот мальчик, Чарли не совсем понимает. И никак не может поверить в то, что есть еще один Чарли, только там – за стеклом.
Нянька все кричит про ад и сатану, про чертей и страшный суд.
Чарли просто хочет, чтобы она остановилась. А еще у него болят ушибленные ноги. И мальчик за стеклом безмолвно плачет.
Голос няньки становится все тише, сейчас она уже просто громко говорит.
«Папочка!» - зовет Чарли, - «Папочка, мне больно и страшно. Папочка!»
Когда прибегает отец – он тоже одет в смешную ночную рубашку - и берет Чарльза на руки, прижимает к себе, гувернантка и вовсе едва слышно шепчет и хватается за горло.
Отец обещает вызвать полицию, говорит, что более не подпустит «эту сумасшедшую» к Чарли, велит ей убираться сию секунду…
- Ваш сын дьявол! – шепчет няня Гвэн, - Мне больно даже думать, когда он рядом.
Чарли смотрит сквозь стекло, на мальчика по ту сторону. По его лицу катятся слезы, но он как будто и не плачет вовсе.
Сентябрь 1941 года
В последнее время Чарли все чаще захаживает к мистеру Роберту, почти каждый день. Он приходит к старику и беззастенчиво читает его мысли…
О мистере Роберте Чарли узнал случайно. Впрочем, большую часть вещей Чарли узнает, случайно прочитав чьи-то мысли.
Так вот, однажды, спустя пару месяцев после переезда в Америку, Чарли увидел одну из горничных плачущей. Ее мысли были тяжелыми и будто бы влажными, рыхлыми, как тряпка, слишком долго пролежавшая в воде. Горничная думала о своем отце, который после удара стал совсем плох.
Она плакала нестерпимо долго, и Чарли решил было раскрыть свое инкогнито и выйти из-за приоткрытой двери, но горничная утерла слезы и направилась к лестницам, с твердым намерением зайти к отцу, проведать как он там.
Чарли потянулся следом, он и сам не знал зачем, может, проникся сочувствием, но рациональная (и что уж скрывать, самокритичная) часть Чарли настаивала на том, что ему просто-напросто любопытно, на что похоже сознание человека, личность которого перестала существовать.
Поднявшись за горничной на четвертый этаж, где располагались комнаты слуг, Чарли замер за дверью.
Горничная что-то говорила жалким сочувствующим тоном, но Чарли не мог разобрать ее мычание – он был занят, его окончательно и бесповоротно захватил мир внутри головы мистера Роберта.
Сознание старика было заполнено солнечным светом, запахом луга и пением диких птиц. Это было что-то невообразимое. Чарли чувствовал на своей коже этот свет, ему казалось, что именно он стоит посреди бесконечного поля, уходящего за горизонт. Но не это было самым главным. Чарли не слышал ничего. Ничего кроме пения птиц. Будто бы Чарли остался совсем один в мире, где не существовало ничьих злых и грязных мыслей.
Это было странное ощущение, будто бы до этого момента Чарли был истощен, но не замечал этого, а сейчас, наконец, получил возможность отдохнуть. Будто он из шторма попал в штиль. Спокойствие и умиротворение. Чарли не помнил, когда он чувствовал что-то подобное в последний раз, да и чувствовал ли когда-нибудь…
Всю церемонию Чарли думает о том, чтобы поскорее сбежать из парадной залы и снова оказаться в солнечном мирке сумасшедшего старика. Чарльз стоит за спиной матери и держит в руках пошлую атласную подушечку небесно-голубого цвета. На ее скользкой поверхности поблескивают гладкими боками обручальные кольца. Мама со счастливой улыбкой на лице читает свадебную клятву и громко думает о том, хватит ли на всех угощений, не начнется ли дождь, не будет ли слишком сильного ветра и не потреплются ли кипельно-белые тенты, растянутые в парке при особняке. Отчим смотрит на нее, широко улыбаясь, ожидая своей очереди произнести пустую поговорку о вечной любви и верности. Мыслей отчима Чарли предпочитает не видеть, но в последнее время контроль ему совсем не дается, и где-то на самом краешке сознания слышатся стоны, горит красноватый свет свечей и душно пахнет лилиями.
Чарли решает отвлечься, в любом случае его партия – партия мальчика с кольцами – будут еще нескоро. Чарли решает почитать гостей. Пройдясь по поверхности, Чарли чувствует первую волну отвращения. Кажется, что все люди в зале, а их никак не меньше трех сотен, жутко завидуют и стараются утешить себя злословием. Кто-то считает, что матушка крайне непорядочная женщина, раз выходит замуж всего лишь через полгода после смерти мужа. Кто-то думает, что единственная причина брака – жажда преумножить и так немаленькие состояния семей Ксавье и Марко. Кто-то просто-напросто исходит на зависть и злобу… Чарли не хочет копать глубже, но с контролем действительно творится что-то не то. Чуть глубже в сознании гостей сидит античная жажда хлеба и зрелищ, Чарли кажется, что он чувствует, как люди в зале нетерпеливо ерзают на своих местах, ожидая окончания скучной церемонии, чтобы поскорее выйти в парк, под те самые тенты, о которых так волнуется матушка, и приняться, наконец, за еду.
Чарли решает, что ему ужасно не хватает чопорных англичан, которые даже в мыслях редко позволяют себе распущенность… Как же звучит тот агитационный посыл? «Сохраняй спокойствие и делай свое дело»?
Да, это именно то, что сейчас нужно Чарли. Быть спокойным. Чарли тянется и нащупывает сознание мистера Роберта. Сегодня там берега Атлантики, сиреневое небо в марле облаков и множество округлых мокрых валунов, ветер соленый и громкий, напоенный криками чаек и гулом огромных корабельных винтов…
- Кольца, - голос священника совсем как ладан, блеклый, отдающий воском и заунывными молитвами на латыни.
Чарли вздрагивает, возвращаясь в себя, и передает кольца матери и ее новому мужу. Он ликует в тайне, - еще немного, и церемония будет завершена – на сегодня юный Ксавье будет свободен...
Сделаться незаметным для нескольких сотен гостей совсем не сложно. Куда сложнее заставить мать и гувернантку забыть на время о существовании Чарли. Причем, с гувернанткой сложнее в разы. Матери же достаточно подкинуть пару мыслей о дурной погоде и микроскопическом пятне на скатерти главного стола. Гувернантка из последних сил сопротивляется посторонним мыслям, но и с ней Чарли справляется, внушив идею, что резвый рыже-белый корги, сидящий в ожидании хозяев в гостевой спальне, и есть Чарли Ксавье.
А после, стараясь не шуметь, задерживая дыхание, огибая встречных по широкой дуге, Чарли поднимается на ставший родным четвертый этаж.
Мистер Роберт – вот удивительно, - на том же месте. Чарли садится на пол и читает. Читает взахлеб, пред-ставляя соленые волны у самых ног, чувствуя на коже слабый свет бледного вечернего солнца, слыша шум моря…
А потом что-то происходит.
Чарли понимает, что случилось только тогда, когда добегает до первого этажа, - мистер Роберт умирает.
По телу разливается усталость и вялость – это один за другим отказывают внутренние органы. Кожа бледнеет, под ребрами постепенно разгорается слабое жжение, становится тяжело стоять на ногах, не то что бежать. Но Чарли бежит, стараясь разорвать контакт. Все дальше и дальше, выбегает в сад, не тратя сил на маскировку. Бежит сквозь пышно разодетую толпу прочь от особняка.
Становится трудно дышать. Страшно клонит в сон. Чарли хочется остановиться, прилечь на влажную после утреннего дождя траву и выспаться, как следует. Но еще больше Чарли хочется не умереть вместе с мистером Робертом.
И Чарли бежит. Как будто можно убежать от смерти. Дышать все труднее, будто горло сжалось до размеров игольного ушка. Чарли не знает отчего, от долгого бега или это все еще ощущения мистера Роберта. Ему страшно, и Чарли снова не различает, чей это страх. А потом Чарли падает на траву и не может шевельнуться.
Его сознание двоится, троится, делится на части беспрерывно. Каждая из этих частей пытается ухватиться за кого-нибудь, чтобы вырваться из сознания умирающего старика. Уцепиться хоть за кого-то, за горничных, за матушку, за мерзких гостей, за какого-то случайного путника на дороге в восьми милях от поместья, за конюхов в конюшне неподалеку, за жителей большого города, за людей по ту сторону океана, думающих на незнакомых щебечущих, рычащих, стальных языках… За этих незнакомцев на тысячи миль вокруг, которые вдруг стали мелкими и жалкими, как речные камни в испачканной ладони.
Чарли чувствует смерть. Он чувствует ее в тот момент, когда мистер Роберт засыпает, чтобы больше никогда не проснуться. Чарли снова ощущает покой, но это совсем не то же самое, что и раньше, это спокойствие пустое и холодное, будто Чарли с разбегу прыгнул в холодный ручей и достал рукой до вязкого илистого дна.
Спустя несколько секунд покой уходит, как и угасшее сознание старика. На Чарли обрушивается шквал голосов, мыслей, желаний и воспоминаний. Тысячи сознаний, за которые он пытался уцепиться, умирая вместе с мистером Робертом, рвут его на части. Чарли кажется, что он сию же секунду оглохнет и ослепнет, потеряет обоняние от дикого смешения запахов, вкус от жжения, соли, сладости на языке; его кожу прожжет насквозь огонь чужих костров, внутренности заморозит ледяная вода далеких горных рек, кости раздробятся об острые камни на той стороне земного шара…
Единственное желание Чарли сейчас – чтобы это все прекратилось и не возвращалось больше никогда. Прекратилось сейчас же.
Он отрывает от себя чужие мысли, чувствуя боль, какую никогда ранее ему не доводилось испытывать. Будто бы вырывает из себя куски мяса. Больно, страшно и невыразимо мерзко.
Когда кроме него самого в его голове не остается больше никого, Чарли, наконец, приходит в себя. Он лежит, скрючившись, на маленькой лесной прогалине. В бок впиваются камни, в лицо лезет осока. Небо в просвете между деревьями темное. Чарли хочет дотянуться до сознания кого-нибудь из домашних, но его перекручивает от страха.
Чарли очень хочется оказаться в особняке. В своей спальне. Под одеялом.
Вокруг становится мутно. Все как будто покрывается туманной дымкой. Стволы деревьев кривятся и вытягиваются, истончаясь. Трава колыхается под несуществующим ветром. Чарли одновременно жарко и холодно, кончики пальцев колет сотней-другой невидимых раскаленных иголок. В следующее мгновение становится так темно, что Чарли кажется, будто бы он перестал существовать… Мальчик крепко зажмуривает глаза, надеясь на то, что после того, как он их откроет, все придет в норму. Он моргает, ощущая накатывающую дурноту. Пожалуйста, я хочу домой, - думает Чарли и открывает глаза уже в своей спальне. На тумбочке стоит тарелка с печеньем и стакан молока. Наверное, молоко было теплым, сейчас по его поверхности плавает отвратительная сморщенная пленка.
Чарли скидывает ботинки, измазанные черной грязью, стаскивает с себя опостылевший парадный костюм, желая, чтобы воспоминания об этом ужасном дне навсегда исчезли из его памяти, сгорели дотла и рассыпались в прах, который позже развеет ветер.
Перед тем как уснуть, Чарли чудится запах горелых тряпок и порывы ветра. Глупости, - решает Чарли и медленно засыпает, осторожно спускаясь в дрему. Он вспоминает себя и того мальчишку в зеркале, что привиделся ему лет пять назад. На этот раз мальчик в отражении недобро улыбается. Перед тем как провалиться в сон, Чарли представляет, как бьет то проклятое зеркало на миллион мелких осколков, вместе с жутким мальчишкой по ту сторону стекла. Чарли думает, что больше никогда не позволит себе перейти черту. Чарли засыпает. По полу, усыпанному темным пеплом, в который превратился парадный костюм, мягко стучат упавшие с потолка игрушки и книги. Но Чарли не слышит, он крепко спит.
Январь 1953 года
Чарльзу иногда кажется, - и сегодняшний день отнюдь не исключение, - что Рейвен – основная причина большинства его неприятностей. Нет, не то чтобы Чарльз считает, будто Рейвен делает что-то из того, что делает, специально. Но зачастую у него складывается впечатление, что сестрица – его кара за грехи. Не суть, что особых грехов за собой новоявленный студент-генетик вспомнить не может.
Так вот, сидя сейчас в самом дальнем углу прокуренного барного зала, Чарльз раз за разом проклинает свою отзывчивость. После проклятий в сторону отзывчивости, Чарльз непременно начнет проклинать свою самонадеянность. Потом свою нерешительность. И после всего этого проклянет свою неловкость. И так по кругу.
И не сказать, что Чарльз не любит вечеринки. На самом деле он их терпеть не может еще со времен маменькиной свадьбы. Но почему-то, сегодня он решил, что развеселая студенческая вечеринка не имеет ничего общего с помпезным званым вечером. Как оказывается, очень зря.
В баре накурено так, что если хотя бы чуть-чуть повысить плотность табачного дыма, то можно будет резать его ножом. В зале душно от выпитого присутствующими алкоголя. А уж похотью, витающей между столиками, можно выложить все дорожки на кампусе.
Только переступив порог, Чарльз чувствует острейшее желание как можно скорее отсюда убраться. Он даже застывает на секунду, но Рейвен, крепко держащая его под локоток, с упорством, достойным осла, тащит его за собой в эпицентр вечеринки. Шаг за шагом на Чарльза наваливаются все новые и новые ощущения. Опьянение, сначала легкое и приятное, - то, от которого каждое движение становится таким невозможно легким, будто бы гравитации не существует, - постепенно усиливается. Оно крепнет, делая походку нетвердой, конечности вялыми. В висках нарастает тяжесть, а в желудке творится что-то вроде перестрелки на границе с Мексикой. Постепенно проявляется агрессия. Как же иначе, в баре, да и без драки. Чарльз испытывает ни с чем несравнимое желание дать в морду вон тому парню, который совершенно беззастенчиво пялится в декольте вон той девушки, которую Чарльз не знает, но почему-то считает своей собственностью. И, пожалуй, вот тому парню он бы тоже врезал. Почему? Потому что на нем спортивная куртка команды регбистов с факультета экономики. А Чарльз внезапно ощущает неприязнь как к экономическому факультету в общем, так и к их команде по регби в частности.
И да, он бы совсем не отказался остаться наедине вон с той блондинкой. И с той шатенкой. А уж о высокой брюнетке в откровенном красном платье он и подумать не может без панического подергивания в области ширинки. И, пожалуй, он бы не отказался сойтись накоротке вон с тем привлекательным аспирантом.
Чарльз часто моргает, стараясь протрезветь. Протрезветь во всех смыслах. Возьми себя в руки, - думает Чарльз, и берет кружку пива, которую ему протягивает коренастый бармен с мыслями, жарко отдающими гладкими переливами кокни.
Так, может, стоит называть это местечко пабом?
Прижав кружку покрепче к груди, Чарльз пробирается в самый дальний и укромный угол зала. К счастью, угол этот недостаточно темен для того, чтобы кто-то пожелал здесь уединиться, и одинаково далек как от барной стойки, так и от джукбокса. И это приятно.
Давай, сосредоточься, - думает Чарльз и начинает осторожно, по ниточке отцеплять от себя чужие мысли и эмоции. Прихлебывая невкусное светлое пиво, он соскребает с себя отблески чужих сознаний. Легче всего, как ни странно, отслаивается похоть. Желание сходит с сознания пластами, как старая краска; ее достаточно поддернуть ногтем. Конечно, делу не способствуют красотки, порхающие из одного конца зала в другой. Они плывут , взвивая вокруг клубы дыма и кажутся, то феями, то демоницами… Да, желание возвращается так же легко, как и отслаивается.
Вторая кружка пива становится сопровождением к избавлению от агрессии. Со злостью все сложнее.
Допивая четвертую кружку пива, Чарльз понимает, что его старания бессмысленны. Если он хочет избавиться от чужих эмоций и ощущений, он должен просто-напросто уйти отсюда. Но уходить он уже не хочет. Или не может. Сейчас различие между понятиями «хотеть» и «мочь» кажется ему призрачным, почти несуществующим. И потому Чарльз бросает любые попытки остаться при своих мыслях и заказывает еще одну кружку пива.
После шестой кружки сидеть прямо, да и вовсе сидеть, становится очень трудно. В голове все плывет и смешивается, сосредоточиться на чем-то очень сложно. Даже на собственных пальцах – а ведь Чарльз пытается. Нужно собраться, подумать о чем-нибудь отвлеченном, а то стоит так, что почти больно. Чарльз уже не понимает, кого конкретно в этом баре он хочет. Ему кажется, что он хочет всех и одновременно. И еще одну кружку пива он тоже хочет.
Мне дурно, - решает Чарльз, - И я должен отсюда убраться.
Поднявшись на ноги, Чарльз прикладывает все усилия к тому, чтобы не упасть. Пол под ногами раскачивается подобно палубе парусной яхты. Лица окружающих смешиваются в размытую полосу блеклого цвета.
Как неловко, - думает Чарльз слыша где-то за спиной смешки. Ксавье пытается думать о мертвых щенках и толстых монашках в неглиже, но это не помогает, эрекция топорщится гордо и непоколебимо, будто бы в теле Чарльза не плескается пара-другая литров пива.
Путь до выхода кажется невыносимо долгим. По дороге на Ксавье волнами накатывает все, что скопилось в окружающих. Похоть. Опьянение. Похоть. Злость. Похоть. Ревность. Неудержимое веселье. И снова похоть.
К горлу подступает тошнота. В штанах становится горячо и мокро. Дверь на расстоянии всего пары ярдов.
Холодный воздух вливается в легкие, раздувает их так, что, кажется, будто они трещат. Чарльза хватает на то, чтобы добрести до ближайшей скамейки. Падая на нее, он недолго сидит, прикрыв глаза, и мечтает только об одном – о маленькой уютной норе, где он сможет спокойно умереть. Потом, он все-таки не выдерживает и, перегнувшись через витой чугунный подлокотник, сплевывает желчь, скопившуюся во рту. Чарльза рвет долго и мучительно. Когда это прекращается, горло дерет так, будто бы он проглотил пару десятков ежей.
Мимо проходят люди, неодобрительно поглядывая в его сторону. Но Чарльзу на самом деле плевать, - мечта о норке, где можно умереть, хоть и померкла, но все еще привлекательна.
Спустя несколько минут Чарльз решает, что слава пьяницы и скорострела ему совсем не нужна. Необходимо что-то делать, но сил так мало… Сил так мало, что Чарльза хватает только на то, чтобы в памяти окружающих его лицо выглядело размытым пятном.
Этого определенно мало, ведь студенческая братия достаточно зла, чтобы искать в своей среде козла отпущения, которого можно будет бесконечно унижать за подобную оплошность. Но об этом Чарльз решает подумать завтра.
Когда Ксавье добирается до дома, в его сознании остается только одна четкая мысль. И в ней нет и намека на желание умереть. Чарльз понимает, что ненавидит все без исключения проявления человеческой натуры.
Я не могу себе позволить быть таким как они, - думает он, падая в кровать, - Я должен быть лучше. Я - лучше.
Май 1953 года
По зеленовато-серой глади канала скользит распашная восьмерка. Сегодня схлестнулась античная философия и современная история. У историков сильные загребные почему-то сидят ближе к корме, что значительно повышает шансы философов, да вот беда, у философов и вовсе нет хотя бы средненьких загребных. И потому обе восьмерки идут нос к носу, заставляя болельщиков нервничать.
Вокруг беснуется толпа. Чарльз только потирает виски – давно ему не приходилось сдерживать столько эмоций разом. Он не совсем понимает, почему поддался уговорам Рейвен и поплелся вместе с ней на это чертово состязание. Может, виной тому является увлечение капитаном команды историков, которое полностью завладело жизнью сестрицы. Может быть, Чарли не может отказать любимой сестре в такой маленькой прихоти. Или же он опять не смог взять свои возможности под контроль и тоже немного влюбился в этого чертового капитана…
Чарльз ловит себя на мысли, что капитан вызывает у него нездоровый интерес.
Вот только этого не хватало, честное слово. Придется весь вечер проецировать на Рейвен эту влюбленность, чтобы ненароком не броситься на шею историку.
Чарльз досадливо морщится. После поступления в университет он получил то, чего так желал – обстановку, в которой может бесконечно оттачивать как ум, так и свои анормальные способности. Вот только он не учел, что эта возможность дастся ему так тяжело. Вокруг было слишком много людей - со всеми их мыслями, чувствами, желаниями и порывами. Вот и сейчас, Чарльз изо всех сил старается оставаться всего лишь зрителем, который пришел поглазеть на соревнование за компанию. Но с каждой минутой… Да что там! С каждой секундой гонки стена между Чарльзом и сознанием зрителей истончается, как кусок рафинада в чашке чая.
Поневоле, Чарльз увлекается тем, что происходит перед его глазами. Он начинает подмечать детали, которые раньше не мог разглядеть, например то, что основной загребной команды исторического факультета изрядно устал. И это видно невооруженным взглядом. Движения гребца… как же его? О’мэйли, кажется, становятся чересчур резкими, натужными. Еще немного, и он начнет сбиваться с ритма, а это очень и очень…
Отлично! Это значит, что философский факультет сможет победить! Ведь в такого рода гонках самое главное – только немного вырваться вперед! Небольшой отрыв всего в полкорпуса определит победителя, а победить должен факультет философии, ведь это очевидно, потому что…
Потому что иначе и быть не может! С таким загребным, как О’мэйли историки не имеют никакой возможности проиграть!
И все-таки, какой этот капитан красавчик!..
Чарльз вздрагивает. К горлу подкатывает комок из раздражения, досады и острой тошноты. Вокруг слишком много людей. Эти чертовы профессионалы со сводами правил и жаргонными словечками. Эти восторженные девицы, что не устают восхищаться прекрасной физической формой полутора десятков потных спортсменов. Эти проклятые болельщики, которых по берегам канала столпилось чуть меньше тысячи. Эти мысленные вопли, все эти «Вперед к победе!» и «Вы – лучшие!», тут же выкрикиваемые вслух.
Чарльз вскакивает с жухлой травы берега и продирается сквозь толпу к дорожке. Исчезнуть отсюда – вот его основное желание. Вторым в списке идет – не проблеваться прямо здесь.
- Чарльз?! – Рейвен растерянно смотрит ему вслед.
- Меня здесь не должно быть! Меня здесь нет! – рявкает Чарльз, пожалуй, вкладывая в свои слова чуть больше уверенности, чем нужно. Рейвен отворачивается, шепча себе под нос:
- И почему Чарльз не пошел со мной? Скучный зубрила…
- Прочь с дороги! – уже почти вопит Чарльз, выбираясь из толпы. Глаза встречных стремительно стекленеют. Чарльз прорезает толпу, будто нож подтаявшее масло.
Тошнота уходит, но становится трудно дышать, и больше нет сил сдерживаться. Хочется разбить ближайшую голову, в которой есть хоть намек на эту чертову греблю!
- Успокойся! – шипит Ксавье себе под нос, кружными путями выбираясь в город, - Успокойся!
Узкие кривые улочки встречают благословенными пустотой и тишиной, но даже здесь Чарльза достают мысли редких прохожих. Да, Оксфорд никогда не был большим городом, но сто пятьдесят тысяч голов – это слишком. Слишком.
Чарльз запахивает пальто, подтягивает воротник выше, стараясь укрыться от чужих мыслей, но драп для этих целей явно не подходит. И потому Чарльз жмется к стенам домов, вовсю притворяясь, что его не существует.
Поначалу Чарльз думает вернуться в квартиру. Но оказаться в районе, заселенном тридцатью тысячами добросовестных и не очень студентов, совсем не хочется. Особенно сегодня и особенно сейчас.
- Куда же?.. Куда же деться?! – шепчет Чарльз, пытаясь раствориться в стене, когда мимо проходит степенная пара средних лет.
Чарльзу кажется, что на его голову кто-то не в меру проказливый нацепил кастрюлю, а после от всей души жахнул по ней кувалдой. В висках барабанный бой, пот ручьями течет по шее, забирается под мятый шарф, в глаза будто насыпали песка и эти мысли! Мысли повсюду!
- Куда мне спрятаться? – шепчет Чарльз и зажмуривает глаза, закрывает уши ладонями.
Чарльз не помнит, как долго он шатался по городу, шарахаясь от праздно гуляющих жителей, но когда он чуть приходит в себя, он ощущает в своих карманах неприятную тяжесть бутылки дрянного шерри. Да-да! Час или два назад он набрел на затрапезного вида винную лавку. И заскочил туда, не желая столкнуться с шумной компанией подвыпивших студентов. Разум лизнуло восторгом от удачно сданного семестрового экзамена, после чего тяжелая деревянная дверь захлопнулась, создавая иллюзорную защиту от мира вне лавки…
Шерри. Шерри – это неплохо, - думает Чарльз и, едва переставляя ноги, бредет в сторону окраин.
Через пару миль Чарльз перестает слышать чужие мысли. В голове приятно пусто и кажется, что стоит коснуться ее рукой и под черепом пронесется железный гул. Тишина. Тишина живая, сочная, хрусткая, отдается шумом ветра, играющего стеблями нескошенной травы, шуршанием лиственной рощи невдалеке, сонным дыханием десятка стреноженных лошадей, бродящих по лугу среди желто-серых стогов сена. Тишина.
Ти-ши-на.
В затылке ноет тупая боль, но Чарльз знает, что пары часов в покое будет достаточно для того, чтобы все прошло. Он посидит, скажем, вон у того стога сена, выпьет бутылку шерри из горла, может, даже осмелится погладить какую-нибудь лошадь по носу. А потом он восстановит ментальную стену и вернется в город. Проспится. И проснется уравновешенным и доброжелательным Чарльзом Ксавье, студентом третьего курса генетического факультета Оксфордского Университета. И все будет просто прекрасно. Именно так.
Чарльз долго борется с непослушной крышкой бутылки и, в конце концов, сдавшись, выдергивает ее зубами. В нос ударяет приятно горький запах крепкого испанского вина, - оказывается, даже в такой грязной лавчонке можно купить что-то хорошее. Первый глоток подтверждает, что шерри действительно неплох…
Небо стремительно темнеет, становясь насыщенно-синим, с розовым закатом по краю. Откинувшись спиной на пружинящий бок стога, Чарльз по кускам собирает защиту. Гладкое горлышко бутылки зеленого стекла холодит ладонь.
Если бы Чарльз узнал о благоприятном влиянии алкоголя на душевное спокойствие, он бы давно прибегнул к такому способу решения своих проблем. Он ласково поглаживает зеленое горлышко.
- А не сопьетесь ли вы, сэр, такими темпами? – язык немного заплетается, но это такая ерунда, по сути.
- А можете ли вы, сэр, спиться? Такое вообще возможно?
- Мы, сэр, прекрасно владеем собой, когда нам в мозг не тычется сотня-другая оголтелых болельщиков или еще какой гадости.
- Вы думаете?
- Да, конечно.
- Так вы считаете, что все-таки стоит попробовать использовать алкоголь в качестве успокоительного?
- Ну почему же только алкоголь?
- Что-то еще?
- Секс, насилие, это тот же самый алкоголь… но в иных физических формах. Они пьянят и, следовательно, способствуют расслаблению.
- А вы не такой хороший мальчик, Чарльз, каким хотите казаться.
- А кому они обще нужны, эти хорошие мальчики? А, Чарльз?
- Да никому, дружище.
- Так, может, мы оставим эту роль и побудем немного просто человеком?
- Мы уже пытались быть просто человеком, у нас не получилось. Мы ведь особенные.
- Вы все вспоминаете ту проклятую вечеринку?
- Да, сэр, вспоминаю. Нам было так дурно, только от того, что мы всего-то чуть-чуть расслабились.
- Потому что там были все эти не слишком приятные проявления человеческой натуры.
- А что если нам наслаждаться этими проявлениями… Вы же сами говорили, не далее как пять минут назад! Алкоголь, секс, насилие…
- Предлагаете быть не просто человеком?
- Почему бы нам не быть плохим человеком, Чарльз?
- Вы хотите, чтобы мы нашли причину?
- Перефразируя классика, быть плохим – плохо.
- Вы так считаете?
- Да, я так считаю…
- А вот вы, сэр, что думаете? – вопрошает изрядно разомлевший Ксавье, глядя на молодую пегую лошадь, аккуратно выбирающую сено из стога за его спиной.
Лошадь досадливо дергает ухом и больше никак не реагирует на вопрос Чарльза.
- Вы уверены, что это конь, и мы должны называть его «сэр»? – шепчет Чарльз себе под нос.
- Мадам?
- Мадам, что вы думаете по этому поводу?
Лошадь, судя по всему решив, что компания пьяного и сумасшедшего телепата - не самая лучшая для молодой порядочной кобылки, невозмутимо удалилась, позволив себе фырканье только через десяток ярдов.
- Вот ведь грубиянка! – возмущается Чарльз.
- И не говорите! – подтверждает Чарльз.
Апрель 1955 года
За окном черно и шумно. Глубокая ночь, в стекла хрестоматийно бьется ветер, перемешанный с дождем. Чарльз не уверен в том, что это возможно, но ему все же кажется, что сегодня ужасающе пошлая погода. Такой экстерьер мог вполне сгодиться для любовной сцены в каком-нибудь приторном дамском романе о великом чувстве, но никак не для того, что вот-вот должно произойти.
Очередная бабочка, которую нужно наколоть на булавку и положить под стекло, Чарльз морщится от двусмысленности аналогии и аккуратно помогает Мелани (или, возможно, Максин) снять пальто.
Милая барышня с именем на «М» либо развратна без меры, либо в той же степени доверчива и наивна - она пригласила Чарльза к себе. Кажется, она немного влюблена. Иметь дело с влюбленными женщинами Чарльзу не нравится. Это всегда выливается в легкие истерики, ничем не оправданное чувство собственничества, и, как итог, легкое вмешательство в сознание. А этого Чарльз тоже не любит делать.
Но эта «М» в какой-то мере интересна ему. Чарльз не знает, хорошо это или плохо, но как самый настоящий коллекционер не может отказать себе в удовольствии тесно пообщаться с обладательницей таких замечательных рук.
У нее, у «М» очень красивые руки; ладонь узкая, белая, с просвечивающими через тонкую нежную кожу венами. Пальцы длинные, нервные чуть, подрагивающие каждый раз, когда Чарльз наклоняется к ушку «М», чтобы сказать какую-нибудь нежную чушь.
За неспешной беседой ни о чем, Ксавье вспоминает всех «М», «А» и «К», случившихся за последние год - полтора. Они все были очень индивидуальными, на любителя, как бы сказали некоторые личности, достаточно приземленные, чтобы хотя бы приблизительно понять мотивы Чарльза. У «М» красивые руки, но Чарльз уже это говорил.
Разговаривая, она бурно жестикулирует, ладони описывают круги, встречаются, пальцы сплетаются в причудливые фигуры, на ногтях посверкивает яркий лак. В девчонку можно влюбиться только из-за ее рук, которые, кажется, живут отдельной жизнью. И Чарльз бы влюбился, вот только времени и желания нет совсем. Есть желания более насущные, яркие. Простые.
- Чему ты улыбаешься? – спрашивает «М», улыбаясь в ответ, сама того не замечая.
- Просто я подумал, что у тебя очень красивые руки, - говорит Чарльз и накрывает ее ладонь своей.
- Правда? – на щеках «М» загорается румянец.
- Правда, - отвечает он и целует ее ладонь.
«М» заливается краской еще гуще. Так умеют краснеть только самые испорченные люди, - думает Чарльз. Но ему и, правда, все равно…
Занимаясь сексом, «М» почти все время молчит. Это странно, раньше такого Чарльзу видеть не доводилось. Она кусает губы, жарко дышит, но не издает ни звука. Ногти бороздят спину Чарльза, и ему кажется, что он видит, как на коже проступают багровые полосы.
Как всегда, Чарльз не слишком увлечен процессом. Да, секс. Здорово. Наверное. Да, он испытывает на себе определенные химические реакции, получает удовольствие от механики, если можно так выразиться… Но нет в этом ничего такого, то могло бы отличить секс, скажем, от обеда в хорошем ресторане. Или это нормально, когда секс похож на морское ассорти?
Чарльз снова улыбается, почти смеется, та нелепо выглядит эта мысль, учитывая обстоятельства.
«Ему хорошо?» - громко думает «М» и молчит.
Чарльзу стремительно становится скучно.
Настолько скучно, что он теряет интерес к процессу и спустя полминуты, будто случайно касаясь виска «М» заставляет ее замереть. Досадливо морщась, Чарльз вылезает из постели и, как есть голышом, бредет к продавленной софе. Устроившись там поудобнее, Чарльз недолго думает, что бы такое сотворить, чтобы не было так скучно. Можно внушить «М», что ничего этого не было. Но этот трюк уже приелся. Можно заставить ее встать, пойти в ванную и перерезать вены, но это уже как-то слишком. Можно даже внушить ей, что она хочет пройтись по всем квартирам этого дома нагишом, предлагая себя. Но это все скучно-скучно-скучно. А что если?..
Чарльз ухмыляется и создает в своего двойника. Конечно он совсем не настоящий, всего лишь иллюзия. Двойник улыбается своему создателю и забирается на кровать.
- Отомри, - шепчет настоящий Чарльз, и «М» просыпается.
Все идет по накатанной дорожке. Иллюзорный Чарльз вовсю старается. «М» молчит.
Неужели у меня такое дурацкое выражение лица, когда я занимаюсь сексом? – думает настоящий Чарльз, с трудом сдерживая несолидное хихиканье. Держи себя в руках, - тут же одергивает он себя и, чтобы реабилитироваться в своих глазах, делает первое, пока что незначительное вмешательство в сознание «М». Теперь ей кажется, что Чарльз неестественно бледен, его кожа отливает серостью, а губы и вовсе серые. Кожа двойника стремительно холодеет, да настолько, что в сознании «М» проносится паническое:
«Ему что плохо?!»
Девушке понемногу становится страшно. В ней двигается что-то, что уже нельзя принять за живого человека. Это что-то холодно как лед и иногда, когда оно прижимается крепче, «М» кажется, будто его тело покрывает не кожа, а серебристая чешуя.
«Господи! Господи! Господи!» - ей уже на самом деле страшно, ей кажется, что язык этого человека раздвоен.
Чарльз настоящий прикрывает колени пледом - не май месяц, а вовсе даже апрель - и вновь чуть ускоряет ход событий.
«М» слабо вскрикивает, когда лицо двойника Чарльза покрывается сине-серой роговой чешуей. Между губ, которые постепенно сглаживаются, становятся плоским змеиным ртом, трепещет длинный раздвоенный язык. Из пасти существа, которое еще минуту назад казалось Чарльзом, исходит мерное шипение.
- Господи! – вскрикивает девушка и упирается в серую грудь монстра руками, стараясь его оттолкнуть, но тщетно.
- Я тебя съем! – шипит монстр в ее постели и смеется. Настоящий Чарльз прикусывает костяшки пальцев, чтобы не захохотать в голос.
Так вот, что нужно было сделать, чтобы она подала хоть какой-то признак жизни! – восторженно думает Чарльз и предпринимает финальный шаг.
Его двойник наклоняется к шее «М» и несильно кусает ее, но этого слабого укуса вполне достаточно, чтобы она начала визжать так, будто ее рвет на части стая голодных бездомных собак.
«М» кричит громко и долго, на одной ноте, не прерываясь на крики о помощи, замолкая лишь для того, чтобы набрать побольше воздуха для новой порции воплей. Чарльз на кушетке заходится еле слышным смехом, а «М» все еще кричит. Она не замолкает даже тогда, когда страшное существо истаивает, будто его и не было в ее постели. Она не перестает кричать и тогда, когда в дверь ее небольшой квартирки начинают ломиться встревоженные соседи. Она все еще кричит, когда в спальню врываются двое дюжих рыжеволосых парней - кажется, Чарльз встречался с ними пару раз на кампусе - вооруженных стулом и кочергой. Она продолжает кричать, когда симпатичная девушка, живущая этажом ниже, укутывает плечи «М» легким халатом, найденном неподалеку в кресле.
Кажется, она кричит уже полчаса. Рыжеволосые вояки давно ушли в свои квартиры, бурча чуть слышно что-то насчет сумасшедших фригидных англичанок. Чарльзу опять становится скучно, но придумывать что-то новое уже лень. Поэтому он поднимается с кушетки, неспешно одевается и так никем и не замеченный идет в сторону входной двери.
«М» замолкает только тогда, когда замечает его, стоящим на пороге. Ксавье улыбается и прикладывает указательный палец к губам.
- Тише, - шепчет он, зная, что его услышит только «М», - Спасибо, с тобой было интересно.
Октябрь 1955 года
Вы меня не видите! – громко думает Чарльз, и прохожие вокруг начинают смотреть в сторону, не замечая перепачканного в крови молодого человека, бегущего по мощеным улочкам.
Вы меня не видели! – кричит мысленно Ксавье, и в сознании окружающих стирается воспоминание о том, что ранним утром двенадцатого октября 1955 года они видели что-то необычное.
Кровь. Кажется, она разъедает кожу на ладонях. Кажется, она прожгла тонкую ткань рубашки и въедается в кожу на груди. Кажется, несколько капель крови растворили кожу и мышцы на лице, обнажая черепные кости.
Этого нет! – вопит про себя Чарльз. Но убедить себя самого так же легко, как случайных прохожих, не получается.
Чарльз с такой силой толкает дверь, что она гулко бьется о стену. Он очень старается не касаться дверной ручки ладонями, перепачканными в крови, и потому натягивает рукава пальто на пальцы. Замок сухо щелкает, и Ксавье уже хочет упасть в аристократический обморок, но вспоминает, что есть еще проблемы, которые нужно решить. Встряхнувшись, он отлипает от стены и решительно движется в сторону спальни сестры.
- Рейвен! Рейвен, где ты? Мне нужно с тобой поговорить! – Чарльз вваливается в комнату и, на ощупь находя выключатель, врубает свет.
Рейвен только поднялась с постели, разбуженная криками Чарльза, и смотрит на него в недоумении. Она никогда не была одной из тех, кто быстро соображает, и пока что не может связать в одну цепочку безумный взгляд брата и кровь на его руках и одежде.
- Чарльз?.. – ее глаза распахиваются во всю ширь, но прежде, чем до нее окончательно дойдет, Чарльз бросается вперед, обхватывает ее голову ладонями и, прислонившись к ее лбу своим, выключает сестру на время. Сначала первоочередные проблемы, а уж после этого можно будет подкорректировать воспоминания Рейвен.
Когда ее взгляд теряет осмысленность, а глаза становятся похожими на два идеально гладких куска мутного янтаря, Чарльз аккуратно опускает сестру на кровать и заботливо прикрывает одеялом.
Надо будет потом проверить, нет ли на белье пятен крови… Или внушить Рейвен, что я очень сильно порезался, - думает Чарльз и мчится в ванную, все так же пряча ладони в рукавах пальто.
Пустив в ванной воду, Чарльз долго разглядывает свое отражение в медленно запотевающем зеркале. Ему снова кажется - почти как тогда, давным-давно, в детстве, - что из-за стекла, покрытого тонким слоем амальгамы, на него смотрит какой-то совершенно чужой человек. Этот человек очень бледен, и на фоне бледности ярко горят красные, будто бы окровавленные губы, и глаза, черные от расширившихся зрачков. Волосы встрепаны, потными прядками липнут ко лбу. Этот человек в зеркале выглядит сумасшедшим…
Возможно, так оно и есть, - думает Чарльз и подставляет ладони под струю почти что кипятка. Морщится и шипит, тщательно смывая кровь с кожи. Потом, когда вода перестает казаться красной, хватает зубную щетку, - кажется, это щетка Рейвен, - и принимается вымывать кровь из под ногтей. Следующей в ход идет жесткая пемза. Уже не замечая боли в руках, Чарльз стирает с кожи ладоней несуществующую более кровь.
Даже тогда, когда кожа рук, сморщившаяся от долгого контакта с горячей водой, становится похожа на курагу, Чарльз все еще не может остановиться. На несколько секунд он всерьез задумывается о том, не навестить ли химический факультет, чтобы позаимствовать некоторые вещества, гарантированно уничтожающие любые биологические материалы…
От этих мыслей его отвлекает внезапная боль. Он, наконец, замечает, что кожу кистей невыносимо саднит – Чарльз перестарался - и только волевым усилием ему удается прекратить то, что явно напоминает проявление синдрома навязчивых состояний.
Успокойся. Просто успокойся. Старая проверенная установка на этот раз срабатывает едва ли в половину. Завернув вентиль, Чарльз оседает на пол и с силой трет лицо.
Нужно собраться и все доделать, - решает Чарльз и поднимается с пола. Бродя по квартире в поисках кровавых пятен, Чарльз зачем-то старается не шуметь. Будто бы Рейвен может проснуться без его вмешательства. Он знает, что это невозможно, но все равно передвигается едва ли не на цыпочках.
Пара пятен крови обнаруживается на подлокотнике кушетки. Да, их почти не видно на темном материале обивки, но Ксавье все равно. Достав из аптечки пузырек перекиси водорода, Чарльз щедро плескает его содержимое на подлокотник. Пятна вспухают ржавой пеной. Чарльз некоторое время вслушивается в едва слышное шипение, после стирает пену рукавом пальто, которому теперь уже ничто не страшно.
На дверной ручке пятен нет, и это очень радует, но Чарльз испытывает навязчивое желание выйти из квартиры и осмотреть каждую ступеньку лестницы. Подавив первый порыв, Чарльз идет в свою спальню и переодевается. Одежда, перепачканная в крови, остается лежать жалкой кучкой…
Рейвен просыпается будто бы случайно, спустя пару часов, ровно тогда, когда Чарльз уже смог взять себя в руки. Он сидит на отмытой кушетке и будто бы читает Заратустру.
- Который час? – бурчит Рейвен, пытаясь держать глаза открытыми.
- Что-то около двенадцати, соня, - улыбается Чарльз, замечая высохший кровавый отпечаток пальцев на левом виске сестры, - Умойся холодной водой, мне обычно помогает, - тянет Ксавье, чувствуя предательское желание снова вырубить Рейвен.
Вечером, а точнее уже ночью, Чарльз в компании бутылки виски, пытается внушить себе, что ничего не было. Что он не накинулся на практически незнакомого парня из-за якобы косого взгляда. Что он не перестал ощущать боль, превращая кулаками лицо противника в кровавое месиво. Что не перестал реагировать на удары. Что ему не нравилось делать это.
Я не делал этого, - думает Ксавье, - мне это не нравилось. Мне не нравилось это… Я этого не делал.
Не делал. Не делал. Не было этого…
Декабрь 1957 года
Чарльз знает о нем все. Рост, вес, возраст, вероисповедание. Чарльз знает, что в городе, где он вырос, живет всего-то тысяча пятьсот человек, и все они при встрече здороваются. Чарльз знает, что по воскресеньям он и вся его семья посещают местную церковь, в которой проповедует молодой священник со смешной фамилией Бакс. Чарльз знает, что когда ему было семь лет, ему подарили пса и назвали его мистер Паддлс. Чарльз знает, что с четырнадцати лет он мечтал стать врачом. Чарльз знает, что его семья копила деньги на его обучение в течение последующих четырех лет, отказываясь буквально от всего. Чарльз знает, что он очень скучает по дому.
А еще Чарльз знает, что его зовут Томас.
Томасу двадцать три года, он заканчивает факультет клинической медицины и считается лучшим на курсе. Томаса любят преподаватели за усердие и внимательность. Его любят однокурсники за веселый и незлобивый нрав. Однокурсницы же любят Томаса за внешность, достойную старинных сказок о волшебном народце.
Чарльз собирается уничтожить Томаса. Впервые за очень долгое время Чарльз испытывает настолько настоящие чувства. Ярость, резкое неприятие и раздражение, все это сплетается в тугие клубки, которые скапливаются где-то в груди, распирая ее от желания… уничтожить. Стереть с лица земли.
Томас слишком хороший. Слишком, мать его, идеальный. И поэтому он должен стать настоящим. Или исчезнуть.
Именно из-за этого желания Чарльз знает о Томасе все.
Поздно вечером Чарльз заходит в бар, которым обычно брезгует. «Орел и дитя» - ну не идиотское ли название для паба, - думает Ксавье, сгорбившись и чуть шаркая ногами. Взяв самого дешевого пива, он, все так же горбясь, плетется в сторону дальних столиков. Давай же, заметь меня, - шипит Чарльз про себя, проходя мимо шумной компании, отмечающей удачно написанный тест.
Чарльз уже почти что у «своего» столика, когда слышит неуверенное:
- Чарли? Чарли, это ты?
Чарльз давит улыбку, готовую вот-вот озарить его лицо, и оборачивается к Томасу.
- П-простите? – старательно заикаясь, переспрашивает он.
- Чарли! Это же я, Томас Гилл из Дансфолда! – с надеждой частит Томас.
Чарльз позволяет улыбке расплыться по лицу. Да-да, Томми, верь, что я и есть тот самый Чарли.
- О, б-боже, Томас! Я т-так рад тебя видеть! – Ксавье хорошо рассчитанным движением протягивает руку для пожатия. Но Томас ее отвергает и порывисто обнимает его.
- … В общем, через пару месяцев мы с Элис расстались, и вот я здесь, - с грустной улыбкой вещает Томас.
Чарльз кивает, иногда вставляет слово-другое в нужный момент и не забывает шерстить воспоминания Тома. У того на удивление яркое детство, море друзей, чудесные отношения в семье.
- А ты как жил после того как уехал из Дансфолда? Мы о тебе почти ничего не слышали, твоя мама никогда ведь не была особо разговорчива? – снова улыбается Том.
- Н-ну, я уехал сначала в Л-лондон. Хотел немного подз-заработать, - Чарльз тщательно прячет нос в стакан; он должен быть застенчивым заикой и воплощает этот образ как можно ярче, - У-устроился на фаб-брику, сначала просто грузчиком, а… а потом мне доверили с-станок.
- Тяжело было? – Томас наклонятся и участливо приобнимает «лучшего друга» за плечи.
- Поначалу о-очень. А потом п-привык. Зато з-заработал денег на учебу.
- А на каком факультете ты учишься? – спрашивает Том с невнятной надеждой в голосе.
- Ф-фармакология, - по слогам выговаривает Чарльз трудное для любого уважающего себя заики слово.
- Правда? – невнятная надежда в голосе Томаса расцветает буйным цветом. Он смотрит на Чарльза так, что тот начинает подозревать, что немного перестарался с внушением, - Значит, у нас должна быть общая химия… Почему я не видел тебя на занятиях?
- Я уж-жасно б-боюсь профессора М-мэтьюса, п-поэтому всегда сажусь в самый к-конец аудитории.
Томас заливисто смеется и, пригубив пива, отвечает:
- Дааа, Мэтьюс тот еще фрукт. Я его и сам боюсь… а вот тебе не стоит, тебе химия как будущему фармакологу очень нужна. На следующем занятии садись рядом со мной, я тебя защищу!
Конечно, ты меня защитишь, - думает Чарльз, - не зря я тебе добрых полтора часа внушаю, что я бедный и несчастный рохля, которого нужно оберегать и лелеять.
Чарльз благодарно улыбается Тому и подкидывает очередное псевдо-воспоминание из их общего прошлого. На всякий случай, чтобы закрепить эффект.
Воспоминание, над которым Чарльз работал дольше всего, он приберегает для удобного случая. К счастью, подобный случай представляется довольно скоро. Чарльз и Том настолько сдружились, что даже в кафетерий ходят вместе. И вот, сидят они в кафетерии при кампусе, увлеченно поедают лежалые сандвичи, а Том все никак не может перестать расписывать счастливое совместное юношество. Если честно, Чарльз уже немного устал выслушивать, какими же замечательными друзьями они были с Томом. Поэтому, дождавшись, когда Томми усядется на любимого конька и по сотому разу начнет перечислять все их школьные шалости, Ксавье касается пальцами виска и показывает Тому размытую картинку…
На картинке бесконечное желто-зеленое поле, палящее полуденное солнце и двое мальчишек, глядящие в слишком яркое небо. Один из них – светловолосый - что-то восторженно рассказывает второму. Второй серьезный очень, неразговорчивый, только кивает и иногда вставляет слово-другое. Мальчишкам жарко, и на то есть несколько причин, невнятных пока, скрытых. А потом, светловолосый перекатывается на бок, опирается рукой о грудь второго и, наклонившись к самому его лицу, что-то шепчет. Синие глаза серьезного мальчишки распахиваются во всю ширь, он смотрит на светловолосого ошеломленно. А потом первый мальчишка быстро целует второго и, поднявшись одним стремительным движением, уносится в сторону поселка…
Картинка постепенно мутнеет, растворяется, становится блеклой, а потом и вовсе истаивает в сознании Томаса. С его лица так же медленно уходят краски, он начинает запинаться, теряет мысль и, наконец, замолкает. Недолго смотрит на Чарльза широко распахнутыми глазами, а после, пробормотав невнятно «извини», поспешно ретируется.
Всего чуть-чуть осталось, - думает Чарльз и улыбается. Сегодня он как никогда гордится своей выдумкой.
Некоторое время Томас сторонится Чарльза, но тот знает, что скоро все вернется на круги своя, - то самое зернышко порочного любопытства уже пустило корни в неиспорченном сознании Томаса. И Ксавье оказывается прав: на четвертый день после внушения, Томас подходит к Чарльзу и робко спрашивает:
- А ты помнишь… нам лет по четырнадцать было, и мы ходили летом в поля и… и болтали о всякой ерунде?
- К-конечно, - отвечает Чарльз, старательно краснея.
- А ты помнишь, как?..
- Д-да, - шепчет Чарльз и делает вид, что не знает, куда деть глаза.
- Ты помнишь, что я тогда сказал… и что сделал?
- Д-да, я п-помню, - Чарльз сжимает ладони.
- Ты так и не ответил тогда, - в голосе Томаса Чарльз с радостью слышит нотки надежды.
В тот день Чарльз ничего не говорит Тому, но все же с утра и до вечера «случайно» попадается ему на глаза, краснеет, делает вид, что хочет сбежать. При разговорах, недолгих, как вспышка фотоаппарата, заикается больше обычного, изо всех сил показывая чрезмерное волнение. Томас же порхает по коридорам корпуса как на крыльях и чуть ли не светится. Чарльз с нетерпением ждет совместного занятия по химии, на котором собирается провернуть финальный акт пьесы под названием «Сделай Томаса Гилла нормальным человеком».
Все утро тринадцатого декабря Чарльз невидимо следует за профессором Мэтьюсом, формируя у того необходимое настроение. Для начала он совершенно случайно разбивает бутылки молока, которые ответственный молочник оставляет на крыльце дома Мэтьюса в безбожные шесть утра. После чуть корректирует траекторию движения велосипедиста, чтобы брюки профессора были замызганы водой из грязной лужи на дороге. Потом даже предпринимает серию незначительных вмешательств, вызывая в профессоре стойкое желание наорать на кого-нибудь. На кого угодно, кто под руку подвернется. Позже, присутствует на всех занятиях профессора в тот день. По-прежнему невидимый для окружающих, тихо и аккуратно отвлекает студентов от лекций, то воспоминаниями о вечеринках, то мыслями вроде «А закрыл ли я дверь?». Мэтьюс постепенно сатанеет, его пористое лицо, украшенное бульдожьими брылами, медленно, но верно наливается маковым цветом, голос становится резче, высказывания хлестче. К моменту начала совместной лекции медиков и фармакологов, Мэтьюса буквально распирает от желания кого-нибудь растоптать и сдерживается он только благодаря силе воли. А точнее, благодаря сдерживающему фактору, в лице скромного телепата по имени Чарльз Ксавье…
Чарльз садится рядом с Томасом и по-прежнему строит из себя чрезвычайно застенчивого юношу, боящегося поднять голову от своих записей, чтобы, не дай Бог, не нарваться на вопрос от сурового преподавателя или взгляд друга, который больше, чем просто друг.
- Кто может назвать мне препарат, наиболее часто применяемый при обезболивании? – спрашивает Мэтьюс, и в тот же момент Чарльз перестает контролировать его раздражение.
Том толкает Чарльза в бок и шепчет:
- Давай, ты же знаешь ответ! – Чарльз внутренне ликует и несмело поднимает руку.
- Говорите, - разрешает Мэтьюс, предвкушая разнос.
- Это ацетоминофен, - запинаясь на каждом слоге произносит Ксавье и испуганно смотрит на профессора, тот кивает, ожидая продолжения, - Д-действующее вещ-щество – парацетамол, относится к фармак-кологической группе а-анилидов, является анальгезирующим, ж-жаропонижающим и п-противовоспалительным.
- Химическая формула? – произносит Мэтьюс, ожидая ошибки, и Чарльз ее допускает:
- Октоуглерод – септемводород…
- Неверно! Соберитесь, Ксавье! Назовите мне верную формулу и перестаньте уже мямлить! – резко выговаривает профессор.
Чарльз замечает, как дергается Том, и, заикаясь еще чаще, повторяет формулу, и вновь неверно:
- Це восемь, Аш семь, Эн О два.
- Неверно! – уже почти кричит Мэтьюс, - Ксавье! Сколько вы намерены протирать штаны на моем курсе? Вы до сих пор не поняли, что вам не быть медиком?!
- С-сэр, я-я с-стараюсь, п-правда! – в притворном отчаянии оправдывается Чарльз.
- Значит, вы стараетесь недостаточно! Я готов закрывать глаза на ваш дефект, но вы даже не можете верно ответить на простейший вопрос первого курса! О чем вы думаете вообще?!
- П-простите, сэр, - Чарльз опускает голову и еле слышно всхлипывает, но так, чтобы Томас услышал.
- Вон! – кричит разъяренный Мэтьюс. Чарльз поспешно сгребает свои вещи и выбегает из аудитории, на прощание хлопнув дверью. Спустя секунду-другую неслышно входит в аудиторию и занимает место за кафедрой. Естественно, его никто не видит.
- Так кто назовет мне верную формулу ацетоминофена? – между тем спрашивает уже спокойный профессор. После лекции к Мэтьюсу подходит Том и на повышенных тонах выясняет причины столь непрофессионального поведения. Масла в огонь подливает Чарльз, исподтишка подогревая раздражение в оппонентах. Мэтьюс угрожает расправой над нерадивыми и не уважающими его студентами. Том напирает на моралистскую сторону вопроса. Перепалка могла бы длиться бесконечно, но Чарльз стремительно скатывается в скуку и поэтому, легким мановением мысли заставляет профессора сказать:
- Хватит выгораживать своего умственно отсталого дружка! Не дело вам водиться с такими, как он! Он вам не ровня!
Томас рычит что-то неразборчиво и награждает профессора шикарным хуком справа, выполненным с идеальной техникой. Мэтьюс падает, хватаясь за челюсть и вопит что-то. С чувством выполненного долга Чарльз незаметно покидает аудиторию. Он уверен, что в течение следующих трех часов идеального Томаса Гилла вышибут из Оксфорда за злостное нарушение устава.
@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Raven / Mystique, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: R
-
-
01.10.2011 в 21:36Aleena_Lee потому в шапке указан ау и оос.
что касается только имен... я считаю, что чарльз вполне мог быть именно таким. просто об этом никто не помнит.)
а заратустра это в смысле ницше или в смысле чей-то фик. если фик, хочу заверить вас, что ничего с таким названием не читал. соответственно и сплагиатить не мог.
KISS MY FASS спасибо.)
-
-
01.10.2011 в 21:48-
-
01.10.2011 в 23:06Кстати, по поводу негатива. Я его в вашем комментарии не усмотрел, и потому хочу сказать вам спасибо.)
-
-
02.10.2011 в 17:44Дарк Ксавье получился, однозначно.
под конец расшалился совсем-
-
02.10.2011 в 17:48-
-
02.10.2011 в 18:37-
-
03.10.2011 в 21:28спасибо, что теперь я знаю и такой вариант.
-
-
04.10.2011 в 11:59Очень понравился конец... когда Чарльз показал себя настоящего Эрику и мне нравится эта мысль, что ему удалось пробраться под шлем. В итоге Чарльз стал заложником своего дара, он даже не может позволить себе сблизиться с кем-то, т.к. боится потерять контроль, как это случилось с Эриком, что в итоге он внушил ему любовь к Рейвен.
Безмерно интересная история! красота в глазах смотрящего, Спасибо огромное!
-
-
04.10.2011 в 12:23Daka-El, и вам спасибо...
а что касается добра и зла, в данном случае это скорее вопрос силы Чарльза как такового. Я пытался показать, что от выбора, сделанного единожды зависит вся последующая жизнь. В фике Чарльз решил идти по легкому пути - не сопротивляться соблазнам, а принимать их с удовольствием и т.д. В оригинальной истории Чарльз гораздо сильнее и человечнее, хотя в нем и присутствует легкая манипулятивная жилка...
-
-
04.10.2011 в 17:44Вначале чтение шло тяжело из-за "папенек", вашей отсылки к википедии (подобный совет очень напряг, если честно) и непонятного названия (ну с этим тоже разобрались). Однако, чем дальше, тем сильнее мне нравился ваш Чарльз. Выписать дарковым крайне человечного Ксавье, на мой взгляд, вообще сложно. Я говорю, конечно, вообще о Чарльзе, а не только фильмовом.
Вам, имхо, это удалось. Через безумие и потерю чувства границы допустимого, но удалось.
Очень понравилась линия с Эриком: страх привязанности, ревность, зависть к Рейвен (вообще отношения Чарльза и Рейвен понравились), трактовка сцены на пляже. А уж финал и вовсе правильный: для такого Чарльза и такого его отношения к миру. Спасибо. Получила настоящее удовольствие.
Оформление у фика хорошее
Арт, увы, чем-то не понравился. По ощущениям он как-то расходится с текстом, особенно эмоции Чарльза на последнем.
-
-
05.10.2011 в 11:20а вот Эрик-мямля расстроил...я бы на его месте в последней сцене врезала Чарльзу как следует, что бы не лез куда не надо..
и да, действительно интересно, что же Чарльз тогда сделал с няней? показал ей свои сны? и как она поняла, что это именно он это делает??
-
-
07.10.2011 в 00:21Извините за скудный ответ, я сейчас совсем не в форме.
-
-
08.10.2011 в 17:43вот только покоробило вот это "открытие карт" в последнем эпизоде, мол, "ты что, не знал, а я такой плохой, да!", но в целом и общем - очень, очень пробрало. особенно, собственно, объяснения того, почему, например, Чарльз обещал не залезать к Рейвен в голову. Я тоже не верю, что Чарльз мог быть
такой милой пусечкойморалфагомв общем, таким, каким он показан в каноне.Эпизод с бутылкой шерри несказанно порадовал х)
Я не могу себе позволить быть таким как они, - думает он, падая в кровать, - Я должен быть лучше. Я - лучше. а в итоге - ни разу.) в том смысле, что творит такой жуткий дебош и ад, с учетом своих способностей. х)
upd. а, кстати. мне кажется, "Quam semper", которое я перевела как "Как всегда" как название подходит больше, чем "Реабилитация" - потому что, хотя бы, акцент в тексте не на реабилитации, а, например, на том, что человеческая натура, пусть даже и с отклонениями, в сути своей остается одинаковой на протяжении веков. Ну, во всяком случае, я так вижу.)
-
-
08.10.2011 в 21:41/Melissa/
да, с вики - мой косяк, просто мне показалась эта статья крайне интересной, захотелось ей поделиться.)
линия с Эриком
Очень хотелось оказать гораздо больше. Но не было ни времени, ни лазеек в каноне (а может, я их попросту не нашел... илив каноне все для меня было итак очевидно :gigi
Оформление у фика хорошее
Спасибо. Чуть-чуть подправлю и вообще будет отличненько.)
Kyokka Suigetsu, насчет дарковости Чарльза спорный вопрос. Я считаю, что и канонный Ксавье был тот еще Дамблдор, весьма и весьма умело манипулирующий людьми, однако, не позволяющий себе переходить границы. А в этом фике я пытался показать отчасти гротескную альтернативу Чарльзу, то, каким бы он мог быть, если бы что-то в его жизни случилось такое, что навело бы его на мысль о том, что быть альтруистом/гуманистом/и т.п. - не самый легкий удел.
Вообще, очень хотелось впихнуть в саммари строчку "Он такой на самом деле, просто никто об этом не помнит". xDD Но я решил, что это будет уж слишком. С другой стороны, Чарльз видится мне в зависимости от контекста то ангелом, то сущим мудаком. Так что...
Эрик-мямля расстроил
Не судите его строго. Я бы тоже прифигел от разительной перемены, которая случилась с милым и нежным Чарли. Для него этот последний эпизод стал разрывом шаблона, я думаю. Конечно, я не считаю, что Эрик был настолько наивен, чтобы считать Чарльза непорочным и светлым, но и жестокого психопата в Ксавье он бы никогда не заподозрил. Кроме того, влепить кому-то, кто только что вывернулл-рассмотрел-и-вложил-обратно всю твою жизнь... проблематично, пожалуй.
что же Чарльз тогда сделал с няней?
Я вкладывал следующий смысл: в маленьком Чарли только что проснулись способности, он не умеет толком с ними обращаться, он даже не ОСОЗНАЕТ, что они у него есть, и потому внушения идут на рефлекторном уровне. В том сне Чарльз был очень напуган и звал на помощь, его дар пришел в действие, возможно, под влиянием этого страха и он и вторгся в сознание своей гувернантки, которая итак не пылала любовью к своему подопечному. Ну а после, все тот же страх плюс неосознанная сила и желание "чтобы она просто перестала кричать" вылились в то, что нянюшка для начала потеряла голос.
сам себе тайлер, мне кажется, "Quam semper", которое я перевела как "Как всегда" как название подходит больше, чем "Реабилитация"
мне в голову пришла та же мысль.) осталось наименования глав правильно перевести и все будет вообще в шоколаде.))
Что касается последнего эпизода... я все-таки настаиваю на том, что Чарльзу просто напросто нужно было выговориться. А Эрик был самой подходящей кандидатурой, во всяком случае, мне так кажется. Я считаю, что Ксавье, которого я написал, счел Эрика равным себе... тот же комплекс бога и т.п. Он привязался к нему, как к дополнению себя самого. И просто напросто соскучился, а когда увидел его после долгой разлуки, ему в голову и ударило
Линией с Рейвен я, вот честно, очень горжусь. Она вообще достойна отдельного фика, и то, что я написал в QS заставило меня самого посмотреть на их отношения с новой стороны.
Огромное вам спасибо за отзывы. Мне очень приятно!
-
-
10.10.2011 в 22:20-
-
10.10.2011 в 22:26-
-
10.10.2011 в 22:36-
-
10.10.2011 в 22:40Аааа. Спасибо спасибо!)
Он изначально вообще не планировался, но в итоге я просто не смогла удержаться!
Это ж прям. Ааа. Хорошой/плохой Чарльз. Идеальная схема!)
-
-
10.10.2011 в 22:42да
-
-
01.12.2012 в 16:07Ибо сам по себе Профессор Икс такой каким мы его видим в комиксах-мультиках-фильмах сильный, а тут показано скорее каким бы он мог быть будь он более слабым. Намного более.
Понятия не имею что тут может восхитить. Обычный слабый человек с суперспособностью, совершенно обычный. Таким мог быть абсолютно любой, а вот таким, как каноничный Чарльз - фиг бы у кого сил хватило
Впрочем написано хорошо. НО - "Здравствуй, Раскольников" (с)