Кабинет директора

[First Class Fest]

Дорогие друзья!

Фест Первый раз — в «Первый класс» объявляется закрытым.

Мы благодарим авторов и переводчиков за прекрасные фики и интересные идеи, вдохновившие артеров и клипмейкеров на создание замечательных работ. Наших читателей, которые следили за данным мероприятием, оставляли отзывы, рекомендации и оказывали неоценимую поддержку участникам.
Всех тех, благодаря кому состоялся этот фест. Хочется верить, что обе стороны получили удовольствие от первого (и, надеемся, не последнего) подобного феста в нашем горячо любимом фандоме!

Отдельное организаторское спасибо  Птица СИРИН за неоценимую помощь и поддержку!

Но, дорогие читатели, мы еще не прощаемся, вас ждут бонусные работы, по техническим причинам не попавшие в рамки феста. Так что оставайтесь с нами!


Здесь вы можете ознакомиться со списком выложенных работ.


С уважением,
 Дитрих и  Недолеченная Дама

@темы: организационное

---

Список выложенных работ

[First Class Fest]

День 1
«Wild Irish Rose», автор: Fake_Innocence, артер: voordeel; Шон/Алекс, Чарльз/Мойра, NC-17, ангст, драма, UST, RST

День 2
«Laugh at Locksmiths», переводчик: silver_autumn, артер: sogeprophet; Эрик/Чарльз, NC-17, hurt/comfort, ангст, романс
«Mutant nature», автор: River Wild, артер: претти; Эрик, Чарльз, Шоу, PG, AU, action
«Welcome to my dream», артер: sogeprophet; Эрик/Чарльз

День 3
«Там, где моё место», автор: Levian & /Melissa/, артер: Котокто; Азазель/Риптайд, R, экшн, драма, романс
«Вопрос доверия», автор: Fly!, артер: alexandra bronte; Эрик, Чарльз, PG, драма
«Приметы и правила», автор: снова марронье, артер: рэнт; Эрик/Чарльз, R, романс

День 4
«Не пытайтесь повторить это дома», переводчик: Fatima-Alegra, артер: Котокто; Эрик/Чарльз, NC-17, ангст, романс
«Лента Мебиуса», автор: МЯСИСТЫЕ МОЧКИ ФАССБЕНДЕРА, артер: alexandra bronte; Эрик/Чарльз, Майкл/Джеймс, R, романс

День 5
«Quam Semper», автор: красота в глазах смотрящего, артер: queer deer; Эрик/Чарльз, R, Dramatic Thriller

День 6
«Wish I had other choices », виддер: StarlightSwan; Эрик/Чарльз, PG-13, AU

День 7
«Пять дней», переводчик: alexandra bronte & Fly!, артер: tindu; Эрик/Чарльз, NC-17, ангст

День 8
«Будни экологов», автор: Melancholy262, виддер: fringle; Эрик/Чарльз, Хэнк/Рэйвен, PG-13, юмор, недороманс

День 9
«У зеркала два лица», автор: Птица СИРИН, артер: Идея; Эрик/Чарльз, Чарльз/НЖП, NC-17, драма
«Лейтмотив», переводчик: Fate, артер: Nolin River; Эрик/Чарльз, NC-17, романс, ангст

День 10
«Четыре раза», автор: Aleena_Lee, артер: Дитрих; Майкл/Джеймс, Майкл/Зоуи, NC-17, драма
«Watch me fall apart», автор: essilt, артер: Идея; Чарльз/Эрик, PG-13, романс, драма, AU
«Cotton Walls», артер: MarvelGirl; Эрик/Чарльз, G, ангст

@темы: организационное

---

Фан-арт: "Cotton Walls"

[MarvelGirl]

Название: Cotton Walls
Артер:  MarvelGirl
Жанр: angst
Рейтинг: G
Пейринг: Эрик/Чарльз
От автора: арт к фику "Cotton Walls" автора toestastegood; перевод фика готовят  Недолеченная Дама и  Toffana.

HQ >>> 778х1000 px

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: субботник, рейтинг: G

---

Watch me fall apart

[essilt]

В борьбе между «выкладывать» и «не выкладывать» победила совесть. Прошу прощения за недавнюю дезу.

Название: Watch me fall apart
Автор:  essilt (она же Yseult)
Артер:  Идея
Бета: Johanne Daae
Жанры: romance, drama, АУ
Рейтинг: на всякий случай поставлю PG-13 за лексику
Пейринг: Чарльз/Эрик
Размер: мини по фильму, около 3,100 слов
Предупреждения: практически ничего нового к тому, что мы уже знаем
Дисклэймер: канон принадлежит Марвелам и Вону, трактовка канона - автору
От автора: в июне месяце я не могла предвидеть, что с июля по настоящий момент буду работать сорок восемь часов в сутки и семь дней в неделю. Как следствие, пострадало в тексте все - сюжет, объемы и прочее.
Тем не менее, автор сердечно благодарит артера, который, по сути, сотворил шедевр на пустом месте
Саммари: пять страниц обоюдного ангста (с)

***

***
ибо слова, что мы оба ищем,
нету в лексиконе человечьем (с)

***
- Твой ход, Эрик.
Он решительно двигает вперед ферзя и бросает на противника победный взгляд.
- Шах!
У Эрика звонкий, ломкий голос подростка и запальчивый взгляд.
Отец мягко улыбается в ответ. У него доброе, изрезанное ранними морщинами худое лицо. Залысины на висках. Последние полтора года они недоедают – война, гонения на евреев; слово «гетто» уже не шепчут, оно превратилось в часть их жизни. Отец совсем отощал, манжеты старой рубашки болтаются на костлявых запястьях. На локтях ткань протерлась почти до прозрачности, и матери пришлось нашить кожаные заплатки – на них пошла последняя пара ее перчаток.
С деревянных фигурок и шахматной доски облупилось лаковое покрытие. Три пешки потерялись из-за частых переездов из одной съемной квартиры в другую, раз за разом все беднее и ближе к трущобам. Отец вырезал новые из кусков сосновой коры. Заменяющая белую покрашена известкой. Мать иногда пытается ворчать, что этому хламу место на свалке, но отец непреклонен – шахматы развивают мышление.
И наблюдательность.
- Хороший ход, Эрик, - мальчик расцветает от похвалы. - Смелый. Но ты снова поторопился и упустил одну деталь...
Краем глаза Эрик замечает, как мать, подмигнув ему, прикрывает дверь в их единственную комнату, чтобы не беспокоить шумом из кухни. Мужские разговоры - для мужчин.
- Ты только что подставил своего ферзя под удар моей ладьи. Конечно, ты выигрываешь время и успеваешь избежать шаха, если переставишь короля сюда. Но, возможно, ты подумаешь еще раз и переходишь?
Эрик берется за фигурку. Задумчиво замирает, перебирая в голове комбинации ходов. Убирает руку. Протягивает к фигурке снова. Сосредоточено поджимает губы и хмурится. Ферзь - самая сильная фигура. Он не любит терять ее в шахматных партиях. Но теряет довольно часто - и каждый раз вместе с ферзем теряет и превосходство в партии. Разумеется, отец играет лучше, он гораздо опытнее, но - черт, черт, трижды черт! - почему Эрик всегда упускает из виду мелочи?!
Он щурится и кусает нижнюю губу. Переводит взгляд с ферзя на короля, с короля - на выбывшие из игры фигурки противника. Победа близко, Эрик почти касается ее, она на самых кончиках пальцев...
Маятник настенных часов громко стучит, отсчитывая течение секунд.

***
Эрик с самого начала чувствует, что это подвох, ловушка, приманка, за ней скрывается кое-что похуже, чем опыты с электрошоком, которые так виртуозно и восторженно ставил на четырнадцатилетнем подростке доктор Клаус Шмидт. До сих пор передергивает от воспоминания, как разряд прокатывается по нервам, кажется, вышибая их из-под кожи. Безупречное чутье, результат этих экспериментов, даже не нашептывает - кричит своему обладателю о необходимости быть начеку с этим представителем золотой молодежи, обладателем оксфордского диплома и состояния в несколько десятков миллионов, которое по сути уже вседозволенность.
О, эта проклятущая вседозволенность, в которой Чарльз себя чувствует даже увереннее, чем рыба в воде. Он позволяет многое. И себе тоже позволяет многое. Настолько многое, что Эрику иногда хочется от всей души приложить его обо что-нибудь глубоко испорченной аристократической башкой.
Не зря он столько слышал про прогнившую аристократию!
Но это, как ни крути, катастрофа - когда зарываешься, закапываешься в кого-то с головой, погружаешься так, что не сразу успеваешь понять, с какого именно места все это началось. Потому что времени понять тебе не оставляют.
- Тебя в Оксфорде этому научили? - шипит Эрик, злясь от неспособности противопоставить этим не наглым даже - хамским синим глазам что-то, кроме упрямства и мстительности. Он всерьез подозревает, что Чарльз уже проводит какую-то хитрую комбинацию по переустройству его, Эрика Леншерра, образа мыслей и действий.
От этой догадки по-настоящему ёжит. А когда и продирает дрожью до костей. Как ей только удалось прокрасться ему в голову, вживиться, пустить корни? Мысль отвратительна - она похожа на раскормленного дождевого червя. Червь разбухает, разделяется на десяток таких же, расползается и залегает внутри. От шевеления этой скользкой темной массы делается тошно. До сих пор Эрику Леншерру удавалось жить не сомневаясь, а новое состояние грозит выбить его из колеи.
Когда пальцы Чарльза скользят по вытатуированному лагерному номеру, осторожно, примериваясь к чужим настроению и силе, обхватывают запястье, - все мысли про прогнившую аристократию с космической скоростью катятся к черту. Потому что Эрик чувствует блаженное, приподнимающее равновесие между ними. Как ему только это удается, это доказательство недоказуемого, аксиомы равенства? Эрик борется с комом в горле. Взрослые сильные мужики не плачут, а он готов расплакаться, потому что этот пижон напротив, мальчик-мажор, который никогда не знал не просто что такое голод - что такое недоедание! - не говоря уже обо всем остальном, этот рафинированный оксфордский профессор - все понимает, едва коснувшись мыслей, пока Эрик трепыхается, придурок придурком, в своих высокопарных попытках доказать, как он много знает об этой жизни в сравнении с ним, пацаном.
А потом Эрик валится - на землю, в траву, в горячку ли, и Чарльза опрокидывает туда же, и ошалевшее небо раскачивается над ними обоими в такт. Перемежаются земля и кроны деревьев, а Чарльз смеется, запрокидывая голову, потому что выиграл партию.

***
Суперсамолет Хэнка "Зверя" Маккоя бреет облака - кажется, подсвеченные золотом, вспененные невесомые брызги летят во все стороны. Карибское море похоже на опрокинутое небо, корабли двух сверхдержав с такой высоты сливаются с бликами на воде, как будто их и вовсе не существует. Пусть бы их и в самом деле не существовало, от всей души желает Чарльз, глядя в иллюминатор. Красиво. Об этом проще думать, чем о том что впереди. Страшная вещь - холодная неизвестность, свернувшаяся внутри кольцами, как змея.
Самолет слегка потряхивает - Хэнк предупреждал, что амортизаторы не отрегулированы, - и слава богу, что потряхивает, иначе было бы заметно, как не по себе ему, Чарльзу Ксавьеру.
И как его злит этот холодящий непреодолимый страх.
Эрик бы понял его, разумеется. Или не понял бы? Большая часть его жизни - это непримиримая война, или желание непримиримой войны, или планирование непримиримой войны - с нацистами, с пособниками нацистов, с Шоу и со всеми, кто не с нами. Потому что по определению они против нас. Разумеется, мир - это не для него, он же попросту не знает, что с ним делать.
Эрик сидит напротив, свободно откинувшись на спинку жесткого сиденья, ровно дышит, прикрыв глаза. Вряд ли действительно спит, хотя Чарльз и в это поверил бы - когда речь заходит о Шоу, в мыслях Эрика удивительным образом бесконтрольная животная злоба сочетается с промораживающим до самого нутра расчетливым спокойствием.
Не открывая глаз, Эрик чувствует на себе его взгляд, еле заметно улыбается краешком губ. Я так долго шел по следу, что могу позволить себе передохнуть, прежде чем вцепиться добыче в глотку. Одним стремительным красивым броском матерого хищника. Хруст хрящей на зубах и теплая, с металлическим привкусом кровь, льющаяся в горло. А теперь убирайся из моей головы, Чарльз, тебя становится слишком много.
Ксавьера прошивает короткая крупная дрожь. Сильно, Эрик, очень сильно.
Не стоило лезть в его голову без спросу. Проще прислушиваться к тому, что думают другие. Как думают другие. Чужие мысли вращаются вокруг, закручиваясь во все более тугую спираль. Мысли Банши как мелкий орех. Мысли Хэнка как гранитная плита. Мысли Алекса как спутанный клубок. Спираль сжимается вокруг - виток за витком, пока он не начинает задыхаться. Чарльз аккуратно огибает шипастые мысли Рэйвен, придерживаясь их давнего уговора. Мысли тех, кто на кораблях, не стоит подслушивать, иначе можно захлебнуться чужими страхами. Хватает своих. Мойра не думает вообще.
При чем здесь Мойра?
Вдох. Выдох. Страх убивает разум. Все будет хорошо, говорит себе Чарльз. Все будет хорошо. Минут пять мира у них еще есть, пока они все здесь – между небом и перевернутым небом.

***
Ему даже не надо подавать никаких сигналов, когда Банши обнаруживает подлодку Шоу в толще воды, - вдвоем они отрабатывают четко и слаженно, без переглядок и жестов. Синхронно отстегивают привязные ремни и срываются с мест к открытому люку. Единственный раз, когда встречаются взглядами, в глазах Эрика отражается, как в зеркале, неистовый азарт на грани сумасшествия, способный загнать, как лошадь на скачках, - почти наркотический азарт пробы собственных сил.
Я сам подсадил его на это, со смесью благоговения и ужаса думает Чарльз. Страшная, ох, какая же ты страшная - власть над умами!..
- Ты готов?
Эрик люто скалится в ответ. Спущенный с цепи зверь. В его светлые до прозрачности глаза Чарльз проваливается, как в пропасть. На секунду. На десятую ее часть. Едва не захлебнувшись жгучим потоком чужого сознания, выбирается на поверхность.
- Давай узнаем! - с вызовом отвечает Эрик.
Он спускается на шасси, находит упор коленом и шарит рукой в воздухе в поисках металла. Ждет, что тот немедленно подчинится, как легко подчинилась спутниковая тарелка. Находит, впивается в него - нет, стальная громада неподъемна, она перевешивает и тянет на себя. На лбу Эрика вздуваются вены, рука чернеет от перегрузки. Он наклоняется вперед, увлекаемый неуправляемым металлом, вот-вот сорвется вниз...
"Помни, - почти шелестит Чарльз, - между яростью и спокойствием".
Давай, Эрик, ты же знаешь, где это.
А потом лодка поддается - Чарльз чувствует содрогание и неповоротливое, тяжелое движение в глубине - поддается и неохотно поднимается, следуя за рукой Эрика. Под водой показывается край винта, в одно движение разрезает тонкую гладь и взмывает вверх. В разлетающихся во все стороны брызгах солнечные лучи преломляются радугой. Эрик переворачивает руку, как если бы лодка покоилась в его ладони, легкими движениями пальцев заставляет ее покачиваться в воздухе и смеется, а Чарльз ловит себя на том, что смеется вместе с ним, так же задыхаясь от восторга и упиваясь происходящим.
Сколько же в нем силы.
Вместе с лодкой на поверхность поднимается и новая спираль, в которую свились чужие сознания. Чарльз ощущает их все не прислушиваясь. Рубленые, как едва обработанная горная порода, мысли Азазеля. Хлыщеватые мысли Риптайда. Тщательно выдаваемые за великосветсткие, плебейские мысли Ангела. Глухая, как сама смерть, стена, безнадежно скрывающая Шоу. Чарльз мысленно бродит вокруг этой стены кругами, прощупывает каждый дюйм, чуть не вынюхивает малейшую щель, трещину, пусть толщиной с волосок - бесполезно. Монолит. Трудно представить себе тротиловый эквивалент, который разнесет его на части.
Если его вообще можно разнести на части.
Когда сквозь этот монолит все же удается пробиться – просочиться, скорее – сперва через узкий лаз с острыми краями, мгновение спустя он становится шире, Чарльз видит развороченную металлическими балками небольшую зеркальную комнату. Рыбьи глаза убийцы напротив. Нужно одно удачное мгновение. Всего одно.
Ну же, Эрик, ну!

***
Разум Шоу сопротивляется, стремительно подтачивая силы. У Чарльза подкашиваются ноги, он хватает за переборку, чтобы не упасть. Несколько секунд мысленной борьбы изматывают его хлеще многочасовых тренировок. Кажется, еще мгновение – и он упадет, и больше никогда не поднимается.
Лучше бы в самом деле упал и больше не поднялся. Даже сам бог, если он есть, не знает, на что до сих пор надеялся Чарльз Ксавьер. Потрясающий самообман. Разделить воспоминания – не значит понять. Оксфордский диплом не прибавляет жизненного опыта – жаль, что этому его не научили. Эрик расколол его без всякого чтения мыслей. Последнее, что Чарльз может почувствовать, зацепив край его сознания, - это дрожащее, возбужденное предвкушение победы. На самых кончиках пальцев. Даже если бы камни обрушились с неба, он бы никому не позволил помешать ему.
- Мы сделаем так – я сосчитаю до трех…
Чарльз чувствует, как холодноватый металл ребра монетки касается его лба.
Продвигается вглубь миллиметр за миллиметром.
И тогда он кричит - не столько от боли, раскалывающей череп, сколько от собственного бессилия. От осознания трусости. Надо было пойти с Эриком, надо было... Должна же была существовать хоть какая-то альтернатива, должна же она по-прежнему быть!
Чарльз держит разум Шоу до конца, упрямо и намертво, потому что альтернативы на самом деле никакой нет. Пока держать не становится нечего.

***
Когда монета, повинуясь движению пальцев Эрика, садистки медленно вминается в череп Шоу, он ощущает почти экстатическое, возносящее над землей освобождение - до ваты в ушах и коленях, до обжигающих слез. Идеальный итог последних восемнадцати лет, завершение в высшей точке. Катарсис.
Это продолжается секунду. Может, две.
Монетка проходит глубже, еще глубже, Эрик чувствует, что мягкие мозговые ткани не сопротивляются ее движению, пока металл не упирается в заднюю стенку черепа. Монетка проходит ее насквозь, зависает в воздухе - funf, sechs, alte Hex (1) - и Эрик равнодушно отпускает ее падать вниз. Обыкновенную монетку, заляпанную кровью. Он брезгливо морщится при мысли, что ее придется снова взять в руки.
Как легко артефакт превращается в заурядный кусок металла.
Тело Шоу мешком валится на темно-голубой зеркальный пол, тонкая струйка крови стекает из щели в черепе к углу глаза. Эрик безразлично трогает труп врага носком ботинка. В осколках битых зеркал куда как больше жизни, чем в глазах Эрика Леншерра, с холодным интересом рассматривающих бывшего доктора Клауса Шмидта. Забавно, насколько он стал меньше с тех пор, как Эрику было четырнадцать.
Похоже, он слишком долго к этому шел.

***
Ему знакомо это выражение в глазах Чарльза - выражение глаз человека, которому под носу сунули доказательство того, во что до сих пор он не верил. Или во что заставлял себя не верить. Последнее больше похоже на правду.
А ты, Чарльз, думал, я все это время шутил? Это тебе не в шахматы играть... друг мой.
Магнето позволяет себе медленную холодную усмешку.
А еще ты думал, Чарльз, что знаешь обо мне все. Впрочем, ты действительно все знал - тебе просто не хватило смелости поверить. Это бывает, Чарльз, бывает и с лучшими из нас. И с гораздо лучшими. Вот доктор Шмидт, чей бесполезный труп валяется на карибском песке, например, всегда знал, что я ненавижу его и хочу убить. Но ему тоже чего-то недоставало, чтобы поверить - да, однажды я его убью. Вернее, у него была избыточная самоуверенность. Зря он оставил меня в живых.
Магнето досадливо морщится. Этот пламенный мысленный монолог с учетом антителепатического шлема все равно остается исключительно при нем.
- Неандертальцы в ужасе, мои друзья-мутанты, - насмешливо кивает он в сторону горизонта, на котором вытянулись в линию два флота сверхдержав.
Друзья-мутанты тоже немного не в себе. Магнето ощущает это по тому, как инстинктивно отшатываются от него один за другим и бывшие противники, и бывшие союзники.
О, так все становится гораздо проще. Привычнее. Ему хочется рассмеяться. Только Чарльз мог уверовать, что Магнето может стать частью того, что его отвергает.
Он опускает себя на песок – как сходит с помоста. Послушно прогибается магнитное поле. Власть над новой материей пьянит.
На месте остается только бледный Ксавьер.
- Давай, Чарльз, - подначивает Магнето, - скажи, что я неправ.

***
Чарльз пытается отговорить его, когда ракеты неторопливо разворачиваются в направлении кораблей. Тот, кто ими управляет, получает неприкрытое удовольствие от происходящего. Не нужно читать мыслей – оно раскрывается в каждом движении.
Ведь я сам подсадил его на это, думает Чарльз – уже без примеси благоговения. С одним чистым тошнотворным ужасом. Останови это превращение, Эрик, ты же можешь…
Мирный пляж распахан уродливыми металлическими обломками, деревянные щепки, в которые разлетелись пальмовые стволы, валяются повсюду вперемешку с кусками стали. Подходящий пейзаж для драмы.
Кровь грохочет в висках, мешая сосредоточиться. Чарльз не представляет, что сказать этому Эрику, которого почти не знает. Нет времени думать над словами, он хватается за первые попавшиеся.
- Они просто выполняют приказ!
Он готов откусить себе язык, прежде чем договорит. Потому что взгляд у Эрика становится осатанелый, а лицо – не разгневанное - застывшее в той особенной ярости, от которой не остается места ни мыслям, ни чувствам.
- Я уже был в руках людей, исполнявших приказы. Больше не хочу.
Повинуясь посылу его ладони, ракеты начинают движение в сторону кораблей, и отчаяние отключает у Чарльза остатки инстинкта самосохранения. Шутки кончились, тренировки тоже. Пора отрабатывать боевые навыки.
В Оксфорде ему уже случалось драться не на шутку - да кому не случалось драться в славные студенческие годы, не поделив стол, выпивку, закуску, девушку, наконец? До некоторой степени с теми соперниками Чарльз был на равных.
Ни с кем в своей жизни он не был настолько на равных - и ни на кого не был так непохож. Эрик – не сокурсник, с которым можно устраивать мелочные разборки.
Они валятся, сцепившись на жизнь и на смерть, поднимая вокруг себя тучи едва отливающей золотом взвеси. Раскаленный добела песок обжигает даже сквозь ткань спецкостюма, скрипит на зубах, набивается в волосы, попадает в глаза, просыпается за воротник, скребет, как наждак, вдоль позвоночника. Раздражение только вбрасывает еще адреналина в кровь. Эрик длиннее и гораздо гибче, Чарльзу не хватает рук. Чтобы сбить уже с него этот гребаный шлем. Только бы добраться, а там трава не расти и хоть потоп. Пальцы Чарльза в толстых перчатках неуклюже чиркают по отполированному до блеска металлу. Раз, другой, третий - и все-таки он не бросает попытки. Добраться бы. Добраться.
Пока кулак Эрика не обрушивается ему на скулу, опрокидывая в вату и духоту.
- Ты ничего не изменишь, отстань! - доносится искаженное.
Сознание рассыпается осколками, Чарльз пытается схватиться за них - осколки режут в кровь, это больно, приходится отпустить, отступить, провалиться окончательно.
Сдаться, когда сдаваться нельзя.

***
Эрик отвлекается на выстрелы - дурочка Мойра решила, что пули могут повредить тому, кто повелевает металлами. Но этого достаточно, чтобы Чарльз, несмотря на дурную после удара голову, бросился на Эрика сзади, сбил с ног и все-таки дотянулся до шлема. Наследство Шоу катится по песку.
Я тебя ненавижу, думает Эрик.
Я тебя – такого – тоже, с ожесточением огрызается Чарльз. Он и правда ненавидит его сейчас. Эрик бьет его в лицо снова, с оттягом, на несколько мгновений наваливается темнота.
Леншерр прижимает его к песку, наступая коленом на грудь. Воздух разрывают взрывы. Он хватает рукой ракеты, собирает их в ударный кулак, но Чарльз хрипит, дергается, мешает сосредоточиться.
«Трудно пережить, что не каждый подстраивается под твои идеальные представления, да, Чарльз?» - доносится издевательский смешок.
- Назад, я сказал! – рявкает вслух, движением свободной руки отшвыривает молодняк, как щенят, далеко к уцелевшим пальмам. Слишком много металла в костюмах.
Пользуясь моментом, Чарльз изворачивается и откатывается в сторону. Пошатываясь, поднимается на ноги.
Не смей указывать, что мне делать, ты и так достаточно порылся в моей голове!
Чарльз молчит, и Эрик, получив исчерпывающее подтверждение своей догадки, чувствует, как глаза затягивает красной пеленой и отключаются остатки разума.
Собственно, это последнее, что он чувствует до того, как прорываются потоком гнев и обида, замешанные на разочаровании и опустошении. Ракеты, замершие в небе, отметаются этим потоком на второй, на десятый план.
Но разве он не с самого начала знал, что все к тому и идет?
Тебе, Чарльз, вечно нужно что-то большее.
Это медленная догадка, она всплывает поначалу так же тяжело, как сдвигалась подводная лодка, начиная подчиняться его руке.
Трахались бы себе и трахались спокойно. Но тебе мало, идеалист, идиот, ты хочешь заполучить душу вместе с телом. Очнись, Чарльз, у франкенштейнова монстра души быть не может. Тебе вечно всего мало, в кого ты только такой жадный? Нахрена тебе этот мир во всем мире, что ты будешь с ним делать лет этак через сорок, когда превратишься в старую развалину и миру станет наплевать на тебя? От тебя несет всей этой философией хуже, чем вчерашним спиртным от алкоголика.
Мысли Эрика мечутся, сливаются со вспышками удушающей ярости. Еще немного - и эта ярость возьмет Чарльза Ксавьера за горло. Он уже почти слышит хруст ломающихся хрящей.
Хватит, Эрик, жестко и непривычно взросло обрывает Ксавьер, и его синие, пронзительные, мальчишеские совсем глаза сереют, наливаются сталью. Мы все здесь уроды, франкенштейновы монстры для тех, кто на кораблях, - не ты один. Давай, прикончи меня, как прикончил Шоу, тебе это раз плюнуть. Давай, к чертовой матери убирай с дороги все, что мешает. Я - мешаю, а буду мешать еще больше, слово даю.
Умирать страшно, Чарльз, роняет Эрик, словно сплескивает расплавленный металл через край.
Не сомневаюсь, мысленно отзывается Ксавьер, чувствуя, как сводит губы. Я и это у тебя видел.
Эрик молчит. Тянет время. Ждет, когда решение примут за него. Любое. Хищно подергивается угол рта, обнажая и пряча зубы. На закаменевшем лице то проступает, то проваливается вглубь что-то разумное. Человеческое. Настоящее.
Дрожат, покачиваются, теряя и обретая направление, зависшие в воздухе ракеты.

***
Fin

(1) - цитата из немецкой считалочки, дословно - "пять, шесть, старая ведьма".

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: PG-13

---

Лейтмотив

[Fate]

Название: Лейтмотив (Leitmotiv)
Автор: Zetaori
Переводчик:  Fate
Артер:  Nolin River
Бета:  Фиолетовая Лиса
Гамма:  панда хель
Жанры: romance/angst
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Эрик/Чарльз
Размер: 4500
Дисклэймер: i did it all for a cookie
Саммари: Эрик не может описать словами, кто для него Чарльз, кем он был, и кем всегда будет.

текст

Эрик не может описать словами, кто для него Чарльз, кем он был, и кем всегда будет.

Он пробует назвать его другом. Пробует назвать врагом. Не подходит. Совсем не то. Эрик чувствует, как внутри закипает немая ярость. Он может только сказать, что Чарльз для него все, но этого совершенно недостаточно. Эрик проклинает ущербность языка и пытается забыть об этом.

В следующий раз он думает на немецком. Спеша на встречу к Чарльзу по бесконечным коридорам, Эрик медленно произносит “Weltschmerz”, четко выговаривая каждую букву, стараясь запомнить каждый звук. Выходит не то, да и все равно он никогда толком не понимал, что означает это слово.

Чарльз всегда его ждет. В своих вечных серых костюмах он выглядит как профессор, но Эрик до сих пор не может заставить себя поверить, что так оно и есть. В комнатах все золотистое, деревянное и теплое, от огня в камине вплоть до янтарной жидкости в стакане Чарльза.

Каждый день они садятся играть в шахматы. Эрик еще ни разу не выиграл, но черта с два он перестанет пытаться. Сегодня они играют в тишине. Когда Чарльз загоняет Эрика в угол еще до того, как тот успевает выставить защиту, в голову приходит “Zugzwang”. Он выучил это старое слово когда только учился играть, и сейчас оно кажется очень кстати. Чарльз косится на него, смущенный непонятной идеей в чужих мыслях, но Эрик не спешит объяснять. Он пользуется тем, что Чарльз отвлекся, и делает неожиданный ход, цепляясь за надежду, что уж на этот раз, хотя бы на этот раз, Чарльз его не предвидел.

Ни одно слово не подходит. Это выводит из себя. В разговорах с Чарльзом Эрик обращается к нему «друг», просто потому, что ему больше нечего сказать. В мыслях он зовет его «сволочь», и каждый раз, проходя мимо, Чарльз улыбается. И это не помогает. Совсем не помогает.

---

Лежа ночью в кровати без сна, стараясь сдерживать свои мысли, ведь Чарльз спит всего этажом выше, Эрик вспоминает песни, которые пела мама. Они усыпляют, и если Чарльз сейчас слушает и дремлет под старые немецкие колыбельные, то это здорово, думается Эрику. Ночами, когда они прятались где-нибудь от галдящих снаружи солдат, мама учила Эрика музыке и искусству. Уже засыпая, он вспоминает, как она рассказывала про слово «лейтмотив». Только он не уверен, подходит ли оно Чарльзу, а если бы и подходило, то что бы от этого изменилось.

Они смеются вместе. Во время ужина незаметно для детей обмениваются улыбками. Иногда, когда Эрик рано утром выходит из спящего дома на пробежку, сонный голос в голове шепчет ему: «Не забудь вернуться».
Эрик понятия не имеет, что это значит.

Они разговаривают часами. Чарльз проводит рукой по волосам, откидывается назад и смотрит на Эрика так, будто еще не изучил его вдоль и поперек. Эрик слушает, говорит и снова слушает, и все кажется возможным.

Пока он живет здесь, все остальное словно перестает существовать. Не стихающий ветер уносит все планы Эрика. Внешний мир за пределами серых стен поместья постепенно исчезает. Бывает, Чарльз играет на фортепьяно, а все остальные целый вечер сидят и слушают. В библиотеке столько книг, что понадобится не одна жизнь, чтобы их прочесть.

— Теперь это твой дом, — говорит Чарльз, подходя к Эрику.

Эрик уже несколько часов смотрит в окно, но время здесь не имеет никакого значения. «Дом» эхом отдается в его голове, ищет, с чем проассоциироваться и где остаться. Может, Чарльз и есть дом, думает Эрик, но его не покидает ощущение неправильности. На плечо ложится теплая ладонь.

— И всегда им останется.

Эрик кивает, но знает, что когда он уйдет, то не вернется.

— Здесь все равно будет твой дом.

— Прости, — отвечает Эрик. Теперь он часто это говорит.

Чего он не говорит, так это «почему?», но иногда он только об этом и может думать. «Почему? — спрашивает он себя и опустевшую после ухода Чарльза комнату. — Почему ты держишь меня здесь?»

Он многого не понимает о Чарльзе, но сама идея академии ему понятна. Обучение этих детей может принести пользу. Наверное, это даже может изменить мир. Но ведь Эрик не ребенок.

Эрик опасен. Он это знает, Чарльз это знает. Чарльз знает обо всем в его голове, даже о тех темных местах, куда сам Эрик не решается заглянуть, потому что даже тень воспоминаний может заставить его сбежать.

«И почему, — шепчет он про себя, только когда Чарльз далеко, потому что ему не нужно этого слышать. — Почему я остаюсь здесь?». Ведь это определенно не то, что он планировал в жизни.

---

Когда они вдвоем лежат под деревом, выхватывая из воздуха первые опадающие листья, Эрик должен сказать: «Держись от меня подальше. Отпусти меня. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Ты знаешь меня, а, значит, понимаешь, как опасно оставлять меня здесь. Опасно даже для тебя». Он щурится в лучах заходящего солнца и понимает, что должен склониться к Чарльзу, не дать ему отвести взгляд и сказать: «Ты и я… Ничего не получится. Никак».

Но вместо этого Эрик достает из темных волос Чарльза листок, смотрит, как порыв ветра уносит его с ладони и говорит:

— Давай навсегда останемся вместе. Давай создадим мир, о котором мечтали. — Луч солнца освещает торжественную улыбку Чарльза. Эрик склоняется к нему, заглядывает в глаза и произносит: — Ты и я, мы можем все изменить. Вместе мы сможем изменить мир.

Он точно знает, когда все началось. Рука схватила Эрика за плечо как раз в тот момент, когда он не мог даже понять, где дно, а где небо, когда он забыл, что нужно дышать. Он думал только о том, что вот оно — то, чего он так долго ждал. Возможность раз и навсегда все исправить. Поэтому он изо всех сил держался за тонны металла, которые тянули его все глубже под воду, когда он понял, что кто-то тянет его вверх. Он слышал, как этот кто-то шептал, умолял, кричал в его голове: «Отпусти ее, пожалуйста, отпусти». И тогда Эрик удивился: «Я помню это». Ощущение, что кому-то не все равно, жив ты или мертв.

Этот голос в голове так и не пропал. Он всегда был рядом, непрекращающийся, едва различимый шепот. Сначала Эрик пытался вслушиваться, но через некоторое время просто перестал обращать внимание. Шепот остался фоном, словно приятное жужжание, похожее на голос, который слышится перед сном. Неважно, что он говорит. Важно, что он просто есть.

Эрик знает, что это Чарльз с ним разговаривает. Однажды он даже спрашивает его об этом, желая понять, что это значит. Чарльз мгновенно бледнеет — видно, он не ожидал такого вопроса — но тут же берет себя в руки.

— Прости. Я не могу…

Он оглядывается, словно ища помощи, и Эрик делает шаг вперед, внезапно испугавшись, как не пугался уже давно, что Чарльз может перестать. Он цепляется за его плечи, наверное, слишком сильно, но разжать пальцы оказывается непросто.

Эрик хочет сказать, насколько ему это нужно, но не может найти слов. Ему кажется, что однажды это даже спасет их обоих. А еще ему кажется, что, это, может статься, навсегда. Он бы хотел, чтобы это было навсегда.

«Навсегда» облегчает боль. «Навсегда» помогает справиться со страхом, злостью и яростью. «Навсегда» — это то, к чему стоит стремиться.

Чарльз чуть сжимает руку Эрика и осторожно убирает ее со своего плеча. Руки Чарльза всегда мягкие. Эрик не знает, сможет ли он когда-нибудь еще раз их отпустить.

Они не разговаривают, но это не значит, что они не слышат друг друга.

---

Эрик пытается разгадать Чарльза каждую проведенную вместе секунду, но, увы, совершенно безуспешно.

Взять, к примеру, три прилагательных. Просто три прилагательных, чтобы его описать. Должен же Эрик быть в состоянии подобрать три идиотских слова. Даже не верится, что это так сложно.

Наблюдая за тем, как Чарльз учит остальных быть лучше, быть сильнее, принимать себя такими, какие они есть, Эрик думает «идеалистический». Надо быть идеалистом, чтобы верить, что так можно на что-то повлиять. Что хоть что-нибудь из этого спасет их, когда начнется война. Что словами и наставлениями можно изменить мир.
Наблюдая за тем, как Чарльз использует свои способности, Эрик понимает, как сложно это заметить. У Чарльза получается так легко и естественно, как будто ему даже не приходится прилагать никаких усилий. Как будто он никогда не видел, как из-за него умирают. Эрику приходит на ум «героический». Чарльзу легко, как сказала однажды Рейвен со странным блеском в глазах. Ему никогда не приходилось скрывать свою сущность. Эрик тогда кивнул, сделав вид, что понял.

Наблюдая за тем, как Чарльз проводит с ним день за днем, касается виска, будто теплые пальцы на коже — это ничто, а поиск лучшей жизни — это все, Эрик думает, что третьим прилагательным он выберет «глупый». Все происходящее здесь невероятно глупо. Эрик не утверждает, что Чарльз не умен. Чарльз очень умен. Но если Чарльз думает, что он, весь такой замечательный, умный и всезнающий, сможет не дать Эрику все испортить, то, что ж, он глуп.

Наблюдая, как Чарльз ходит вокруг учеников, подбадривает и дает советы, Эрик думает, что это маска, что на самом деле Чарльз надменный и снисходительный. Он старательно думает об этом, когда Чарльз рядом, потому что боится, что тот поймет: Эрик завидует.

Внутри царит тянущее, неприятное чувство, похожее на тошноту, злость и головокружение вместе взятые.
Но он что-то упускает, и это что-то — самое важное. Оно вертится на кончике языка, на задворках памяти, покалывает под кожей. Эрик ощущает, как оно вибрирует вместе с шепотом у него в голове. Иногда кажется, что если он сумеет в этом разобраться, то потом все будет хорошо.

Эрик знает, что в конце концов он все испортит. Он очень, очень сильно этого боится, но ничего нельзя изменить. Единственное, что ему остается — это бегать без конца вокруг замка, пытаясь не сорваться, пытаясь не забыть, что в мире существует добро, пытаясь не думать о том, что он будет делать, если навредит Чарльзу.

Голос в его голове шепчет, что Чарльз тоже боится. Эрик не знает, Чарльз с ним разговаривает, или же неосознанно делится мыслями и воспоминаниями. А может это просто игра воображения? Понять невозможно. Голос говорит, что, хотя Чарльз никогда и виду не подаст, он боится, ужасно боится того, что может случиться, если он сдастся, хоть раз сдастся, просто потому, что иногда, когда Эрик улыбается, ему кажется, что если он просто скажет «да»…
«Лейтмотив, — внезапно раздается в голове голос матери, — это нечто постоянно возникающее вновь и вновь, в разных формах, но всегда узнаваемое. Это проклятие всей жизни. Это то, что всегда с тобой, пусть ты сам этого и не понимаешь». Учитывая, что Эрик, похоже, может думать только о Чарльзе, это слово начинает казаться все более и более подходящим.

---

— Это ведь просто для тебя? — хрипло спрашивает Эрик. Он молчал целый день.

— Что? — Чарльз занес ладонь над слоном, будто бы раздумывая над следующим ходом. Будто бы не зная, о чем говорит Эрик. Будто бы не понимая, насколько сильно тот хочет перегнуться через доску и дотронуться до него.
Эрик хочет ответить: «Знать людей лучше, чем они сами. Быть рядом и улыбаться, пока они становятся теми, кем боялись стать еще день назад. Быть всеобщим чертовым спасителем».

— Твои способности, — вместо этого произносит он.

Чарльз поднимает руку, так и не коснувшись слона, и ходит конем. Эрик понятия не имеет, в какое положение это его ставит. Ему плевать, он все равно никогда не сможет выиграть.

— Просто оно повсюду, — задумчиво отвечает Чарльз. Он проводит рукой по волосам, взлохмачивая их еще больше. — Образы, цвета, чувства. Все, о чем человек думает в данный момент. Я просто это вижу.

Эрик передвигает случайную пешку, просто чтобы избавиться от раздражающей необходимости делать следующий ход. Чарльз в ответ ходит конем, и Эрик съедает его ладью. Подняв взгляд, он замечает, как Чарльз прикусывает нижнюю губу, отчего та становится темно-красной. Он явно нервничает.

— Хотя я не могу видеть все, — говорит Чарльз. — А иногда не понимаю то, что вижу.

Они не говорят о том, как Эрик слышит Чарльза каждый день, каждую секунду.

— Наверное, это шумно. Ты никогда не хотел избавиться от этого?

— Нет, — следует быстрый и резкий ответ. Чарльз откидывается на спинку стула, забывая об игре. Голос в голове Эрика звучит озадаченно. — Нет, — повторяет он, уже не так уверенно. — Иногда. Может быть. Я не знаю.

Чарльз смотрит на него. Эрик смотрит в ответ.

---

Каждую ночь Эрик дрочит. Он не думает, не чувствует и, что самое важное, не слышит. Он просто запускает руку в штаны и кончает, сделав несколько быстрых движений.

Но это все, разумеется, неправда.

На самом деле, он думает. Думает о восхитительных алых губах, таких мягких на губах самого Эрика, влажных на его коже и таких настойчивых вокруг его члена. Думает о голубых глазах, которые смотрят на него сверху вниз, снизу вверх. Думает о голосе, шепчущем: «Эрик, Эрик».

И чувствует. Чувствует, что еще немного — и он сойдет с ума.

А еще он слышит. Слышит, как Чарльз удивленно смеется: «Так вот чем ты занимаешься, после того, как мы желаем друг другу спокойной ночи». И, что самое главное, он слышит, как Чарльз говорит: «Ты делаешь это, я это делаю, так почему бы нам не делать это вместе?»

Этим они и занимаются. Наверное. По крайней мере, Эрик так думает. Он думает: «Чарльз, Чарльз, кто бы мог предположить», вкладывая в эту мысль все свое веселое изумление. А еще думает: «Пожалуйста, не поступай так со мной», но как можно тише.

Он сосредотачивается на том, как рука обхватывает член, на волнах зарождающегося удовольствия. От Чарльза он получает вихрь мыслей, размытых по краям, золотистых и резких, но они исчезают так быстро, что Эрик не успевает ничего разобрать. Это приятно, очень приятно и он помимо воли ускоряется. В ответ его разум заполняет внезапная решимость.

«Эрик, — Чарльз будто задыхается. — Эрик, я уже почти…»

«Да, — думает Эрик. — «Да». И затем, в тот момент, когда он, кажется, уже не в силах сдерживаться, в голове возникает картинка, четкая и ясная: Чарльз лежит на своей кровати, яростно двигает кулаком по члену, и Эрик там, за ним, входит в него и «Черт», — думает Эрик. Он трахает Чарльза.

Ему правда очень интересно, чья это мысль: его или Чарльза. Они подталкивают друг друга все ближе к краю, и, наконец, сорвавшись, Эрик кончает так сильно, как никогда раньше, задыхается, выгибается и дрожит.

Еще несколько минут он не может сделать вдох.

«Что ж, — Чарльз посылает ему вихрь усталых неразборчивых слов, не скрывающих смущения. — «Ну… эм. Спокойной ночи».

Остаток ночи голос в голове чуть слышен, но он никуда не исчез, сонный и теплый.

Дни проходят, и ничего не происходит. Никаких новостей по телевизору, никаких новостей извне. Чарльз его избегает, а может, они просто не разговаривают больше так много, как раньше. Эрик не знает, как это обычно происходит. Он не привык оставаться где-то надолго. Не привык дружить. А больше всего он не привык быть неуверенным, переспал он с кем-то или нет.

---

Чарльз говорит, что любит его. Он говорит это постоянно, тремя словами или десятком. Он говорил это, когда вытаскивал Эрика из моря, говорил каждой испуганной мыслью, что долетала до Эрика.

Он говорит каждый раз, когда призывает стать лучше. Он говорит о возможностях, о мечтах, и слово «любовь» всегда присутствует в его речах, и даже если Чарльз не произносит его вслух, Эрик все равно слышит это так же четко, как и все остальное.

Эрик одновременно и благодарен Чарльзу, и ненавидит его.

От этого он становится подозрительным. Он пытался, но все равно каждый раз, когда Чарльз говорит о дружбе, Эрик слышит «компромисс». Каждый раз, когда Чарльз говорит «будущее», Эрику слышится «мое будущее». И каждый раз, когда Чарльз говорит, что любит его, Эрику хочется закричать: «Я не изменюсь. Я не могу и не хочу меняться».

— Я не буду тебя останавливать, если ты захочешь уйти, — произносит Чарльз, но его рука лежит поверх руки Эрика, и тому кажется, что выбор уже давно сделан. И он не уверен, что это был его выбор.

— Если я изменюсь, — говорит Эрик во время прогулки, и его слова уносит ветер. — Если во мне не будет больше злобы и мстительности, то кем я стану?

Опавшие листья шуршат под ногами. Танец коричневого и желтого, напоминание о смерти и увядании. Казалось, что осень длится уже целую вечность.

— У меня нет ответов на все вопросы, друг мой, — отвечает Чарльз, но иногда он врет. — Но одно я могу сказать точно. Я люблю тебя и всегда буду рядом, что бы ни случилось.

Кожа Чарльза побелела от холода, но его губы остаются красными. На его щеках легкий румянец, и ничего прекраснее в своей жизни Эрик не видел.

Чарльз знает о нем все, но Эрик ничего не знает о Чарльзе.

Их разговоры никогда не заканчиваются. Им всегда есть, о чем поговорить.

Чарльз разворачивается и уходит. Эрик смотрит на спутниковую тарелку вдалеке, потому что не хочет видеть спину Чарльза. Это напоминает ему о будущем.

---

Эрик тоже говорит Чарльзу, что любит его, правда, скорее не словами, а поступками. Иногда он помогает ему учить детей. Иногда остается рядом всю ночь и просто смотрит, как Чарльз читает. Иногда он заглядывает Чарльзу в глаза, берет в руки его ладонь и прижимает к своему виску.

То, что между ними, нельзя назвать просто «любовью». Этого недостаточно. Возможно, это даже неправда. Эрик и Чарльз, Чарльз и Эрик — здесь что-то больше, что-то сильнее их самих.

Эрик знает, что такое любовь. Он помнит свою семью, он видел фильмы, читал книги и слушал, что говорят люди. Когда Чарльз ему улыбается, он помимо воли улыбается в ответ, когда Эрик плачет, Чарльз плачет с ним. Они говорят и молчат вместе, это не любовь. Это навсегда. Не любовь навсегда, а Чарльз и Эрик — навсегда.

Лейтмотив, думает Эрик, наблюдая, как Чарльз что-то записывает, хмурится, что-то обдумывая, упирается ногами низкий столик, — это определенность. Это то, что всегда с тобой, что бы ни случилось. Оно может меняться, звучать и ощущаться по-разному, но ты всегда будешь знать, что это все еще оно.

Они могут часами не выходить из комнаты Чарльза. Чарльз ложится на кровать, и Эрик присоединятся к нему, когда устает ходить туда-сюда. Они говорят о мире, который хотят создать. И никогда не спорят. Окна такие грязные, что постоянно кажется, будто на улице идет дождь. В комнату сочится золотистый, пропыленный солнечный свет. Чарльзу здесь нравится.

Эрик говорит, что хочет, чтобы Чарльз был рядом: его сила, его необузданный идеализм. Но на самом деле он думает, что Чарльз ему нужен, нужен с самого момента их встречи.

— Я уже изменился, — говорит Эрик. — Я уже не тот, каким был, когда ты меня нашел.

Эрику нравится, как Чарльз на него смотрит, когда говорит — так, словно Эрик — самое важное в этом мире.

— Я тоже изменился, — медленно и тихо произносит Чарльз. Он откидывается на спину и смотрит в потолок. — И ты тоже мне нужен.

Их руки соприкасаются. Эрик берет ладонь Чарльза в свою. И это так просто. Голос Чарльза в голове говорит, что все может быть хорошо, просто замечательно. Так и будет, но только если они останутся вместе.

Когда Чарльз засыпает, его голова лежит на плече Эрика. Тот пропускает через пальцы темные локоны и на какой-то момент перестает беспокоиться, потому что теперь он не может представить мир, в котором они с Чарльзом не вместе.

---

Их первый поцелуй изумляет обоих, потому что Эрик не думал об этом. Чарльз просто лежит рядом на кровати, и его губы становятся очень красными в холодную погоду, даже если в камине тепло потрескивает пламя. Эрик, кажется, уже целую вечность смотрит, ждет, хочет и… у него просто нет другого объяснения.

Внутри, за секунду до этого, зарождается странное чувство, что-то вроде «Я даже не знал, что это возможно» — невероятно глупая мысль, потому что Эрик наклоняется и целует Чарльза, и нет ничего более возможного и простого.
Когда он отодвигается, Чарльз смотрит на него со своим обычным нечитаемым выражением лица, но его нижняя губа подрагивает, и Эрик целует его вновь. Он зарывается руками в волосы Чарльза, притягивает его ближе и чувствует, как тот дрожит, но в следующее мгновение прижимается сильнее, обхватывает за шею и с готовностью отвечает на поцелуй.

— И почему мы не делали этого раньше? — спрашивает Эрик, не в силах сдержать улыбку. Он и не знал, что хотел этого, но сейчас у него такое чувство, будто камень свалился с плеч.

— Я хотел, — задыхаясь шепчет Чарльз. Его руки соскальзывают с шеи Эрика, проходятся по спине и сжимаются вокруг талии. — Я всегда хотел.

Эрик не спрашивает. Он и так знает. Знает о том, как Чарльз боится, пусть и пытается изо всех сил это скрыть. Он и сам боится, что что-то пойдет не так, настолько «не так», что они не смогут потом ничего исправить.

Эрику плевать.

— Слишком поздно, Чарльз, — говорит он.

Чарльз просовывает ногу между бедер Эрика, и, конечно, они оба возбуждены, и, конечно, ничего настолько потрясающего Эрик еще не испытывал, и он судорожно выдыхает.

— Я знаю, — отвечает Чарльз и тут же срывается на стон.

Когда Эрик толкает Чарльза вниз и тянется за еще одним поцелуем, ему кажется, что мир вокруг него рушится.
Расстегивая на Чарльзе рубашку Эрик закусывает губу, пытаясь хоть как-то унять дрожь в руках. Он спешит, но тело отзывается слишком медленно.

Но когда они оба уже обнажены, внезапно оказывается, что у них полно времени.

Дыхание Чарльза восхитительно ощущается на шее, и именно так все и должно быть, слышит Эрик собственный голос.

С губ срываются бессмысленные слова в тщетной попытке не потерять контроль. «Именно так», — повторяет Эрик, осторожно раскрывая Чарльза, сначала одним пальцем, затем двумя, вслушиваясь в невозможно прекрасные звуки, которые вырываются из горла Чарльза.

Чарльз запрокидывает голову, открывая шею, и Эрик кусает и целует ее, оставляя темно-красные следы, выделяющиеся на покрасневшей идеальной коже.

Чарльз теперь в голове Эрика не словами, а эмоциями, заполняющими разум жарким возбуждением.

Эрик прижимает лбом ко лбу Чарльза, позволяя его похоти захватить все тело. Чарльз выгибается, и Эрик видит в нем отражение собственных эмоций. Это прекрасно и совершенно, абсолютно недостаточно.

Он мысленно посылает образы, четкие картины того, как сильно он хочет толкнуться внутрь, как сильно ему надо быть ближе, как великолепно Чарльз выглядит, и в ответ тот издает бесподобные звуки.

«Да, — мысленно отвечает Чарльз. У него не хватает дыхания, чтобы ответить. — Боже, да».

Эрик входит в него, задерживает дыхание, чтобы сосредоточиться и не кончить, не сейчас, хотя ему очень хочется. Он чувствует, как Чарльз касается виска, вбирая в себя каждое мгновение наслаждения прямо из разума Эрика.

Эрик смотрит на Чарльза сверху, убирает прядь волос с его лба и начинает двигаться. Он буквально чувствует, как с каждым ударом сердца по телу проносится обжигающая волна страсти, и Чарльз стонет, стонет с каждым толчком, его мысли становятся отрывистыми и расплывчатыми.

— Ну же, — шепчет Эрик, замечая сосредоточенность во взгляде голубых глаз. — Расслабься.

Чарльз тянется за неуклюжим поцелуем и внезапно поток мыслей, воспоминаний и ощущений заполняет разум Эрика, словно вода из прорвавшейся плотины.

Чарльз кончает, волна его удовольствия накрывает Эрика, и спустя несколько толчков он кончает сам, вновь испытывая это упоительное чувство.

Они не сводят друг с друга взгляда. Чарльз убирает пальцы с виска Эрика, словно только сейчас вспомнил о них. Эрик все еще чувствует, как Чарльз дрожит, и все еще слышит его мысли.

---

Стоны Чарльза, то, как он сжимается, как тянется ближе, прежде чем кончить, одни на двоих эмоции — все это похоже на наркотик. Эрик больше не может без этого жить.

Лейтмотив, думает Эрик — это направление. Он может сбить тебя с пути или наоборот, помочь найти себя, но так и ли иначе, это отправная точка.

Он все еще не знает, как звать Чарльза. «Друг» значило бы, что Чарльз ему действительно нравится. «Враг» — что он мог бы его возненавидеть. «Все» всегда было недостаточно.

Лейтмотив, думает Эрик, означает, что, что бы ни случилось, ты никогда не будешь один.

Конец

большой рисунок

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: перемена, рейтинг: NC-17

---

У зеркала два лица

[Птица СИРИН]

НАЗВАНИЕ: У зеркала два лица
АВТОР: Птица СИРИН
БЕТА: lyekka ♥♥♥
АРТЕР: Идея
ЖАНР: drama
РЕЙТИНГ: NС-17
ПЕРСОНАЖИ: Эрик/Чарльз, Чарльз/НЖП
РАЗМЕР: ~10 000 слов
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: не-АУ, пост-канон
ДИСКЛАЙМЕР: Все герои принадлежат Marvel. Я дохода не получаю, прав не имею, ответственности не несу
САММАРИ: Чарльз Финниган – преподаватель в школе, классный руководитель одного из начальных классов и просто прекрасный человек, он ничем не выделяется среди обычных людей. Однажды на улице он сталкивается с человеком, который знает его, только вот сам Чарльз впервые в жизни видит Эрика Леншерра.
ОТ АВТОРА: Во-первых, Не-АУ, указанное в предупреждении, означает не альтернативную реальность целиком, но это АУ по отношению к сюжету комиксов и фильмам.
Во-вторых, Ryu_chan была человеком, который помог родиться этой идее, который со мной ее продумывал в самом начале и вообще всячески вдохновлял, за что я шлю ей сердца.
Идея, мой замечательный артер, сделала мне прекрасное оформление, за что ей невероятнейшее спасибо, моя любовь и прочие плюшки!
Еще спасибо претти, которая усиленно меня пинала и вообще следила, чтоб я в очередной раз все не бросила.
Работать такой компанией было для меня оч приятно)))


Текст целиком можно скачать здесь.

У зеркала два лица.

В Уинчестере, графство Хемпшир, сегодня было солнечно, и Чарльз не взял с собой зонт. Поэтому собравшиеся тучи и дождь стеной в конце дня стали для него проблемой, потому что с утра Чарльз надел светлые брюки. Он купил их в ближайшем супермаркете, так что брюки были не лучшего качества, уже немного вытянулись в районе коленей и выглядели не очень презентабельно. Если Чарльз их ещё и заляпает, то Кара вряд ли будет рада.

Его ненаглядная Кара, прекрасный человек, лучший друг и любимая девушка, – худенькая блондинка с хитрыми глазами – терпеть не могла неопрятность. У нее будто пунктик был, и ее каждый раз просто передергивало, стоило Чарльзу явиться к ней растрепанным или с обрызганными брючинами.

Кара и Чарльз были такими разными: он – скромный, тихий учитель, она – банковский служащий, боевая, летящая вперед. Кара напоминала маленький тайфун, но Чарльз все равно относился к ней немного покровительственно. Пожалуй, если бы он не был в нее влюблен, то хотел бы иметь такую сестру.

И теперь он пытался придумать, как дойти до дома и не испачкать брюки.

От решения проблемы его отвлекла одна из учениц. Неугомонная София, девочка с забавными хвостиками, которые делали ее похожей на спаниеля, была самой младшей в классе, но много и с удовольствием отвечала на уроках.
– Профессор Финниган, профессор Финниган, вы боитесь ножки промочить, да?

Девочка прыгала вокруг него, иногда останавливаясь, чтобы дернуть за рукав. Ему иногда казалось, что в Софию в детстве случайно запихнули юлу, и как только девочка научилась ходить, она стала постоянно вертеться.

– Нет, Софи, но вот на голову дождик будет капать, – улыбнулся Чарльз. Девочка тут же засветилась, как звезда на рождественской елке.

– А мы с мамой как раз домой идем, давайте, мы вас проводим?

Чарльз посмотрел на миловидную женщину, протягивающую ему большой черный зонт. София уже схватила свой, раскрыла его, погладив одну из собачек, нарисованных на цветастом полотне, и поскакала по лужам.

– А мне не страшны лужи, не страшны, – хвасталась девочка, топая по воде ногами в резиновых сапожках.

– Простите ее, она вам, наверное, столько проблем доставляет, – неуверенно улыбнулась женщина. – Меня зовут Луиза.

– Приятно познакомиться, Луиза. Почему вас не было на родительском собрании в прошлом месяце? – спросил Чарльз и улыбнулся, когда она очаровательно смутилась.

– Не смогла уйти с работы. Профессор, можно нескромный вопрос? – Луиза дождалась кивка. – Почему вы решили работать с детьми?

Они шли по почти безлюдной улице, только впереди в парк заворачивала какая-то собачница с длинной, тощей таксой.

– Мне это нравится, – недоуменно ответил Чарльз. Его удивил вопрос, потому что ответ был очевиден: как можно заниматься тем, что тебе не нравится? А работа с детьми была такой… привычной, приятной. Чарльз не представлял себя без воспитанников, хоть это и был всего лишь один класс начальной школы.

До его дома они дошли быстро, Луиза попрощалась, взяла дочурку за руку и пошла дальше по улице. Пройдя несколько метров, Софи обернулась и помахала Чарльзу рукой, и ему показалось, что на самых кончиках ее пальцев мелькнула маленькая звездочка. Кара не раз говорила, что Чарльз просто до сих пор верит в сказки.

Когда Чарльз заходил в дом, то заметил на другой стороне улицы какого-то мужчину, наблюдающего за ним, но дождь был настолько сильным, что сказать с уверенностью, так ли это, было нельзя.

Вчерашний вечер не отличался от обычных вечеров. Они с Карой поужинали, при этом девушка рассказывала про клиента, зашедшего днем: большой мужчина с тоненьким голоском и цветком в петлице, произвел на коллектив неизгладимое впечатление, а Чарльз - про своих подопечных и о том, как мальчишки пытались подпилить ножки его стула. Еще только войдя в кабинет, он почувствовал, что что-то не так, и только благодаря этому не сел на испорченный стул.

– Интуиция, – хмыкнула Кара, – тебе просто положено чувствовать все их шалости заранее.

Чарльз улыбнулся. На прошлой неделе шалопаи из соседнего класса намазали стул преподавательницы клеем, и она прилипла к его мягкой обивке. Возможно, именно это и помогло Чарльзу избежать подобной участи, а интуиция тут не при чем.

Затем они посмотрели телевизор: в новостях говорили про политику, Чарльзу это было не слишком интересно, зато Кара всегда слушала с удовольствием, а потом началась чаплинская «Золотая лихорадка». Больше в этот вечер они ничем не занимались, да и не собирались, однако у Чарльза все равно создавалось впечатление, что он о чем-то забыл, о чем-то очень важном и необходимом.

– Профессор Финниган, – неуверенно начала Софи, заставляя Чарльза вынырнуть из своих мыслей о вчерашнем дне. Девочка только что зашла в класс и теперь мялась, явно не зная, как лучше сказать. – Там вас какой-то человек спрашивает.

Чарльз не сразу понял, что ее волновало: она разговаривала с незнакомым дядей, хотя мама строго настрого запрещала ей это.

«Луиза мне об этом вчера говорила?» – задумался Чарльз, потом строго посмотрел на Софию, та смутилась и убежала на свое место. В ближайшее время она точно не стала бы подходить к грозным незнакомым дядям.

В холле его ждал высокий, сухощавый человек с цепким взглядом.

– Чарльз Финниган?

– Да, чем могу помочь?

– Уильям Дефо, Королевская инспекция управления образованием, – представился тот, помахав перед носом Чарльза удостоверением. Чарльз отчего-то сразу решил, что он врет, и дело было не в документах, которые не удалось рассмотреть. Этот Дефо намеренно скрывал свою настоящую имя и фамилию, но вряд ли был даже полицией, и Чарльз не собирался на этом его ловить. – Я по поводу одной из ваших учениц. София Джеймс. Вы не замечали ничего странного за этим ребенком?

Чарльз непроизвольно посмотрел на класс, в котором скрылась Софи. Видимо, мистер Дефо не знал, как выглядит девочка, и это было хорошо.

– Милый, непосредственный ребенок, ничего странного для ее возраста.

– Вы уверены? – Чарльз все больше понимал, что этот Уильям ему не нравится совершенно, было в нем что-то от улитки – противное и скользское.

– Абсолютно. Какие-то проблемы? Быть может, вам лучше поговорить с ее матерью?

Мистер Дефо только покачал головой то ли в знак отказа, то ли в знак прощания, надел шляпу и быстрым шагом направился на выход.

– Снова мимо, – пробормотал он себе под нос, но Чарльз не успел уточнить, что имеется ввиду. Дверь закрылась с громким стуком, и на душе у Чарльза остался какой-то неприятный осадок от встречи.

В магазине Кара выбирала овощи, Чарльз – вино на вечер. Сегодня была их маленькая годовщина – три месяца совместной жизни. Познакомились они в пабе, куда Чарльз как-то зашел после работы. Он только-только перевелся в новую школу, ребята в классе были милыми, но весьма своевольными, и, чтобы справиться с ними, Чарльзу приходилось прилагать немалые усилия. В итоге он не выдержал и решил выпить пару стаканчиков виски. А Кара вместе со своими коллегами отмечала в этом же пабе удачную сделку. Съехались они быстро. Чарльзу очень понравилась Кара, к тому же ему было одиноко и изнутри разъедала тоска, будто он потерял кого-то недавно, кого-то очень дорогого для себя. Это было странно: отец умер, когда Чарльзу еще не было и года, мать – когда только поступил в колледж, в последнее время он ни с кем не встречался, и не с чего было испытывать такие чувства.

Сегодняшний ужин должен был стать переломным моментом: два дня назад он купил Каре кольцо. Совсем скромное, даже без камней, оно лежало теперь в темно-бордовой коробочке на полке с его носками, и Чарльз очень надеялся, что кольцо понравится девушке.

– Чарльз?

Голос обратившегося к нему человека почему-то оглушил, хотя Финниган был уверен, что его позвали негромко.

– Здравствуйте, мы знакомы?

– Какого черта этот цирк?

Откуда-то сбоку упал бочонок, его жестяной бок треснул, и пиво вылилось на мраморный пол. Чарльз про себя чертыхнулся – снова испачканная одежда, Кара будет недовольна – и хотел уже сделать шаг в сторону, пока ботинки не промокли, но незнакомец удержал его за руку. Пальцы у него были цепкие и жесткие.

– Чарльз, ты вообще понимаешь, что творишь?

Чарльз не знал, что нужно от него этому агрессивному человеку с морщинками вокруг глаз, на лице которого читалась злость и обеспокоенность, но был уверен, что никогда в жизни его не видел.

– Дорогой, ты… эм, Чарльз? – из-за стеллажа показалась Кара с пакетом, из которого торчали листья сельдерея. Чарльз терпеть не мог сельдерей, но Кара все время об этом забывала. Она подошла ближе, обняла его за талию и приветливо кивнула незнакомому мужчине: – Здравствуйте. Я Кара, а вы…

Видя, что Чарльз не представляет его, мужчина улыбнулся – получилась не улыбка, а жуткая ухмылка:

– Эрик. Эрик Леншерр, приятно познакомится. Вы очень похожи на одну мою… знакомую, Рейвен.

Последние слова он говорил не для Кары, и Чарльз очень хорошо это чувствовал. Девушка покачала головой: они точно не знали никого с таким редким именем. Эрик снова посмотрел на Чарльза, будто хотел что-то сказать, но потом передумал.

– Что ж, не буду вас задерживать, – мягко заявил он, все еще улыбаясь. Чарльзу его улыбка не нравилась, потому что скорее напоминала хищный оскал или что-то похуже. А Эрик Леншерр, легко поклонившись, направился к выходу из магазина. Только перед самыми дверьми он будто опомнился и поставил какую-то бутылку в первый попавшийся стеллаж.

– Ты знаешь его, дорогой?

– Я бы ответил «впервые вижу», – задумчиво начал Чарльз, – но он меня знает… Возможно, мы где-то раньше встречались, а я просто не помню об этом. Как неудобно получилось, – огорчился он.

Через неделю Чарльз задержался в школе: сначала у них был педсовет, а потом ему пришлось проверять контрольные работы. Он очень не любил носить тетради с собой домой, поэтому в дни проверочных заданий всегда задерживался. Тем более у Кары сегодня тоже намечалась какая-то важная встреча.

В тот вечер все прошло более чем замечательно: поужинав, они неторопливо беседовали, и Чарльз наконец набрался смелости и сделал Каре предложение. У девушки от счастья засветились глаза и голос сразу стал мягче. На следующей неделе им предстояло подать заявление на регистрацию брака и потом вплотную заняться подготовкой к свадьбе.

– Ты знаешь, что за твоим классом следят?

Чарльз чуть не свалился со стула, дернувшись. В дверях, небрежно прислонившись к косяку, стоял Эрик Леншерр.

– Что, простите?

– На улице стоит черная машина, и три человека в ней следят за твоими детьми.

– Кому понадобились мои дети? – усмехнулся Чарльз. Этот человек был странным, даже на вид опасным, его бы стоило сторониться, как и любого навязчивого незнакомца, но Чарльз чувствовал себя в его присутствии вполне спокойно.

– Потому что среди них есть один ребенок… особенный ребенок, и они ищут – кто это.

– Вы еще скажите, что она связана с инопланетными цивилизациями или является их наследницей, – улыбнулся Чарльз.

– Откуда ты знаешь, что я говорю про девочку, – вместо ответа на откровенную иронию, спросил Леншерр.

У Чарльза не было ответа на этот вопрос: он просто знал. Он сделал необходимые выводы, вспомнив мистера Дефо и сопоставив оба разговора, и был уверен, что его гость говорил именно о Софи, которую отчего-то считали необычной.

– Подумай об этом, Чарльз, и будь осторожен.

Эрик оставил его в тишине кабинета наедине с непроверенными до конца контрольными работами, и Чарльз чувствовал себя после короткой беседы выжатым, как лимон. Этот мистер Леншерр определенно влиял на него: будто Чарльз знал, что с ним будет тяжело разговаривать, и сразу готовился спорить и отстаивать свою точку зрения. Однако этого делать не пришлось, и Чарльз еще некоторое время сидел, пытаясь сосредоточиться на тетрадях, пока не понял, что сегодня больше ничего проверять он не будет.

На улице действительно стоял черный мини-купер, неприметный, но аккуратный.

У Чарльза появилось время, чтоб задуматься о том, что конкретно сейчас происходило вокруг. Откуда-то взялся этот неприятный мужчина, мистер Дефо, которому Чарльз не поверил с первого слова, и пришлось задействовать старые связи, чтобы разузнать о нём. В уинчестерском управлении образованием работал мистер Уилфред Патисон, бывший преподаватель немецкого языка, отдавший школе почти половину собственной жизни. Во время войны этот отважный человек ослеп на один глаз – недалеко взорвалась сброшенная немцами бомба, его задело осколками, и левая половина лица была в длинных шрамах. Однако война с Германией совершенно не отразилась на его страсти к языку, Уилфред и после ее окончания продолжил преподавание. Не так давно кто-то из управления наконец обратил внимание на старого вояку, и мистера Патисона пригласили на новую должность.

Чарльз, когда только пришел работать в школу, подружился с Уилфредом, и с каким-то болезненным любопытством слушал его рассказы о том, как немцы бомбили Лондон, где и служил мистер Патисон, как раздавался отчаянный звук сирены в полной тишине города, находящегося в военном положении. Чарльз будто сам его слышал, этот протяжный, ноющий, противный вой, возвещающий приближение немецких самолетов; видел, как падают на город и взрываются бомбы, как яркими всполохами озаряются здания. Перед глазами у Финнигана всегда вставала настолько яркая, реальная картинка, будто он сам наблюдал все своими глазами. Мистер Патисон был тронут вниманием к собственным рассказам о военном прошлом, а еще ему нравилось, что Чарльз не боится его шрамов и не отводит глаза.

Поэтому, когда Чарльз позвонил ему с просьбой узнать все, что сможет, про мистера Дефо из Королевской инспекции управления образованием, Уилфред только поинтересовался, как срочно Чарльзу необходимы эти сведения. Но перезвонил он быстро, всего через пару дней.

– Такой человек не работает в инспекции, – сразу, как только Чарльз взял трубку, проинформировал его мистер Патисон. – Чарли, мальчик мой, надеюсь, ты не влез ни в какие темные делишки?

– Мистер Патисон, вы представляете меня и темные делишки? – поинтересовался Чарльз, и на том конце телефонного провода раздался смешок, быстро сменившийся серьезной речью Уилфреда.

– Нет, конечно. Но ты знаешь, осторожность и внимательность не помешают. Ходят слухи, что одна сомнительная организация набирает себе сторонников. Ты взрослый мальчик, понимаешь, что это может быть кто угодно, поэтому будь внимательнее.

– Что за организация, мистер Патисон?

– К сожалению, я не слишком в курсе, полезной информации не очень много, и понятно только, что им нужны какие-то особенные люди: то ли очень умные, то ли сильные. Необычные.

«Необычные люди, – повторил про себя Чарльз, положив трубку. Этот мистер Дефо, теперь Чарльз не сомневался, что его фамилия была поддельной, тоже говорил о необычных людях. А вернее, о девочке Софи, любящей гулять под дождем. – Что если они интересуются детьми, и… и что делают, Чарльз, крадут их из дома? Какая чушь».

Однако присмотреть за Софи он все-таки решил.

О втором странном знакомом, Эрике Леншерре, Чарльз какое-то время даже не вспоминал. Следующие несколько дней было тихо, и он уже успел успокоиться, хотя все еще наблюдал за черной машиной, стоящей на улице, а так же присматривался к Софи, которая была только рада вниманию. Но ничего не происходило. А дома они с Карой решали, должно ли проходить венчание в церкви. Чарльз хотел сделать все, как надо, однако невеста не была уверена, что хочет скреплять свой брак благословением небес. По ее мнению, сначала необходимо пожить вместе лет пять, и только после этого венчаться. Чарльз, конечно, привык к независимости Кары, однако такое стойкое нежелание скреплять узы в церкви его по-настоящему обижало, и он чуть не задал вопрос: неужели она настолько не доверяет собственным чувствам? Но так и не спросил, в глубине души боясь услышать ответ.

Его школьная жизнь была совершенно обычной и протекала неторопливо, часто начинаясь с педсоветов и заканчиваясь проверкой работ после того, как учеников забирали по домам. Все педсоветы проходили в учительской. Мартин, учитель физкультуры, приходил раньше всех и готовил чай – это являлось особенностью их коллектива. Мартин был, как и Чарльз, невысоким и улыбчивым, и всем клал слишком много сахара. Следом подтягивались мисс Чармаид и мисс Олден – преподавательницы классической английской литературы и арифметики соответственно, обе старые, глубоко пенсионного возраста. Далия, молоденькая учительница французского языка, вечно витала в облаках и опаздывала. Чарльз приходил всегда вовремя.

Но в этот раз даже Далия его опередила, как и весь женский преподавательский состав, а мисс Чармаид сама заварила чай. А дело было в том, что в их учительской сидел Эрик Леншерр и, жутковато улыбаясь, пил с женщинами чай.

– Чарльз, познакомьтесь с нашим новым преподавателем немецкого языка, – негромко сказала Далия, и Чарльз чуть не опустился мимо стула, на который собирался сесть. Почему-то меньше всего Эрик был похож на преподавателя немецкого, хотя вряд ли бы Чарльз смог объяснить, почему он так думает.

Да и сам факт появления этого человека в школе настораживал. Чарльз никогда не относился к людям предвзято, не был склонен судить о человеке по его вере или цвету кожи, а так же по… сексуальным предпочтениям, но тут вся его толерантность куда-то испарилась. Таких совпадений просто не могло быть, и Чарльз должен был насторожиться. Так говорил ему разум, и Финниган был весь, как натянутая струна.

Но чувство самосохранения позорно проспало, и Чарльз вспомнил о решении не доверять Эрику далеко не сразу.

– Спасибо за чай, – мягко проговорил Эрик, ставя чашку на ближайший столик. – Возможно, мистер Финниган не откажется показать мне школу и мой будущий кабинет.

Чарльз обреченно кивнул, заметив умоляющий взгляд Эрика В этом не было ничего удивительного: в их небольшой школе новые лица появлялись не так часто, это было целым событием, и старые перечницы наверняка уже свели Эрика и Далию (как сделали с самим Чарльзом, как только он появился в школе). Чарльз мысленно улыбнулся ассоциации, но сразу также мысленно извинился перед почтенными миссис, за подобранное им определение, но избавиться от ощущения, что оно подходит им наилучшим образом, так и не смог. И опять поймал себя на мысли, что слишком просто смирился с тем, что этот странный человек теперь будет работать с ним в одной школе.

– Что вы тут делаете, мистер Леншерр? – все-таки решился спросить Чарльз. Конечно, совершенно не обязательно Эрик ответил бы ему на вопрос, но Чарльз решился положиться на свою интуицию. Наверное, Кара была в этом права: та работала у Чарльза на полную, иногда он мог даже с уверенностью сказать, врет человек или нет.

– С сегодняшнего дня буду работать, – миролюбиво улыбнулся Эрик. Улыбка его все-таки была жутковатой, про себя решил Чарльз. Он не верил ему, не до конца, но Эрик хотя бы не пытался врать, он просто не говорил полной правды. – У меня достаточно знаний для преподавания языка, и даже диплом и рекомендации есть. К тому же я решил, что тебе не помешает помощь, – продолжил он. Чарльз уже хотел уточнить, какого рода и для чего, когда Леншерр очень серьезно добавил: – А то эти старые перечницы разорвут тебя на части.

Финниган непроизвольно фыркнул, это описание все же как нельзя лучше подходило старым дамам, раз они оба, не сговариваясь, стали их так звать.

– Откуда вы знали, что за школой кто-то наблюдает? – спросил Чарльз.

– У меня свои источники. Но ты же понимаешь, Чарльз, что я не буду тебе их сейчас называть? – улыбнулся Леншерр, и Чарльз неожиданно для себя понял, что он не может больше обращаться к Эрику на «вы» или по фамилии.

– Не сейчас, мой друг, но потом?

«Хотя, может, это и не было такой уж хорошей идеей» – подумал Финниган, наблюдая, как улыбка ртутной каплей сползает с лица Эрика.

Когда Кара узнала, что мужчина, встреченный ими в магазине, теперь работает в школе Чарльза, она, казалось, даже не удивилась.

– Я сразу подумала, что, возможно, это кто-то из твоих прошлых коллег. У тебя же просто ужасная память на лица, Чарльз, не представляю, как ты вообще не забываешь всех, с кем общаешься.

Он только улыбнулся, услышав это заявление. Конечно, Кара шутливо преувеличивала, но прецедент уже был, когда они только познакомились. Она сразу понравилась Чарльзу: длинные светлые волосы, аккуратная фигура и летящая походка. Его внимание к прекрасной леди явно было неприятно одному из коллег Кары, но Чарльз тогда слишком быстро забыл его лицо, как оказалось потом – очень зря. Через пару дней состоялся футбольный матч между красно-белыми и сине-белыми, на который собралась половина города, фанаты носили шарфы и шапки в цветах своей команды, и готовы были драться с теми, кто не согласен с первенством их команды или не уверен в ее победе. Чарльз сначала даже не понял, кто именно ударил его по лицу, свалив на холодную мостовую в самую лужу в холодную лужу на мостовой. На самом Чарльзе не было фанатского шарфа, он вообще не был поклонником футбола, но человек, стоявший напротив него, явно настроен был на то, чтобы расквасить ему нос.

Только когда между ними встала Кара, Чарльз наконец сообразил, где именно раньше видел лицо напавшего на него человека. Уже много позже, когда они с Карой начали встречаться, она рассказала, что Йен давно пытается ухаживать за ней, но у него никогда не было даже шанса на удачу.

– Вот он и бесится каждый раз, когда видит меня с мужчиной, – сказала тогда Кара, и Чарльз внезапно понял, что очень даже понимает этого Йена.

И сейчас они решили, что Чарльз просто не может вспомнить человека по имени Эрик Леншерр.

– Давай не будем звать много людей? Не хочу всей этой суматохи.

– Тебя послушать, так ты и свадьбы не хочешь, – неожиданно зло заявил Чарльз. Он вдруг понял, что его сильно утомили разговоры об их свадьбе: они не приносили ему удовлетворения. Кара не настроена была венчаться и хотела как можно меньше гостей, она не хотела устраивать нормальный банкет – только легкие закуски, не собиралась надевать фату или вуаль, которые обычно надевают «только для венчания».

– Чарльз, давай мы не будем снова поднимать этот вопрос. Ты слишком серьезно к этому…

– Да, наверное, я действительно слишком серьезно отношусь к нашей свадьбе. Спасибо за ужин, дорогая, я отправляюсь спать.

Поскольку Чарльз пошел спать так рано, он лежал в темноте в комнате, слушая, как Кара моет посуду, чистит зубы и принимает душ, и провалился в сон только после того, как она легла рядом и укрылась одеялом до самой макушки и тихо засопела.

– Не представляю, как так можно? Обычно говорят, что все женщины с нетерпением ждут этого дня, планируют и готовятся, а Кара будто и не хочет выходить за меня, – возмущенно закончил Чарльз, и только после своей гневно-обиженной тирады обратил внимание, с каким удивлением смотрит на него Эрик.

– Ты… прости, ты женишься?

– Эрик, как хорошо, что ты уловил основную мысль, хотя я и говорил об этом всего на протяжении последних десяти минут.

– Женишься.

– Да, мой друг, мы это уже, по-моему, выяснили.

– Что ж, поздравляю, – весьма прохладно сказал Эрик, поднимаясь со своего места и направляясь к небольшой раковине в углу комнаты. Они были в учительской одни, и Чарльз решил рассказать другу про свою невесту. Хоть они с Эриком и были знакомы всего пару недель, Чарльз чувствовал себя с ним очень легко и свободно, как не чувствовал ни с кем в этой школе. Даже с мистером Патисоном он не мог разговаривать так спокойно, как с Эриком, и думал, что кто-кто, а уж Леншерр поймет, как угнетает его отношение Кары к свадьбе. Но Эрик, вместо того, чтоб как-то его поддержать… ушел мыть свою чашку от остатков кофе.

– То есть ты считаешь такое поведение нормальным, и я зря изображаю из себя…

– Беременную женщину.

– Что прости?

– Обычно беременные женщины устраивают такие истерики, – улыбнулся одним уголком губ Эрик. Чарльз от абсурдности сравнения даже забыл на него обидеться. – Если ты ее любишь, то тебя должно все устраивать, разве не так?

Финниган нахмурился: по словам Эрика выходило, что он недостаточно любит Кару? Чушь!

– Ты не прав. Разве любовь заключается в том, чтобы постоянно соглашаться друг с другом? Я так не считаю. Необходимо не бояться спорить по поводу своих убеждений и желаний даже с самым близким человеком, иначе себя потеряешь.

– Вот уж точно.

– Но уметь договариваться, – закончил Чарльз, так и не поняв, чем именно вызвал странный взгляд, брошенный его другом.

Пожар начался со штор, и огонь распространялся слишком быстро, чтобы справиться с ним самостоятельно. Из учеников в классе были только Софи и Люси Уильямс, худенькая девочка с длинными серыми волосами, всегда заплетенными в две жиденькие косички, и глазами небесно-голубого цвета. И сейчас в них был откровенный ужас. Чарльз подхватил девочек и кинулся вон из класса, в коридоре ударив локтем в кнопку пожарной сигнализации. По школе разнесся звук сирены, из последнего кабинета выскочил Эрик с кем-то из старшеклассников.

Когда они оказались на улице, там уже толпились несколько человек вместе с миссис Чармаид. Последней из главного входа школы показалась Далия со стопкой тетрадей в руках.

Пока Чарльз осматривал детей, Эрик пытался отобрать у Далии тетради. Молодая женщина выглядела ошарашенной и так крепко их держала, что даже костяшки пальцев побелели. Она резко, судорожно вздыхала, от чего крылья носа дергались, мышцы на шее напрягались, и пока она не желала успокаиваться. Чарльз не слышал, что говорил ей Эрик из-за воя сирен пожарной машины.

Софи прижалась к Чарльзу, вцепившись к штанину и уткнувшись головой куда-то в бок. Пока он разговаривал с миссис Уильямс, – очень недовольной миссис Уильямс, которая грозилась засудить его за то, что он подверг ее дочь такой опасности, – он поглаживал девочку по голове. Когда Люси с матерью наконец ушли, Чарльз мягко отстранил Софи от себя, присел на корточки и позволил себя обнять.

– Я не нарочно. Честно, – тихо проговорила Софи ему в самое ухо.

– Что «не нарочно»?

– Я не хотела, чтоб все горело, просто так получилось, – все так же тихо продолжила девочка. Она не плакала от ужаса, не кричала, а будто признавалась в своей вине.

– О чем ты, Софи? Ты ни в чем не виновата,– недоуменно переспросил Чарльз, глядя, как к ним быстро, почти бегом, идет Луиза

– Это я подожгла шторы.

– Софи! – в следующее мгновение Луиза уже обнимала дочку, гладя ее по волосам и ощупывая, будто боясь, что девочка вот-вот исчезнет, а та огромными глазами смотрела на Чарльза. А потом Луиза кинулась обнимать Чарльза: – Спасибо-спасибо вам, что вы ее спасли!

– Какая у них разная реакция, – усмехнулся Эрик, когда Луиза увела Софи. Он был очень спокоен, можно сказать, умиротворен, будто ему каждый день приходилось эвакуироваться из горящего здания. Чарльз обреченно зажмурился: перед глазами снова встали полыхающие шторы, и его снова затопил ужас, что он и девочки – дети! – не сумеют выбраться. Чарльз вздрогнул и открыл глаза, выныривая из своего собственного кошмара, когда его плеча коснулась теплая ладонь.

– Ты так совсем замерзнешь, – заявил Эрик и набросил на плечи Чарльза свою куртку. – Почему, когда надо, они не дали это свое чертово покрывало?

Он еще что-то говорил, но Чарльз его просто не слышал, наблюдая, как пожарные сворачивают шланги, закончив тушить класс.

Кара была в ужасе, когда увидела Чарльза на пороге дома. Потерянный, лицо измазано в саже, в куртке Эрика, который и привел его. Вместе они отпоили Чарльза горячим чаем с коньяком (Кара очень неодобрительно наблюдала за тем, как Леншерр вместо привычного молока наливал в чашку этот коньяк), после чего девушка укутала его в плед, как новорожденного котенка, только тогда Чарльз немного пришел в себя.

– Как ты, милый? – поинтересовалась Кара, и Чарльз слабо улыбнулся.

– Не скажу, что нормально, но уже лучше. Спасибо, Эрик, что помог мне добраться до дома.

– Тебя в таком состоянии нельзя было оставлять одного. Что произошло?

– Я не знаю, – Чарльз обхватил ладонями уже почти пустую высокую чашку. – Просто в какой-то момент одна из штор вспыхнула, и огонь стал быстро распространяться… Я не знаю, Эрик. Я был в ужасе – там недалеко стояла Софи, и, честно признаться, я даже не помню, как оказался рядом и забрал ее. Помню только, как мы все уже были в коридоре. Может, это какие-то хулиганы что-то закинули в окно? Или проблемы с проводкой?

Эрик скептично хмыкнул, но у Чарльза не было других объяснений. Но как только он подумал об этом, сразу вспомнил Софи, то, как она прижималась к нему и просила прощения.

– Кара, ты не могла бы принести еще чаю? – попросил Чарльз, умоляюще глядя на девушку. Та с готовностью взяла кружку, ободряюще проведя пальцами по его руке. Как только она вышла, Чарльз повернулся к Эрику: – Ты ведь так не думаешь? Почему?

– Чарльз, ты открывал окно?

– Я не помню, возможно, – Чарльз задумался: сейчас на улице было уже довольно прохладно, а ветер был пронизывающим, и пока в классе находились дети, Чарльз не открывал окна, так как не хотел простуд и болезней среди своих учеников. Но вчера оставались только Софи и Люси, и он вполне мог открыть одно из окон, по крайней мере мысль у него такая точно была. Но сделал ли он это, Чарльз не помнил. Конечно, еще была версия с проводкой.

«Но если нет – то как мог случиться пожар? Ну не Софи же…»

– Наверное, Софи открыла окно, – неуверенно начал Чарльз, но этот вариант был самым правдободобным из всех, пришедших в голову. – На улице, перед тем, как ее забрала мать, она просила у меня прощения за это.

Эрик явно не выглядел убежденным этой теорией, но очень оживился на последних словах Чарльза.

– У тебя про нее кто-нибудь уже спрашивал?

– Только… Нет, наверное, расспрашивать нас будут завтра. О боже, где я буду вести уроки?

– Ты неисправим, – только покачал головой Эрик.

Следующий день ожидаемо стал очень тяжелым. Как только Чарльз пришел в школу, то мысленно горячо поблагодарил предусмотрительную Кару, которая посоветовала ему взять с собой темные брюки на смену. В его классе все было покрыто копотью, несколько столов оплавились, и стояла невообразимая вонь. Детей отпустили домой – было понятно, что всего за один вечер Чарльзу даже с чьей-то помощью так просто не справиться с тем, что на данный момент творилось в комнате. Эрик пришел к нему после своих первых двух уроков и тоже был в темном.

– Предполагал, что придется сегодня поработать руками?

– Ты забываешь, я видел вчера пожар. Так что я вполне представлял себе, что именно сегодня придется делать.

– Ты меня просто удивляешь, Эрик, у тебя такой богатый жизненный опыт, – хмыкнул Чарльз. Он наклонился, доставая влажную губку из ведра, и сразу почувствовал, что Эрик на него смотрит, на его… задницу. Впрочем, когда он распрямился, тот уже яростно оттирал копоть с одного из столов, и Чарльз решил, ему просто показалось. Он тряхнул головой, потирая висок, – внезапно заболела голова – и чуть не чертыхнулся. За прошедшее время они с Эриком стали очень близки друг к другу, Чарльз спокойно мог рассказать что-то очень личное или даже смущающее. Подобным доверием никогда не смогла бы похвастаться, например, Кара, потому что была женщиной. Ну не рассказывать же ей, как засмотрелся на одну великолепную брюнетку: тонкую, очень аккуратную шотландку. А вот Эрику можно было рассказать все и не бояться, что в коллективе сразу поползут слухи или что его молчаливо осудят. Леншерр иногда был резок в высказываниях, но всегда прямо говорил, что именно его не устраивает или где он считает Чарльза неправым.

Почти всегда. Была пара моментов, когда он не договаривал, но Чарльз все равно чувствовал, что их с Эриком что-то роднит.

– Ты решил, что скажешь полиции?

– Что?

– Чарльз, ты понимаешь, что это возгорание будут расследовать, ведь возможно, это был спланированный поджог. Что ты скажешь полиции?

– Правду, – оптимистично ответил Чарльз, яростно водя губкой по столешнице, где оставались безобразные черно-серые разводы. – Похоже, надо будет подавать заявку на замену этих столов, их невозможно спасти.

Он стер пот со лба и прицельно запустил губку в ведро, полное мутной воды. У Эрика дела продвигались не намного лучше, и Чарльз старался придумать, где можно на время взять более или менее приличные столы. В подвале могло стоять несколько из тех, что не списали после инвентаризации. Конечно, они были расшатаны и скрипели, но это явно лучше, чем ничего. Потом пришлось оттирать стены, и Чарльз порадовался, что они были не оклеены обоями, а покрыты водостойкой краской, которая с трудом, но все же поддавалась мыльному раствору, смывающему гарь почти так же хорошо, как и жир. Он с удивлением обнаружил, что стены класса были вовсе не фисташково-болотными, как казалось, а скорее бежевыми.

– Как неожиданно, – заявил Чарльз, отойдя от отмытого куска на порядочное расстояние и разглядывая его первозданный вид. – Вот уж не подумал бы, что тут такой приятный цвет.

Эрик, в этот момент утрамбовывающий сгоревшие тетради в мусорный мешок, остановился, переводя взгляд с Чарльза на стену и обратно, и подошел ближе.

– Стена-то, конечно, стала чище, чего о тебе не скажешь, весь лоб в саже. Ты совсем не приспособлен к работе, друг мой.

Чарльзу показалось, что это прозвучало слишком мягко, и он поспешно отвел глаза. Впрочем, чуть позже глядя на себя в зеркало в туалете, он должен был согласиться, что не пригоден для работы: так сильно измазаться можно, работай он трубочистом. Руки и предплечья в копоти, четыре черные полосы на шее, измазанный лоб. После осмотра Чарльз окончательно решил, что можно не пытаться отмыться, все равно он быстро испачкается снова.

Они с Эриком весь день провозились, отмывая стены класса и отскабливая сажу с пола. Пару раз в класс заглядывали другие преподаватели, но быстро сбегали, сославшись на дела, и только Эрик так и продолжал помогать Чарльзу. К ним еще хотела присоединиться Далия, но на ней были новые туфли, и Чарльз с легкостью убедил ее, что для подобных героических поступков больше подойдет завтра. Несмотря на то, что они потратили на уборку много времени, им было, чем заняться и завтра, и послезавтра, а может, и до конца недели. Когда они переоделись, никто не был в состоянии сразу отправиться по домам, хотя Эрик выглядел бодрее и даже сделал им чай. Они сидели на жестком диванчике, стоявшем рядом с окном, и Чарльз чувствовал себя таким усталым, что даже разговаривать ему было тяжело. Допив чай, он поставил чашку на стол, а сам откинул голову на спинку дивана, мысли его текли неторопливо, и он задремал.

Почему-то ему приснилось, что, когда он случайно положил голову Эрику на плечо, тот не стал его будить или возвращать на спинку дивана, а только обнял за плечи и поцеловал в макушку.

Чарльзу не хотелось вспоминать ту неделю, во время которой они приводили кабинет в порядок, во время которой у него постоянно болели руки и поясница. Эрик оказался абсолютно прав, Чарльз был совершенно не приспособлен для физического труда. Зато тяжелая работа так его выматывала, что просто не оставалось сил думать, но как только он снова стал вести уроки, Чарльза начали одолевать нетипичные и просто неприличные мысли. После того странного сна Чарльз внезапно для себя стал обращать более пристальное внимание на Эрика, отмечая его жесты и движения, а так же проявляя к этому нетипичный интерес. Он даже узнал, что Эрик больше любит кофе, а не чай, и пользуется шампунем с ментоловой отдушкой. Но последней каплей стало поведение Кары. Как-то вечером она прервала разговор на середине, встала из-за стола и пошла собрать вещи.

– Я поживу у родителей какое-то время. Нам необходимо немного отдохнуть друг от друга, – спокойно говорила она, собирая вещи в чемодан. – Понимаю, тебе не нравится, что я не хочу венчаться в церкви, но я ничего не могу с этим поделать, понимаешь, Чарльз? Тебе надо принять это, а не дуться на меня и не отстраняться. Подумай об этом, пожалуйста, пока меня не будет, – сказала она и нежно поцеловала на прощание.

Вот тут-то Чарльз и решил, что пора паниковать. Он очень любил Кару, ему с ней было по-домашнему хорошо, но сумасшедших искр и напряжения не было вообще, и Чарльз даже считал это нормальным. А теперь выяснялось, что на Эрика он реагирует ярче, чем на прощание с собственной невестой.

– Чарльз, – внезапно раздалось над ухом, Чарльз вынырнул из своих мыслей и воспоминаний и даже уронил ложку. Рядом стоял Эрик, который смотрел на него с легким беспокойством во взгляде. Чарльзу необходимо было нагнуться и поднять ложку, и он никак не решался это сделать. Несколько дней назад он принял решение избегать Леншерра по возможности, чтоб не создавать неудобных ситуаций. – Что с тобой?

Финниган слишком замучил себя размышлениями и неоформившимися желаниями, он устал бороться с самим собой, и терпеть присутствие Эрика рядом было для него слишком. Однако благовидный предлог, который бы позволил ему сейчас уйти, никак не приходил в голову, а Эрик еще прикасался к его предплечью кончиками пальцев, теплоту которых Чарльз чувствовал даже сквозь рубашку. Поэтому он тяжело сглотнул, положил руку Эрику на грудь, отстраняя от себя, и почувствовал, как все быстрее бьется у того сердце, хотя выглядел Эрик при этом совершенно спокойным.

– Ты меня избегаешь, Чарльз, – негромко начал Эрик. – Я думаю, нам стоит это обсудить.

– Нет, не избегаю, – он покачал головой, – просто сейчас я весьма занят.

И Эрик не стал расспрашивать дальше. Весь его коварный план Чарльз понял только через несколько дней, совершенно себя замучив. А Леншерр, в свою очередь, оставался совершенно спокоен и не проявлял лишнего любопытства, не лез в его дела, и Чарльза это откровенно сводило с ума. Поэтому как-то вечером он решил, что с этим пора заканчивать, и на следующий день предложил Эрику к нему зайти.

– После работы. У меня дома есть хороший скотч.

Разговор у них не клеился, и в комнате стояла тишина. Чарльз ощущал себя весьма неуютно: скотч был хорош, но выпивка не расслабляла, только льдинки при каждом движение негромко звенели, ударяясь о стекло. Чарльз чувствовал, что скоро что-то случится или уже случилось, ему казалось, что можно ощутить напряжение, разлитое в воздухе, но даже примерно невозможно было предположить, какие мысли терзают Эрика. Чарльз поймал себя на том, что сейчас было бы легче, играй они в карты, молчание не было бы таким тяжелым. В карты, в нарды или хотя бы в шахматы. Эрик бы играл черными – Эрик же всегда играет черными. Чарльз дернул головой, прогоняя видение, как Леншерр чуть криво улыбается, переставляя слона и объявляя шах, а потом откидывается на спинку кресла, обитого светлой обивкой. Чарльз прикрыл веки, потер их пальцами и возвратился в реальность. Сейчас Эрик сидел напротив и наблюдал за ним, время от времени неторопливо отпивая из бокала. У него были очень красивые руки, и Чарльз думал об этом не в первый раз.

«Каково было бы почувствовать его объятие?»

– Прости, что? – нарушил тишину Леншерр, и Чарльз вздрогнул, недоуменно глядя на него. – Что ты сказал?

– Я молчал, мой друг.

Эрик поднялся и подошел, наклоняясь и пристально вглядываясь в его лицо, рассматривая очень внимательно, и Чарльз забеспокоился, что высказал последние свои мысли вслух. Но даже если это было так, Эрик не испытывал от этого отвращения. Поэтому Чарльз совершил гениальный в своей глупости поступок: выдохнул, как перед прыжком в воду, и подтянул Эрика к себе, целуя. Тот не ответил, упираясь руками в подлокотники кресла, и, когда Чарльз отстранился, смотрел на него удивленно. Финниган даже успел испугаться, что только что допустил огромную ошибку, приняв свои желания и догадки за истину, и теперь потеряет хорошего друга. Однако он снова ошибся.

Эрик целовал его, заставив чуть откинуть голову. Ему явно было неудобно так стоять, но куда-то отходить и прерывать поцелуй им обоим не хотелось. Когда он все же отстранился, Чарльз сделал судорожный вздох и только тогда почувствовал, что ему не хватало воздуха. У Эрика были потемневшие и совершенно шальные глаза, он облизнул губы и хищно и победно улыбнулся, выпрямляясь.

Чарльз отвел его в комнату для гостей, в которой пахло освежителем для белья и спертым воздухом. Как они раздевались, Чарльз почти не запомнил, за исключением того, что его вечно заедающий пояс с тяжелой металлической пряжкой очень легко поддался пальцам Эрика, расстегнувшись с отчетливым громким щелчком.

Привыкший в постели дарить наслаждение, Чарльз все пытался перехватить инициативу, что-то возмущенно бурча, когда Эрик жестко впечатал его в матрас и негромко ругнулся.

– Хотя бы сейчас уступи, – попросил Эрик, хотя Чарльз не смог вспомнить, когда они раньше спорили.

Эрик двигался резко, будто экономя движения, а Чарльзу хотелось его обнимать, прижимать сильнее, чувствовать рядом. Он уже готов был рассмеяться собственным сентиментальным мыслям, когда Эрик, целуя и облизывая его сосок, укусил рядом. Чарльз дернулся, застонав, и неосознанно раздвинул шире ноги. Ему сразу стало стыдно за свою откровенность, и щеки обожгло, когда он или почувствовал, или услышал, как тяжело дышит Эрик, толкаясь вперед, заставляя их тела, влажные от пота, тереться друг о друга. Чарльз вцепился ему в плечи и подался бедрами вверх, заставив обоих застонать, он видел даже в полумраке, как Эрик жмурился, будто от боли, а еще Чарльз чувствовал, как он тяжело дышал ему в шею, заставляя сладко вздрагивать. Эрик прихватил зубами кожу около кадыка, начав ее вылизывать, когда Чарльз откинул голову назад.

– Эрик, – начал Чарльз. Ощущения были настолько полные, что он просто тонул в них. – Эрик, ну…

Без смазки было бы больнее, и им пришлось еще отыскивать в шкафу банку с вазелином. Но Чарльз все равно застонал, когда Эрик первый раз двинулся, накрывая его рот своим. Чарльз чувствовал боль, пока Эрик все глубже проникал в него, в какой-то момент он будто совсем все перестал чувствовать, но потом ощущения вернулись: яркие, сильные. И Чарльзу казалось, что это его член так туго обхватывают мышцы, но на самом деле это была всего лишь ладонь Эрика, который дрочил ему в такт своим движениям, заставляя Чарльза выгибаться. Боль, конечно, никуда не делась, но наслаждение ее перекрывало. Чарльз укусил Эрика за шею, когда его накрыло наслаждением, услышал стон партнера, и почувствовал, как он тоже кончает.

Потом они лежали в темноте рядом, и Чарльз понимал, что хорошо бы сходить в душ, но даже мысль о том, что надо сделать лишнее движение, казалась ему ужасной. Потом он почувствовал, как Эрик встал, сходил в ванную, принес влажное полотенце и сам его обтер. Чарльз еще хотел поблагодарить Эрика, но удерживать сознание стало совсем невмоготу, и он провалился в сон.

Утром Чарльз проснулся от запаха чего-то сгоревшего, а когда попытался встать, то охнул от прострелившей тело боли. В кухню он еле дошел, собираясь уже пожаловаться на свое самочувствие, да так и замер в дверном проеме. Эрик резал хлеб, вернее, нож рядом с Эриком резал хлеб, аккуратно двигаясь в воздухе, отрезая ровные ломтики. Закончив резать, он легко перевернулся в воздухе и сам лег в протянутую ладонь Леншерра, который держал другой рукой лопаточку и пытался перевернуть на сковородке что-то, уже порядком подгоревшее. Дыма в кухне было предостаточно, и вот-вот должна была сработать пожарная сигнализация. Чарльз был в таком шоке, что не смог двинуться с места, разглядывая голую спину Леншерра и то, как напрягаются мышцы и сухожилия, когда он поворачивается. Ему в затылок сквозь светлые шторы из окна светило солнце, слышен был шум улице.

На его кухне, судя по всему, готовил завтрак один из террористов, о которых говорил мистер Патисон. Один из необычных людей, которых считали опасной организацией. И Чарльз не только позволил ему присматриваться к детям, но и сам этому потакал.

Эрик обернулся, замечая Чарльза, и благодушно улыбнулся:

– Доброе утро.

Чарльз еле нашел в себе силы, чтоб ему кивнуть. В этот момент он судорожно пытался решить, как же правильно себя вести с этим человеком, с которым он, между прочим, вчера спал. Воспоминание о прошедшей ночи заставило его вспыхнуть, и посерьезневший Леншерр снова растянул губы в улыбке.

– Завтрак, - он поставил перед Чарльзом тарелку с подгоревшим беконом и парой желтков, точно такую же поставил перед собой и с удовольствием начал есть, явно стараясь не обращать внимание на остекленевшие глаза Чарльза, который только кивнул и непроизвольно кинул взгляд на нож.

– А… хм, я надеялся, ты не успел заметить. Чарльз, это еще одно мое… умение: возможность действовать на магнитные поля и так подчинять себе металл, - враз посерьезнел Эрик, откладывая в сторону столовые приборы.

– И когда ты собирался рассказать?

– В ближайшее время, конечно. Я бы хотел, чтобы ты понял меня и разделил со мной мои убеждения, - Эрик подался вперед, заглядывая в глаза, понижая голос и стараясь заинтересовать. У него это даже могло бы получиться, не стряхни Чарльз с себя наваждение.

– Какие?

– Мы – вершина эволюционной цепочки на Земле, и необходимо закрепить эти позиции. Это…

– Похоже на то, что ты собираешься объявить войну всему миру, – нахмурился Чарльз, очень надеясь, что Эрик сейчас его переубедит, скажет, что «конечно же нет, и это все больше похоже на манию величия».

– Я бы, конечно, мог так сказать, но нет, и ты сам это понимаешь.

– Я опять сказал это вслух? – покачал головой Чарльз. Он не хотел есть, его не интересовало сейчас то, что говорил Эрик, а хотелось только быстрее убраться из дома и от этого исключительного во всех смыслах человека. Леншерр вызывал у Чарльза самые противоречивые эмоции, и ему казалось, что они вот-вот просто разорвут его на части. – Я не голоден. Нам лучше не приходить в школу одновременно. Давай ты выйдешь раньше, а я пока везде все выключу и закрою.

Чарльз закрыл дверь за Эриком, почти выставив того из дома, и тут же развил бурную деятельность. Способности Леншерра его сильно испугали, и если до этого он считал Дефо обманщиком, то теперь немного пересмотрел свое мнение. Возможно, того стоило выслушать? Он нашел визитку, которую оставил ему мистер Дефо. Этот человек все еще пугал и все еще не нравился, потому что Чарльз чувствовал, что тот где-то его обманывал, но решил все узнать, прежде чем они начнут серьезный разговор. В голове у Чарльза царила какая-то хрустальная ясность и пустота, все неожиданно сложилось в одну цельную картину. Мистер Патисон говорил про необычных людей, которые собирались захватить власть. Террористы. Террористы во главе с его другом и любовником, только они могли собирать команду таких же людей с необычными способностями. Возможно, мистер Дефо сможет ему как-то это объяснить, потому что Чарльз просто не знал, куда еще обратиться.

Пока он набирал номер, указанный на визитке, у него даже не дрожали пальцы, хотя Чарльз был весьма напуган и расстроен. Что именно понадобилось Эрику от него, зачем он столько времени провел рядом, налаживая контакт? Им для чего-то нужен был сам Чарльз? Или план был каким-то иным? Чарльз не мог сказать.

С Дефо он договорился встретиться в самом центре города, в ресторанчике под названием «Фрихаус», и Уильям пообещал ему там самый вкусный завтрак, который только можно себе представить. После этого Чарльз позвонил в школу и сказал, что неважно себя чувствует, ему и обманывать почти не пришлось: вчера он, похоже, все-таки сорвал себе голос, да и ходить было не слишком удобно, поэтому Чарльз легко смог изобразить больного. Главным было, чтоб Эрик не заподозрил неладное и не пришел к нему до того, как Чарльз вернется со встречи.

Фасад ресторанчика его был покрашен в ярко-синий цвет, и Чарльз даже засомневался в разумности выбранного места – незаметным назвать ресторан было невозможно. Зайдя внутрь, Чарльз не сразу заметил Дефо, который сидел в глубине зала. В помещении было накурено и шумно, стоял очень равномерный гул, в котором невозможно разобрать отдельные фразы. Так что Чарльз изменил свое мнение о месте встречи, пока пробирался к столику: здесь можно было не бояться быть подслушанным. От этих мыслей Чарльзу стало основательно не по себе.

– Доброго утра, мистер Финниган. Вы, признаться, удивили меня своим звонком, я уже не рассчитывал, что мы с вами сможем сотрудничать.

– Смотря с кем – с вами, – аккуратно начал Чарльз. Он понимал, что рискует, спрашивая напрямую, но играть в угадайку был сейчас не намерен. Уильям нахмурился и попытался уйти от ответа, и только когда Чарльз поднялся, намереваясь уйти, раз они не собираются нормально сотрудничать, покачал головой.

– Даже предположить не мог, что, хоть вы и выглядите мягким, в вас такая железная воля. Внутренняя служба безопасности, мистер Финниган, – заявил он, протягивая документы. МИ-5. Чарльз взял удостоверение, покрутил его в руках, понятия не имея, как именно проверить подлинность, хоть и был уверен, что в этот раз Уильям его не обманывают. – Что вы хотели мне рассказать?

Чарльз сглотнул. Служба безопасности – это не внутренняя проверка, а намного серьезнее, и необходимо очень внимательно и аккуратно подбирать слова. Чарльз стал рассказывать про пожар, случившийся в школе. Он, сам не зная, почему, расписывал все в подробностях, но никого не обвинял и даже не называл причины возгорания, просто сказал, что все полыхнуло будто ни с того ни с сего. Дефо слушал его и хмурился, потом прикурил сигарету, выпуская вверх едкий, горький дым.

– То, что вы рассказываете, мистер Финниган, весьма занимательно: похоже, будто в вашем классе баловался ребенок, обладающий более неординарными способностями, чем все остальные дети. Мы называем это мутацией…

…очень соблазнительная мутация…

– …генов. Как вы уже успели убедиться, такие люди весьма опасны, особенно в юном возрасте.

– И что вы делаете?

– Изолируем их.

– Изолируете? В смысле, у вас есть что-то вроде подготовительного центра?

– Чарльз, давайте начистоту. Вы себе представляете, как заставить учиться людей, обладающих огромной силой, умеющих управлять огнем или водой или клонирующих самих себя? Нет, они сидят каждый в своей камере, и мы уверены только в том, что они пока не могут договорится между собой и сбежать.

Чарльз отчетливо видел в воображении полутемные коридоры, приглушенный свет, запертую в камерах молодежь, и подростков, и даже маленьких детей лет семи-восьми. Он вздрогнул, страшная картинка рассыпалась вдребезги, но он никак не мог перестать об этом думать. Сразу вспомнилась Софи, которой в самом начале интересовался Уильям, а так же как она прощалась с ним тогда у дома, перекатывая между маленькими пальчиками огонек. Если это все так, Софи тоже является одной из этих «одаренных», и Дефо, скорее всего, тоже предложит ее запереть в эту тюрьму. Запереть людей, которые даже еще не были ни в чем виноваты! Перед его внутренним взором появился Эрик. Он стоял за решеткой тюрьмы, как ее представлял себе Чарльз, взъерошенный, в сером спортивном костюме, и по его щеке катилась слеза.

Он уже не слышал, что говорил ему Дефо, только чувствовал, как бешено расскалывается голова, и чувствовал, как все внутренности будто в тугой узел завязываются от страха за Софию, за Эрика, за тех ребят, что сидели в этой тюрьме. Головная боль становилась все сильнее, в глазах начало темнеть, а потом под веками будто вспыхнула сверхновая, ослепляя.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: NC-17

---

Будни экологов

[Melancholy262]

Название: Будни экологов
Автор: Melancholy262
Виддер: fringle
Бета: первая часть — Groovy B@st ( ), вторая - сами-с-усами)
Жанр: Юмор/недороманс
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Эрик/Чарльз, Хэнк/Рэйвен
Размер: ~7 500 слов
Предупреждения: Мы с артером долго пытались понять, что происходит в этом фике. Не поняли. Учтите это! И много Рэйвен. АУ.
Саммари: Чарльз открывает детективное агенство, Эрик — его первый клиент.

ЧИТАТЬ

***

День, который так круто меняет их жизнь, начинается совершенно обычно, если не сказать заурядно, — с завтрака. Завтрак в понимании Чарльза — не просто прием пищи, это целая тайная церемония со свежей выпечкой, джемом и литрами чая. Все попытки Рэйвен добавить в меню что-нибудь на ее взгляд съедобное или, по крайней мере, без названия, которое заставляло бы вспомнить о высшем сообществе, терпят крах почти мгновенно. Нет, Чарльз не спорит, когда она закупается всеми своими любимыми сладостями или, скажем, тащит домой банки с шоколадной пастой. Просто стоит им усесться на стол, а ей — взять в руки что-то не экологически чистое и с обязательной надписью «без консервантов и красителей», как Чарльз начинает на нее смотреть. С укором. Мягким, ни на чем не настаивающим укором.

И, разумеется, через три секунды Рэйвен возвращается к яйцам «Бенедикт», грустно попрощавшись с «Нутеллой». С пунктиками Чарльза легче примириться, чем воевать — у него потрясающая способность находить компромиссы и не сдаваться, пока выход найден не будет. Само собой, Рэйвен на такие жертвы не готова: ей еще нужно время, чтобы пожить, как это делают нормальные люди.

Она как раз пытается справиться с лежащим перед собой омлетом (на той максимальной скорости, которая позволит ей одновременно выглядеть цивилизованным человеком и не даст опоздать в школу), когда Чарльз вдруг говорит:

— У меня появилась одна идея.

Рэйвен медленно откладывает столовые приборы в сторону, пытаясь по выражению лица Чарльза определить, какой урон ей придется понести. Нет, идеи Чарльза бывают довольно забавными, если, конечно, не касаются библиотек и ее образования. Но беда в том, что чаще всего они затрагивают именно эти две плоскости, о которых Рэйвен даже думать не хочет.

— И что ты придумал? — спрашивает она, втайне надеясь, что затея относится, например, к ее приближающемуся дню рождения.

Возможно, Чарльз позволит ей устроить вечеринку и позвать друзей. Однажды он рискнул провести у них дома бал-маскарад, на который Рэйвен посчитала достаточным раздеться и вымазаться синей краской в качестве костюма. Сказать, что обожаемые коллеги Чарльза из университета, все как один нарядившиеся в Эйнштейна, были шокированы — это не сказать ничего. Чарльзу пришлось весь вечер бегать за ней, уговаривая надеть на себя хотя бы халат.

Чарльз складывает льняную салфетку, стащенную с колен, выдерживая мучительную паузу. Судя по всему, он действительно придумал что-то гениальное: в противном случае, он не стал бы так томить. Рэйвен начинает нетерпеливо постукивать пальцами по столешнице, а чай в чашках успевает немного остыть, когда Чарльз, наконец, говорит:

— Я собираюсь открыть частное детективное агентство.

Вот тогда Рэйвен очень жалеет, что не накачалась предварительно «Нутеллой».

***

Чаще всего Чарльз пытается кого-нибудь спасти. Сам факт того, что на свете полным-полно существ, которым нужна помощь, заставляет его генерировать великие, а потому не очень пригодными для претворения в жизнь идеи. Одно время он мечтает заняться голодающими детьми Африки. Потом — помочь не самым зажиточным районам города, насильно отправив всех и вся в вечерние школы. Затем — планирует открыть приют для бездомных животных, сотрудники которого, в идеале, должны разъезжать по всей стране и собирать любую живность, попавшуюся им на глаза.

От разорения их спасает только тот факт, что состояние Ксавьеров не поддается даже безумному воображению Рэйвен. А также то, что Чарльза отвлекает его учеба — отвлекала, вернее. Но теперь, когда профессорская степень у него в кармане… Что ж, Рэйвен должна была быть готова к этому.

Возможно, ей следовало закупиться парой сотен упаковок «Скиттлс», чтобы пережить ближайшее будущее.

— Детективное агентство? — осторожно переспрашивает она. Чарльз, как ни в чем не бывало размешивающий сахар в чае, безмятежно кивает и поднимает на нее взгляд. — Серьезно? — уточняет она, не в силах поверить, что Чарльз вправду возьмется за это.

С другой стороны, он — скучающий англичанин с профессорской степенью, посреди Америки, и на дворе двадцать первый век, а в их поместье все еще — середина девятнадцатого. Так что удивительно, как это не пришло ему в голову раньше. Впрочем, после переезда они оба только тем и занимаются, что пытаются адаптироваться и жить в мире с окружающей их реальностью, как это называет Чарльз. Будто бы Рэйвен предлагает утопить своих одноклассников за насмешки над своим акцентом.

Впрочем, она бы не поручилась за себя, выпади ей такая возможность. Ей надоело чувствовать себя так, словно она кардинально отличается от остальных людей и пытается всеми силами скрыть это.

— Ну да, — говорит Чарльз спокойно. — Ты имеешь что-то против?

— Как это поможет планете? — уточняет Рэйвен. — Слежка за чужими женами не улучшит ситуацию с озоновым слоем.

— Ну почему же? — качает головой Чарльз. — Мы можем помогать сторонникам экологического движения, — он не обращает ни малейшего внимания на стон Рэйвен, — узнавать, когда заключаются важные для них сделки компаний, прослушивать телефоны… Мы можем даже использовать жучки!

— Разве для этого не нужно разрешение суда? — переспрашивает Рэйвен, приподнимая бровь. Чарльз выглядит как ребенок в канун Рождества, просто светится изнутри. Так что неудивительно, что ее вопрос остается незамеченным, как и любые протесты. — Во всяком случае, я не собираюсь в этом участвовать.

— Но мне необходима ассистентка, — озадаченно отвечает Чарльз, снова глядя на нее своим фирменным взглядом — этот взгляд так и кричит: «ты не можешь бросить меня одного, только посмотри на меня, разве можно меня оставить?». — Мое доверенное лицо. С кем мне делиться секретами?

Еще одна проблема Чарльза заключается в том, что он ненавидит тайны. По его мнению, люди должны посвящать своих близких — и его самого, в частности, — в свои беды, переживания и страхи, чтобы у него появился шанс помочь. Опять. Но если вы — закомплексованная семнадцатилетняя девчонка, то названный брат-телепат — это последнее, что вам нужно.

В сверхъестественной способности Чарльза читать мысли убеждается каждый, кто оказывается в полумиле от него. Страдает, конечно, больше всех Рэйвен, особенно потому, что у Чарльза чутье на несчастную любовь. Стоит ей влюбиться по уши в недоступного и далекого, словно мечты Рэйвен о нормальных завтраках, капитана школьной команды по футболу, как Чарльз отрывается от своих учебников и работ и начинает кружиться вокруг нее. На самом деле, его поведение мало меняется, но иногда он кидает на нее такие взгляды, за которые его могли бы сжечь, как колдуна, живи они три-четыре сотни лет назад.

— Ладно, — говорит Рэйвен, старательно отворачиваясь, чтобы выражение несчастного щенка на лице Чарльза не оказало на нее своего гипнотического действия. — Возможно, я смогу… отвечать на звонки. Но это все! Не впутывай меня, у меня выпускные экзамены.

До них еще примерно месяца три, и, конечно, готовиться Рэйвен будет ближе к последней неделе — возможно, за сутки до самого экзамена, — но Чарльзу об этом знать не обязательно. Его уважение к науке и образованию должно победить страсть к попытке превратиться в Зеленого Супермена.

Но Чарльз только улыбается и мечтательно говорит:

— Подумай, сколько ликвидамбаров мы можем спасти.

Рэйвен понятия не имеет, что он имел в виду под этим словом, но знает, что спасать это, чем бы или кем бы оно ни было, она не хочет. Как знает и то, что о здоровой пище Чарльз может на время забыть: ей понадобится весь мировой запас глюкозы, чтобы выбраться из этой ситуации с относительно неповрежденной нервной системой.

***

В мире Чарльза люди все еще носят твидовые пиджаки и считают возможным обращаться друг к другу как угодно, но только не по имени. Чарльзу нужно допустить человека к себе очень близко, чтобы позволить такие вольности. «Вольности» — одно из его словечек, которое невольно перенимает Рэйвен.

В мире Чарльза люди все еще слушают музыку на пластинках и не пользуются mp3-плеерами. Чарльз никак не может поверить, что граммофон такая уж редкость, что неудивительно, учитывая, как он рос. Он считает музыку, записанную на дисках, ненастоящей и отказывается слушать ее.

В мире Чарльза, чтобы найти подходящее помещение, люди все еще обводят карандашом объявления в газете, а не вбивают данные в поисковик. Чарльзу, несмотря на все его ученые степени, компьютеры кажутся бездушными, опасными существами. Рэйвен иногда задумывается, не полагает ли он всерьез, что в один день они все устроят восстание и перебьют население планеты. Это бы объяснило, почему Чарльз до сих пор опасается подходить к их новому двухкамерному холодильнику со встроенными ледогенератором, который Рэйвен купила вместо того заржавевшего, что стоял в поместье.

В мире Чарльза, видимо, отсутствие каких-либо детективных способностей не является преградой, чтобы стать сыщиком.

Если честно, Чарльз — самый бесхитростный человек, которого Рэйвен когда-либо встречала за всю свою жизнь. Придется признать, конечно, что она знакома не с таким большим количеством людей, чтобы судить, — на самом деле, она дружит только с Чарльзом и еще с Мойрой, официанткой из его любимого бара. Но ей кажется, что заставить брата поверить в благие намерения — дело проще простого. Нет, разумеется, он легко распознает ложь благодаря своему странному таланту, но слишком легко верит, если кто-то заявляет ему, что готов измениться. Рэйвен еще помнит того несчастного, голодного старичка, которому Чарльз ежемесячно отправлял на счет огромные суммы, пока не выяснилось, что старичок на них незаконно перевозит через границу иммигрантов, заставляя их бесплатно работать на себя.

Конечно, такие мелочи не могут помешать мечте Чарльза спасти его драгоценные лимба… лимдо… в общем, его драгоценные растения. Или животных.

А, возможно, это какое-нибудь племя в Средней Азии — Рэйвен не имеет ни малейшего понятия.

Они осматривают один офис за другим, и Чарльз бракует их все: слишком мало света, слишком много света, некуда поставить кадки, и прочее, прочее, прочее. Им приходится обойти не меньше сотни зданий, пока Чарльз не находит идеальное, по его мнению.

Что значит — тоже застрявшее в истории полувековой давности.

Стены большой комнаты, заставленной массивной старомодной мебелью, обклеены темными обоями в желтый ромбик. Два письменных стола, стоящие в разных углах, кажутся такими тяжелыми, что не представляется возможным сдвинуть их с места, как и кресла, выглядящие не менее неподъемными. Пол покрывает бордовый ковер в странных геометрических узорах, а лампы светятся так тускло, что не освещают комнату, только скрадывают тени.

Рэйвен замирает на пороге, борясь одновременно с запахом пыли, забивающимся в ноздри, и жутким подозрением, что Чарльз влюбится в это место.

И спустя секунду, когда она начинает чихать, как заведенная, Чарльз уже трясет руку владельцу, с восторгом осматривая свое новое рабочее место.

***

Первые дни протекают скучно. Если честно, абсолютно никак. Чарльз помещает объявление об их безымянном агентстве в газетах и журналах, которые ему нравятся — это значит, самых скучных на свете, — и усаживается за свой стол, чтобы уставиться на молчаливый телефон.

Телефон, кстати, тоже выглядит приветом из начала шестидесятых: громоздкая черная глыба вместо тех изящных аппаратов, что предлагала Рэйвен. Нет никакой уверенности, что эта штука работает, но Чарльз все равно волочет ее из особняка и подключает к сети.

Рэйвен, кстати, приходится проводить в этом месте гораздо больше времени, чем она предполагала изначально. Чарльз совершенно беспомощен в вопросах документации, архивации и оплаты счетов, так что, чтобы спасти его от неминуемого попадания в тюрьму за долги, она сама начинает заниматься бухгалтерией. Помимо этого приходится следить за самим Чарльзом: поскольку он настоял на том, чтобы вписать в объявление, что они работают бесплатно и на добровольно основе, каждый день раздается не меньше десятка звонков. Чаще всего это какие-то безумцы, утверждающие, что в их соседа вселился инопланетянин (Чарльз находит это крайне любопытным), что поступками их жен управляет дьявол (Чарльз находит это крайне нелепым) или что у правительства есть большие планы на сто лет вперед (и эти планы включают в себя разом и НЛО, и войну в Ираке, и наркотики в Кока-Коле). Рэйвен не готова расставаться с газировкой, так что все попытки Чарльза помчаться расследовать подобные глупости она пресекает на корню.

К его огромному разочарованию, им не звонят из Гринписа или Всемирного фонда дикой природы. Чарльз, конечно, все еще не глядя подписывает им чеки, но его помощь в налаживании конфликтов им явно не нужна, что его крайне расстраивает. А когда Чарльз расстраивается — это расстраивает всех вокруг.

Рэйвен все время под его строжайшим наблюдением, иначе не миновать ей пищевого отравления: она так и норовит успокоить себя парой — или несколькими сотнями — драже M&M`s. Или еще лучше — накупить «Сникерсов» и питаться исключительно ими. Возможно, она перешла бы на пончиковую диету или, скажем, меню из одних только тех маленьких пирожных, что продаются в кондитерской на углу.

Когда в одно туманное, прохладное утро что-то начинает подсказывать ей, что к концу этой эпопеи она лишится зубов, зато приобретет пару десятков лишних килограмм, к ним приходит их первый клиент.

И стоит Рэйвен поднять на него глаза, а затем посмотреть на брата, как она понимает — теперь она влипнет куда больше.

***

Посетителем оказывается высокий мужчина, одетый так, словно собирается вот-вот совершить ограбление Федерального резервного банка Нью-Йорка. Рэйвен, приподняв бровь, придирчиво изучает черную водолазку с высоким воротом, брюки в тон и ужасно старомодный пиджак, и только затем переводит взгляд на лицо их нового клиента.

Если честно, это не дает абсолютно никакой пищи для размышлений. На какую-то секунду Рэйвен начинает верить во все те мировые заговоры о киборгах, подсылаемым правительством, о которых им ежечасно сообщают по телефону. Парень выглядит настолько сосредоточенным, что того и гляди, выдаст что-нибудь в духе «вижу цель».

Рэйвен облизывает губы, собираясь предложить ему сесть, но Чарльз успевает взвиться на ноги первым и махнуть рукой в приглашающем жесте. Одного-единственного взгляда на него достаточно, чтобы стало ясно: он снова включил своего телепата и теперь вовсю роется в мозгах несчастного клиента. У Чарльза получается сопоставить незаметные для чужого глаза движения, услышать неприметные слова и уже так в два счета догадаться, что за человек перед ним.

Если, конечно, этот человек не в беде. А учитывая, как блестят глаза Чарльза и как покраснел кончик его носа — о, Рэйвен знает эти симптомы! — у их посетителя просто катастрофа.

— Добрый день, — нервно говорит Чарльз, улыбнувшись лишних сто раз. — Меня зовут Ча… я хотел сказать, я Ксавье, Чарльз Ксавье.

Он протягивает руку этому мужчине, пока Рэйвен передразнивает его, шепча одними губами:

— Бонд, Джеймс Бонд.

Она надеется, что хотя бы нелепая манера Чарльза выражаться заставит их гостя проявить какие-то человеческие эмоции — рассмеяться, например, как поступил бы любой нормальный не-андроид, — но тот только сухо кивает и жмет ладонь ее брата, проговорив:

— Леншерр. — Чарльз стискивает его пальцы с не слишком подходящим к ситуации восторгом, и он, после некоторого колебания, добавляет: — Эрик Леншерр.

Рэйвен прячет лицо в ладонях, стараясь не сползти под стол: господи, конечно, на свете должен был обнаружиться ментальный двойник Чарльза! И именно в этот момент, когда у Рэйвен закончился стратегический запас шоколада.

Она поджимает губы, глядя на то, как Чарльз занимает свое кресло и судорожно стискивает подлокотники.

— Чем я могу вам помочь? — спрашивает он, подаваясь вперед и устраивая локти на столе.

Он доверительно заглядывает в лицо этому Эрику, но тот не покупается на его мягкий, обволакивающий взгляд — Рэйвен как-то из-за этих гипнотических глаз выдала Чарльзу полный список своих комплексов, после которых он начал относиться к ней как к вазе времен династии Цин. Может, он слегка расслабляется, конечно, но в отличие от большинства не превращается в счастливую лужу признаний.

— Я прочитал ваше объявление в газете, — говорит Эрик, старательно рассматривая телефон на столе Чарльза. Рэйвен ждет, что он спросит, почему у них нет сайта или хотя бы странички на Фэйсбуке, но — нет, тот продолжает как ни в чем не бывало: — И, думаю, вы мне идеально подходите.

Рэйвен открывает было рот, чтобы спросить, не марсианин ли он или, в крайнем случае, не подвергался ли облучению радиацией, но Чарльз не дает не вставить ей ни слова.

— Несомненно, — говорит он, и Эрика не передергивает от этого слова. О нет, Рэйвен ясно видит: он находит его нормальным. — Я… Мы, — поправляет он, когда Рэйвен кидает на него свирепый взгляд: пропускать всю веселую часть? Ну уж нет. — Мы с удовольствием вам поможем. В чем, собственно, заключается ваша проблема?

И когда Эрик, после трех минут прожигания Чарльза подозрительным, тяжелым, недоверчивым — и еще сотня эпитетов, которые должны в полной мере отразить все нежелание их клиента посвящать кого бы то ни было в свои дела, — взглядом, наконец начинает объяснять, Рэйвен снова мгновенно жалеет, что ввязалась в это.

И мгновенно осознает это будет любовь с первого взгляда.

Потому что в речи Эрика среди кучи непонятных терминов то и дело слышится загадочное слово «ликвидамбары».

***

Чарльз не выглядел таким счастливым с тех пор, как… Дайте-ка подумать.

Если начистоту, он никогда не выглядел таким счастливым. Даже в день, когда стал-таки профессором.

— «Я не имею права называться профессором, пока у меня не появятся ученики», — шепотом передразнивает Рэйвен, осторожно переставляя ноги в резиновых желтых сапогах.

Они взбираются на крутую гору, которую Эрик и Чарльз обзывают насыпью земли, и Рэйвен то и дело увязает в почве по самые щиколотки. Даже если они минуют этот перевал — Рэйвен думает, что не доживет, — то весь остальной сад миссис Леншерр для нее одна большая ловушка. Везде жуки, странного вида растения, полумертвые из-за наступившей осени и заботливо укрытые брезентом, а от запаха удобрений Рэйвен чуть ли не выворачивает. Она бредет за Чарльзом, который старается поспеть за явно тренированным Эриком, и дышит по системе, которую видела в одной из передач по MTV. Кажется, она касалась несовершеннолетних матерей, но не суть важно.

Когда Чарльз впереди начинает покашливать, она злорадно думает, что ему следовало бы разрешить ей досмотреть до конца, а не приходить и стоять над душой призраком еще не почившей матери.

— Территория, которую вы видите, — говорит Эрик, останавливаясь, наконец, на самой вершине и простирая руку к белому забору, виднеющемуся вдали, — принадлежит Леншеррам. — Он замолкает на пару секунд, обводя взглядом землю и неуловимо напоминая Короля Льва, и добавляет, подумав: — Издревле.

Рэйвен яростно трет кончик носа, пытаясь прикинуть, выживет ли среди этой чокнутой компании без переводчика или хотя бы словаря.

А возможно, ей просто нужна банка джема.

— И здесь растут ликвидамбары, — произносит кодовое слово Эрик, заставляя Чарльза вскинуться. Рэйвен так и видится, как он машет помпонами, подпрыгивая вокруг Эрика и уговаривая его повторить чудо-маневр. — Конечно, это не последнее место во всем пригороде Нью-Йорка, где они есть, но это — один из самых ценных заповедников. — Чарльз кивает, как заведенный, и взирает вокруг с той же заботой и тревогой, что и Эрик.

Рэйвен начинает подташнивать. Ей вообще-то холодно, вокруг ее ноги беснуется червяк, ветер бросает волосы в лицо, и она даже не позавтракала — чтобы ее не оставили дома.

Зачем она только напросилась с ними, ведь никакой пользы, одни только…

Она не успевает додумать эту мысль, потому что из-за соседней горы — ладно, насыпи, или как бы это ни называлось, — возникает долговязый очкарик. Несмотря на холод — у Рэйвен зуб на зуб не попадает — на нем одна рубашка и джинсы. И он идет по этой вязкой, мерзкой земле, словно под ним надежный асфальт города.

Если бы Рэйвен не собиралась в церковь в ближайшее воскресение — помолиться о спасении себя из рук Чарльза — она бы сказала, что он Иисус этого сада. Или заповедника. Без разницы.

— Кто это? — совершенно невежливо прерывает она Чарльза, рассказывающего что-то о своих прекрасных ликвидамбарах. Кажется, он упоминает тот факт, что им надо дать имена, но Рэйвен не обращает на это ни малейшего внимания, только повторяет громче: — Кто это?

— Мой садовник, Хэнк, — бесстрастно отзывается их домашний киборг — то есть, Эрик, Эрик, конечно. — Что-то не так?

— Да нет, — качает головой Рэйвен, не сводя глаз с Хэнка. — Все абсолютно зашибись, — Чарльз шипит, как надувной шарик, который медленно сдувается из невидимого глазу прокола. — Продолжайте, я вас внимательно слушаю.

Чарльз, конечно, смотрит на нее — вернее, он на нее смотрит, — но Рэйвен даже не замечает этого. Будь у нее возможность и держи ее ноги, она бы помчалась навстречу Хэнку, но, во-первых, она обязательно споткнется об какую-нибудь корягу и свалится лицом в эту жижу, а во-вторых, она еще не сошла с ума, чтобы дать Чарльзу столько поводов для глубокого психоанализа.

— Так вот, — говорит Чарльз, осторожно кладя ладонь на плечо Эрика, — как насчет того, чтобы дать им имена? Они этого заслуживают, друг мой.

Поскольку Хэнк, махнув им рукой и поправив свои очки, скрывается в теплице, к Рэйвен возвращается слух. Она резко поворачивается на месте, ввинчиваясь еще глубже в землю под ногами, и выразительно смотрит на руку Чарльза, которой тот стискивает плечо Эрика.

Она готова поспорить на что угодно, что Эрик держится из последних сил, чтобы не скинуть его пальцы с себя и не заорать в священном ужасе. А как иначе? О господи, кто-то тронул адскую машину для выращивания ликвидамбаров!

Рэйвен срочно нужна пастила. Можно растопить и ввести внутривенно.

Она облизывает обветренные губы, считая про себя секунды и пытаясь понять, когда именно Эрик сдастся. Однако проходит полминуты, затем — целая, вторая, еще одна, а Эрик с Чарльзом спокойно обсуждают сад и оба остаются живы.

Чудеса, да и только.

— Так что не так? — потирая замерзшие ладони друг о друга, спрашивает Рэйвен. — Ну есть эти… ликвит… лисмит… тут, и что такого? Они вам мешают?

Эрик холодно глядит на нее, и ей приходится неловко улыбнуться, чтобы показать, что она шутила.

Конечно, она не шутила.

— Нет, — чеканит он. — Абсолютно. Наоборот, я желаю им всяческого процветания. Я не буду против, если они захватят всю планету.

— Ну почему же захватят? — вклинивается Чарльз. — Если проделать это мирным путем…

Ха, хочет сказать Рэйвен, взгляни на этого парня и попробуй объяснить, что такое мирный путь.

Но когда она поднимает взгляд на Эрика, тот выглядит… Ладно, он больше не выглядит кровожадным убийцей.

Кажется, неотразимый Чарльз снова неотразим.

— Ладно, — морщится Эрик, отмахиваясь и ненароком стряхивая с себя руку Чарльза. Целую секунду тот кажется таким потерянным, что Рэйвен порывается схватить его за запястье и вернуть ладонь обратно на плечо Эрика. — В общем и в целом, проблема заключается в одном человеке. Если его можно назвать так, — Эрик щурится, скривив губы, и молчит.

Совсем как Чарльз, когда собирается выдать что-то очень важное.

Рэйвен уже слышит звон свадебных колокольчиков. Возможно, эта парочка заведет вместе кучу крошечных ликвидамбаров и на этом оставит планету в покое.

А возможно, они развяжут Третью Мировую из-за них же.

— Этого человека, — говорит Эрик, глядя исключительно на Чарльза, — зовут Себастьян Шоу.

Чарльз широко распахивает глаза, а Рэйвен принимается тихонечко напевать себе под нос мелодию из «Пропущенного звонка».

***

К сожалению, Гугл сообщает ей, что Себастьян Шоу вовсе не призрак какого-нибудь жуткого священника или, по крайней мере, пирата. Нет, все оказывается куда прозаичнее — и куда хуже.

— Сенатор? — взвизгивает она, подскакивая на своем кресле. — Вы собираетесь воевать против сенатора?

— Не воевать, — мягко замечает Чарльз, пока Эрик радостно кивает ей. — Мы попробуем уговорить его оставить участок миссис Леншерр в покое, и только-то.

— А если он не согласится, мы убьем его, — хищно улыбается Эрик, теперь чем-то напоминая акулу.

Рэйвен вздрагивает и отворачивается.

— Вы сошли с ума, — убежденно говорит она. — Вас отправят в тюрьму, ваши тела будут использовать для опытов. И все ради каких-то ликвидамбаров.

— Я — зеленый, и горжусь этим! — вдруг свирепо объявляет Эрик, заставляя Рэйвен дернуться.

Повисает тишина, и Чарльз несколько раз негромко кашляет, стараясь, видимо, то ли прочистить горло, то ли собраться с мыслями.

— Зачем же так радикально? — бормочет он, глядя на Эрика своим специальным взглядом. — Ведь мы ничем не отличаемся от остальных людей.

— Я бы так не сказал, — качает тот головой, уставившись в ответ на Чарльза.

Рэйвен хочется оставить их наедине. Возможно — подсунуть шахматную доску, чтобы не… не увлекались.

Ведь только третий день знакомства, боже!

Благородная барышня, любовно взращиваемая в ней мачехой и нещадно умерщвленная самой Рэйвен, восстает из могилы, чтобы напомнить о приличиях.

Она собирается что-то сказать — что-то нейтральное, что бы могло заставить ее брата прекратить взирать на Эрика так, словно тот большой кусок яблочного пирога, — но она не успевает, потому что тот неожиданно яростно объявляет:

— Мир никогда не был целью.

Пока Чарльз прикладывает пальцы к виску с таким видом, словно у него резко заболела голова, Рэйвен прикидывает, где им достать взрывчатку.

Брат недовольно смотрит в ее сторону, так что ей приходится срочно поменять ход мыслей и начать представлять себе неведомые ей ликвидамбары. Эрик с Чарльзом тоже хранят гнетущее молчание, и Рэйвен, не выдержав, поднимается и выходит из офиса, чтобы дать им обмениваться влажными взглядами.

***

— Он собирается построить там торговый центр!

Эрик стоит посреди офиса, потрясая в воздухе кипой листовок, а Рэйвен задумчиво кусает ноготь большого пальцы, стараясь определить, каким образом то, что происходит, относится к дедуктивной деятельности.

Зато ей выпадает редкий шанс понаблюдать за брачными играми экологов.

Чарльз резко поднимается из своего кресла и бледнеет так, будто планирует упасть в обморок или, что еще хуже, выдать одну из своих гневных и поучительных тирад.

— О, какой ужас! — поспешно вставляет Рэйвен. — Бедные литва… липро… лапрок…

— Именно! — поворачивается к ней взволнованный Чарльз. — Алекс только начал привыкать! А несчастная Ангел…

О боги, они действительно дали им имена. Человеческие имена.

— Ладно, — поднимает она руки в воздух, стараясь не обращать внимания на Эрика, который, по идее, должен скоро расплавиться от распирающей его злости. — Мы обязаны что-нибудь сделать, я понимаю, — на самом деле — нет, но это не играет никакой роли. — Я предлагаю поговорить с мистером Шоу.

Чарльз расплывается в улыбке и кивает:

— Мы уладим этот конфликт мирным путем, — и, если честно, Рэйвен, как и Эрику, вроде, хочется его встряхнуть и вернуть в реальный мир.

Конечно, Эрику в таком случае следует держаться подальше, потому что на его планете люди все еще не возражают против обращения «друг мой». Рэйвен застукала их с Чарльзом вчера за этим, когда они играли в принесенные ею шахматы и обсуждали будущее своих любимых мутантов-ликвидамбаров.

Ни дать, ни взять, вторая чета Кюри.

— Хорошо, — сдается Эрик после серии судорожных вздохов. — Мы с ним поговорим. Мы поговорим с Шоу. Можно, мы вломимся к нему домой?

И Рэйвен с трудом удерживается, чтобы не начать рукоплескать возвращению Железного Человека.

— Нет, — хмурится Чарльз, и Эрик разочарованно отворачивается к окну, всем своим видом олицетворяя непоколебимую и стойкую горечь. Рэйвен не имеет ни малейшего понятия, как это у него выходит, но выглядит круто. Видимо, пронимает даже Чарльза, потому что он неуверенно исправляется: — Д-да?

Эрик так быстро поворачивается к нему, словно мечтает свернуть собственную шею, а не сделать это с Шоу.

Рэйвен подозревает, что он думает об этом: Эрик не делится своими надеждами.

— Правда? — недоверчиво спрашивает он тоном однажды уже обманутого ребенка. — Ты не шутишь?

Чарльза, кажется, раздирают противоречия, но Эрик продолжает смотреть на него так, будто ему обещали денежный приз, если он не моргнет ни разу за все это время, и тому приходится сдаться.

— Да! — отзывается он, рушась обратно в кресло. — Мы вломимся к нему домой. Понятия не имею, как это поможет мирным переговорам, но ты победил.

Эрик подходит к нему и, перегнувшись, — вот кто колеблется так колеблется — неуверенно кладет свою ладонь поверх его.

— Нет, — говорит он свистящим шепотом. — Не я. Мы победим.

Возможно, Рэйвен бы даже разрыдалась, но в следующий момент Чарльз кивает и, улыбнувшись, отвечает:

— Разумеется. Потому что сначала мы предупредим его охрану.

***

Если Эрик надеется, что Чарльз просто шутит, то он жестоко разочаровывается. Чарльз действительно заставляет Рэйвен помочь себе в поисках телефонного номера резиденции Шоу — это ужасно прискорбный факт, по его мнению, что его нет ни в одном справочнике (а гугл теряет в его глазах еще парочку баллов, потому что тоже отказывается помочь). Эрик следит за его действиями, сложив руки на груди и неверяще покачивая головой, но, в общем-то, не мешает.

В душу Рэйвен закрадывается сомнение, что тут одно из двух: либо Чарльзу всерьез все разрешено, либо Эрик просто терпит до определенного момента, чтобы потом взорваться не хуже «Малыша».*

О господи, теперь ее сравнения практически ничем не отличаются от сравнений Чарльза. Если так пойдет и дальше, скоро она будет напиваться в барах и пытаться подцепить какую-нибудь глупышку из колледжа поистине странными рассказами о строении клеток растений и их великолепных хромосомах.

Она захлопывает обложку справочника и поднимает глаза на Чарльза.

— Пусто, — не слишком разочарованным тоном объявляет она. Эрик довольно ухмыляется и откидывается на спинку своего кресла, победно взглянув на Чарльза. — Что будем делать дальше?

Рэйвен очень надеется, что теперь-то ее брат сдастся и вернется к своим цветам и кореньям, но вместо этого он вскакивает на ноги и начинает озабоченно расхаживать из угла в угол.

— Нам совсем необязательно кому-то звонить, — вкрадчиво замечает Эрик. — Мы можем просто пойти и сделать это.

— Не можем! — качает головой Чарльз, подлетая к нему и хватая за ладонь. — Это неправильно!

Эрик моргает и, опустив голову, смотрит на пальцы Чарльза, обхватывающие его запястье.

В этот момент Рэйвен начинает молиться, чтобы Чарльзу действительно было все разрешено, потому что в противном случае катастрофа в Хиросиме покажется им раем на земле.

И вроде им везет, потому что это Чарльз, смутившись, отпускает Эрика. Тот, наоборот, не спешит высвободить руку, и, когда это все-таки происходит, дотрагивается до своего запястья как раз там, где были пальцы Чарльза.

Рэйвен необходима глюкоза внутривенно. Она никак не может выбрать между крайней степенью умиления и не менее крайней степень неловкости. Отвернувшись, она с преувеличенным вниманием принимается листать справочник, словно там может обнаружиться что-то прежде незамеченное.

Кашлянув, Чарльз отходит обратно к своему столу и вдруг, перегнувшись через него, хватает трубку телефона и принимается набирать чей-то номер.

— Что ты делаешь? — спрашивает Рэйвен одновременно с Эриком, который, наклонившись вперед, подозрительно интересуется:

— Кому ты звонишь?

Чарльз отмахивается от них обоих и со строгим видом прикладывает палец к губам, призывая к тишине. Рэйвен пожимает плечами, сдаваясь, а Эрик неожиданно вскакивает на ноги и, подойдя к Чарльзу, замирает прямо за ним.

Нахмурившись, Рэйвен пытается прикинуть, где в этой вселенной справедливость: даже у ее брата — также известного, как человек-который-спасет-вас-даже-если-вам-это-не-нужно — есть почти-парень.

Ну, конечно, парень со странностями, чтобы не сказать больше, а, вдобавок, наверняка не подозревает о своем новоприобретенном статусе. Рэйвен посмотрела бы на того, кто решится назвать Эрика чьим-то парнем — наверное, следом пришлось бы наблюдать за медленным и мучительным убийством, потому что Эрик Леншерр не бывает парнем. Эрик Леншерр мстит, собирает информацию и…

И делает это странное просветленное лицо, когда оказывается чересчур близко к Чарльзу, как сейчас, например.

На том конце провода отвечают, но что говорит Чарльз, Рэйвен уже не слышит. Она выскальзывает из-за стола и, нарочно топая, отправляется грабить кондитерскую напротив.

Она бы наградила человека, который придумал цыплят из пастилы**, Нобелевской премией. А вы говорите — парниковый эффект.

***

Когда она возвращается, Чарльз занят тем, что снова носится по кабинету, собирая какие-то документы в папку, а Эрик с унылым видом сидит на краю его стола. Рэйвен сжимает в руках упаковку с цыплятами, понимая, что стряслось что-то из ряда вон — хотя Эрик, конечно, не показатель: печать трагедии на его лице — что может быть привычнее — и спрашивает:

— Все хорошо?

— Да! — широко улыбается Чарльз.

— Нет, — кисло огрызается Эрик.

Рэйвен переводит взгляд с одного на другого.

— Нам разрешили! — победно трясет бумагами Чарльз. — Я знаю одного человека, который знает еще одного человека, и этот человек знает…

— В общем, он нашел чертов номер, — прерывает Эрик, прикладывая пальцы к вискам. — И убедил всех у Шоу, что нам просто необходимо к ним вломиться. Не знаю, как он это делает, но ему поверили.

— Я просто аргументирую свою точку зрения, — отзывается Чарльз и поворачивается к Рэйвен: — Ну, ты готова к нападению?

— Я могу отказаться? — тяжко вздыхает та, за что немедленно получает убийственный взгляд от Эрика. Под этим взглядом так и хочется переродиться личинкой и больше никогда никому не мешать. Чарльз же использует другой метод — включает своего внутреннего щеночка и пялится на нее этим противозаконным влажным взглядом. Рэйвен ничего не остается, как капитулировать: — Ладно! Все ради ваших липр… Лифм… Ну, вы сами знаете.

— Ликвидамбаров, — одновременно говорят Чарльз и Эрик.

— Это же так просто, — говорит Чарльз недоуменно.

— Не понимаю, как ты могла до сих пор не выучить, — кивает Эрик, усмехаясь.

Рэйвен покрепче перехватывает своих цыплят и с независимым видом исчезает в кладовке, чтобы заесть горе.

***

— Мы можем хотя бы подобраться сзади? С черного входа? Вышибить дверь?

— Нет! Это невежливо. Надо с парадного.

— Мы к ним вламываемся, о какой вежл…

— Тшшш! Будь потише, а то они узнают, что мы тут!

Рэйвен и Эрик одновременно поворачиваются к Чарльзу.

— Ты это сейчас всерьез? — уточняет Рэйвен, пока Эрик мужественно кусает губы и молчит.

— Ну да, — озадаченно соглашается Чарльз. — А что такое?

Вместо ответа Рэйвен изо всех сил надавливает на кнопку звонка. Из динамиков раздается треск, но ворота не спешат открыться.

— Это нелепо, — снова начинает возмущаться Эрик, теперь, правда, уже не так громко. — Ты бы им еще написал за две недели с просьбой назначить время для визита.

— Помолчи! — машет на него руками Рэйвен. — Он же сейчас уведет нас отсюда и сделает именно так!

— Вовсе нет, — с достоинством сообщает Чарльз, застегивая свой кардиган еще на одну пуговицу.

— Я знаю это твое выражение лица, — бурчит Рэйвен. — Ты обдумываешь эту возможность, не ври.

— Мне просто холодно, — возражает Чарльз, засовывая руки в карманы.

Эрик смотрит на него с неподражаемой нежностью. Чарльз, ощутив его взгляд на себе, поднимает голову и снова включает щеночка.

Рэйвен закатывает глаза.

В тот момент, когда уже должны прозвучать звуки арфы и скрипки, ворота со скрипом распахиваются, и динамики вдруг заговаривают женским звучным голосом:

— Проходите, пожалуйста, сенатор ждет вас.

Эрик мгновенно сосредотачивается, чем-то неуловимо напоминая Рэйвен роботов из «Трансформеров», и первым заходит на территорию особняка. Чарльз мгновенно следует за ним, воровато осматриваясь по сторонам, и Рэйвен ничего не остается, как зашагать за ними.

— Это несерьезно, — слышит она сдавленный шепот Эрика. — Мы должны были сидеть в засаде! С биноклями! И поджидать удобного момента. Кто так вламывается в особняки к сенаторам?

— Но это оставило бы о нас не слишком приятное впечатление, — отзывается Чарльз. — Эрик, разве этого ты хочешь?

Эрик не успевает ответить — и это хорошо, Чарльза нельзя вытаскивать в реальный мир, мир пострадает — потому что двери особняка медленно открываются, и из него выходит женщина, затянутая в странный белый костюм.

— О господи, — шепчет Рэйвен. — Шоу действительно зло, если заставляет ее носить это.

Вообще-то, ей слегка завидно, но ничего не заставит ее признаться.

Женщина спускается к ним навстречу и, сухо улыбнувшись, протягивает руку.

— Эмма Фрост, — представляется она, пожимая сначала ладонь Чарльза, потом Эрика и мило обходя стороной Рэйвен. — Личный секретарь сенатора.

— Очень приятно, — отвечает Чарльз, улыбаясь в ответ куда более искренне, — а я…

— Знаю, — сообщает мисс Фрост. — Мистер Ксавье, верно? Мы ценим ваши пожертвования в исторический фонд города.

Эрик делается зловеще-пурнурным.

— Следуйте за мной, — просит тем временем Эмма, начиная подниматься по лестнице. — Сенатор у себя.

Судя по лицу Эрика, это — последнее, чего ему хочется, но он все-таки идет за ней. Правда, исключительно после того, как Чарльз подталкивает его, аккуратно схватив за руку чуть повыше локтя.

Рэйвен поправляет шарф и, вздохнув, плетется за ними.

Особняк внутри оказывается именно таким, каким она себе его представляла: он большой, повсюду блестит мрамор, и каждый свободный сантиметр заставлен какой-нибудь безделушкой, стоимости которой хватило бы покрыть затраты на колледж для пары-тройки студентов.

Рэйвен хмуро осматривается, пока Эмма впереди о чем-то негромко вещает — Чарльз вежливо кивает в ответ на ее слова, Эрик пытается испепелить взглядом все, что попадается ему на глаза. Они доходят до огромных, двухстворчатых дверей, при виде которых Эрик снова начинает напоминать наемного убийцу, заметившего цель, и Эмма, коротко постучавшись, распахивает их.

— Проходите, — скучающим голосом говорит она, делая шаг в сторону.

Дверь закрывается за ними с устрашающим скрипом из ужастиков.


***

Рэйвен не знает, как выглядит Шоу, но ждет чего-нибудь… грандиозного.

Повязки на глазу, например.

Или пушистого белого кота на коленях, которого Шоу бы поглаживал механической рукой.

Или, скажем, рогатый шлем на голове ее бы тоже устроил.

Но Шоу выглядит просто как сенатор: в сером скучном костюме и с тщательно подобранным галстуком в тон. Он сидит за массивным столом из красного дерева, сцепив пальцы в замок, и поднимается на ноги, только когда Рэйвен, Эрик и Чарльз замирают прямо напротив него. Тогда он протягивает руку каждому из них, не преминув коснуться сухими губами ладони Рэйвен.

О, с ума сойти, думает она. Первый раз поцеловали руку — и кто? Смертельный враг человечества и коварный убийца лимбо-сами-знаете-чего.

Ей определенно везет.

Она снова убирает руки в карманы и принимается подражать яростному взгляду Эрика. Притворяться Чарльзом неинтересно — тот просто ждет и всем своим видом излучает миролюбие и готовность конструктивно и тихо решать любые проблемы.

Рэйвен на деле плевать и на первого, и на второго, но откровенно зевать от скуки в присутствии сенатора невежливо, так что ей приходится показывать хоть какие-то эмоции.

Впрочем, сенатор и не смотрит в ее сторону — он слишком занят Эриком. Чарльз недовольно хмурится и делает шаг вперед, отвлекая на себя часть внимания.

— Мы здесь ради ликвидамбаров, — вежливым голосом говорит он, незаметно стараясь заслонить Эрика. Учитывая, что тот выше его чуть ли не на голову, это выглядит довольно…

Рэйвен нащупывает в кармане своих цыплят.

— Мы здесь ради того, чтобы остановить тебя, — вклинивается Эрик, снова вынуждая Шоу посмотреть на себя.

Чарльз недовольно сопит себе под нос.

— Нет, не для этого, — укоряющим тоном поправляет он. — То есть, да, для этого, но не для… Вы ведь сами этого хотите, разве нет?

Шоу приподнимает брови:

— Остановить себя? Нет, не очень.

— Да нет же! — поморщившись, взмахивает руками Чарльз. — Вы не хотите истреблять ликвидамбары, я знаю! И вы знаете это, верно?

Эрик одновременно с Рэйвен шумно выдыхает и скрещивает руки на груди.

Может, пока Чарльз вдохновлено вещает о том, что Шоу чувствует на самом деле, у нее получится выскользнуть из кабинета и доесть последнюю пастилу.

Как иначе все это пережить, она не имеет ни малейшего понятия.

***

— Поверить не могу, — расстроено говорит Чарльз часом спустя. — Просто поверить не могу.

Он отдает Эрику большую чашку с чаем, в который насильно кладет кусочек лимона — «зима на дворе, витамины — это важно» — и Рэйвен в данный момент готова молиться и танцевать для тех таинственных богов, что свели этих двоих вместе. Пока Чарльз печется об Эрике, никто не обращает на нее внимания, и она может поглощать газировку литрами.

Ну, чем она и занимается в данный момент.

— Ты не можешь поверить, что Шоу не отказался от многомиллионного контракта только потому, что ты думаешь, что ему это не нужно? — переспрашивает Эрик, постукивая пальцами по подлокотнику. — Да, действительно невероятно.

Чарльз обиженно смотрит на него и дует на свой чай.

— Я сделал все, что мог, — говорит он, делая большой глоток и прячась за чашкой. — У тебя были другие предложения?

— Да, — энергично кивает Эрик. — Похитить его и пытать, пока он не согласился бы помочь.

Вау, думает Рэйвен, вот это фанатизм и сумашествие. Да ей такое даже с «Сумерками» не снилось, при всей ее огромной любви к Эдварду.

То есть, она это уже переросла. Однозначно переросла.

Чтобы там не думал Чарльз.

И как бы он не смотрел на постеры в ее комнате. Это просто дань прошлому.

— Но Эрик, — мягко замечает Чарльз, — убийство Шоу не принесет тебе успокоения.

— Я бы все-таки попробовал, — задумчиво роняет Эрик. — А вдруг?


***

Они все еще сидят в кабинете, и Эрик с Чарльзом все еще пытаются придумать план действий, когда неожиданно раздается телефонный звонок. Рэйвен снимает трубку и не слишком приветливо говорит:

— Добрый день, это детективное агентство без названия, мы специализируемся на «я еще не поняла, на чем». Как я могу вам помочь?

— Позовите Эрика! — просит взволнованный женский голос. — Это очень срочно!

— Что, никто кроме меня не слышал о мобильниках? — ворчит Рэйвен, спрыгивая с кресла и утаскивая телефон за собой. — Или о радиотелефонах?

Чарльз смотрит на нее с таким видом, словно она предложила приготовить Мойру на ужин.

— Ох, да, у нас шестидесятые, прошу прощения, — огрызается Рэйвен, отдавая трубку Эрику.

Чарльз явно собирается отчитать ее — в его манере, когда это больше похоже на увещевания, — но тут у Эрика случается одно из этих его выражений лиц, из-за которых Чарльз просто отказывается замечать кого-либо еще, и Рэйвен облегченно переводит дыхание.

Ровно на пару секунд, потому что вслед за этим Эрик срывается с места и исчезает за дверью с криком:

— Он уже там!

— Ликвидамбары! — вторит Чарльз, даже не запнувшись для приличия, и выбегает следом. — Мы должны спасти их!

Рэйвен даже не знает, как на такое реагировать.

И, вообще, стоит ли.


***

В конце концов, она нагоняет их, и они втроем доезжают до заповедника. По пути Чарльз полыхает праведным гневом, Эрик — просто полыхает, а Рэйвен рисует узоры на запотевшем стекле автомобиля, делая вид, что слушает все эти их возмущения. Честно говоря, ее больше заботит, появится ли Хэнк в саду.

У ворот их встречает миссис Леншерр, трагично заламывающая руки и воздевающая их к небу. За ее спиной виднеются тракторы, какие-то люди бегают туда-сюда, и на их фоне страдающая миссис Леншерр выглядит впечатляюще. Даже Рэйвен проникается моментом.

— Мама, — говорит Эрик на выдохе, — это Чарльз. Чарльз, это моя мама.

На секунду все замирают, миссис Леншерр подозрительно и оценивающе осматривает Чарльза, Чарльз старается выглядеть прилично и не падать в обморок от волнения, а Эрик…

Эрик мчится спасать свои лимбо-штуки.

Рэйвен мчится за ним, потому что видит Хэнка.

Ликво-штуки-или-как-их-там — Рэйвен наконец видит их тоже.

И замирает, споткнувшись о какой-то корень — покрасневшему Хэнку приходится ее поймать, но она не обращает на это внимания.

Вместо этого она кричит:

— Да вы, блин, это не всерьез!

Эрик, его мама и Чарльз, которые успели сравнятся с ней, останавливаются и недоуменно смотрят на нее.

— Ты о чем? — осторожно спрашивает Чарльз. — И следи за выражениями.

Рэйвен выбирается из хватки Хэнка, кротко улыбнувшись ему и смущенно заправив за ухо прядь волос, и продолжает:

— Я о ваших лимб… лист… ликви-ну-вы-знаете!

Эрик и Чарльз переглядываются.

— Это же просто деревья! — надрывается Рэйвен, тыкая пальцев в сторону действительно просто деревьев, возле которых столпились рабочие. — Просто… дубы! Вы затеяли это все просто каких-то бревен?

— Это не просто бревна, — обиженно замечает Чарльз.

— И они не похожи на дубы, — поддакивает Эрик.

— Да вы что! — выдыхает Рэйвен, прищурившись. — Не похожи? Господи, да они… да у них!.. Они же даже не цветут!

— Осень, — говорит Чарльз.

— И это не куст, — язвительно добавляет Эрик. — Ему необязательно цвести.

Рэйвен просто садится прямо на влажную от недавно прошедшего дождя землю и утыкается лбом в колени.

***

Хэнк поднимает ее и ведет куда-то в сторону, слушая бессвязный лепет о Джелли Белли***. Они останавливаются у забора, и Хэнк заботливо обнимает Рэйвен за плечи, пока Чарльз скачет вокруг рабочих в комбинезонах и размахивает руками, словно это может убедить их остановиться. Эрик просто пытается оттащить их в сторону, а миссис Леншерр явно с трудом удерживается от того, чтобы подоспеть ему на помощь.

Эрика уволакивают сразу двое, но он вырывается и бросается на перерез трактору, который, в общем-то, и не пытается двинуться с места.

Чарльз повисает на его плечах, стараясь остановить, Эрик держится за трактор, Рэйвен все больше хочется зарыдать.

И тут появляется Шоу.

***

В какой-то момент Рэйвен думает, что будь у Эрика пистолет, Шоу был бы продырявлен уже раз десять — ну или сколько там пуль в обойме?

Разумеется, будь у Эрика пистолет, Чарльз бы его отобрал, вещая о том, как это нехорошо — пытаться убивать людей. Или, может, даже показал бы.

В смысле, сейчас не об этом надо думать. О Шоу думать как-то продуктивнее.

Или о том, что первое дерево уже выковыривают из земли с корнями, а Чарльз бегает вокруг взволнованной мышью, Эрик машет в воздухе кулаками и ловит падающую в обморок миссис Леншерр.

А затем он, аккуратно передав ее на попечительство Чарльза, идет убивать Шоу.

— Эрик! — кричит тот ему вслед. — Эрик, не надо, останься со мной! Не делай этого!

Рэйвен уже готова начать осматриваться в поисках видеокамер. Такую трагедию просто нельзя пропустить.

Может, они все ненастоящие. Может, это просто телешоу, и под вязаным кардиганом Чарльза скрывается очередная нелепая форма спасителя миров.

Ну, ликвидамбаров.

Миссис Леншерр бережно принимает на руки еще один рабочий, а Чарльз мчится к Эрику, чтобы остановить его, и Рэйвен собирается умолять его остановиться, потому что она хочет видеть, как будут уничтожать уничтожителя, но тут…

Тут на Чарльза сваливается один из его драгоценных ликвидамбаров, сдвинутый с места ковшом одной из гигантских желтых машин.

И Рэйвен визжит уже по другой причине.

— Ты убил моего брата! — вопит она, отталкивая от себя испуганного Хэнка и срываясь с места.

Эрик, не обращая на нее ни малейшего внимания, оставляет задыхающегося Шоу в покое и тоже бежит к Чарльзу.

Конечно, он успевает первым, и, когда Рэйвен добирается до них, Эрик уже баюкает в объятиях Чарльза.

Рабочие принимаются за очередной ликвидамбар.

***

Мойра ставит перед Чарльзом тарелку с блинами и подталкивает к нему сироп.

— За счет заведения, — говорит она сочувствующе. — Как твоя нога?

— Еще месяца три в гипсе, и будет в порядке, — слабо улыбается Чарльз. — Спасибо.

— Слышала, Эрик открыл свое собственное агентство? — помолчав, спрашивает Мойра и усаживается на соседний табурет.

— Да, — разрезая блины пополам, кивает Чарльз и смотрит на нее печальным взглядом. — Защищает природу тем, что похищает всех подряд и скрывается от закона.

Мойра пытается сделать вид, что расстроена. Честно, пытается, не ее вина, что не выходит.

— Так… значит, это конец? — спрашивает она. — Эрик ушел от тебя? От вас, я имею, в виду. От тебя и Рэйвен, — она тревожно хватается за салфетницу и переставляет ее с места на место.

Чарльз качает головой и обиженно поправляет:

— Рэйвен ушла с ним. Сказала, что так веселее. И у него есть автомат со сладостями.

— Ох, — тяжело вздыхает Мойра. — Мне так жаль.

Чарльз благодарно ей улыбается.

— Не хочешь, — осторожно начинает Мойра, — посмотреть сегодня вечером кино? Я могу взять диски в прокате.

— Это так мило с твоей стороны! — восклицает растроганно Чарльз. Но не успевает Мойра обрадоваться, как он добавляет: — Однако боюсь, сегодня не могу. Эрик собирается готовить мне ужин, будет невежливо уйти.

Мойра моргает, отпуская салфетницу, затем медленно соскальзывает со стула.

— Ужин, — повторяет она тихонько. — Ужин. Пожалуй, мне надо на кухню.

И пропадает из поля зрения. Чарльз растерянно смотрит ей вслед, раздумывая, не стоило ли сказать, что завтра он будет рад посмотреть с ней любой фильм, но тут дверь закусочной распахивается, и внутрь заходит Эрик.

Воровато осмотревшись — как будто на него охотится по меньшей мере ЦРУ — он подходит ближе и протягивает руки к Чарльзу.

— Мне достаточно будет просто опереться, — возражает тот, но Эрик, не слушая его, легко подхватывает его на руки и тащит на улицу.

А Мойре на память остается костыль.

***

Для ликвидамбаров, кстати, Чарльз разбивает целый парк, но Эрик утверждает, что это не то.

А Рэйвен собирается там устроить свою свадьбу с Хэнком.

Хэнк, конечно, пока об этом не знает.
______

* «Малыш» — название бомбы, сброшенной на Хиросиму.

** Цыплята из пастилы действительно того заслуживают) Посмотреть, как это выглядит, можно тут: www.junkfoodnews.net/JUST-BORN-MARSHMALLOW-PEEP...

*** Джелли Белли (оно же Jelly Belly) может запросто заменить причину для существования) Это не просто драже, оно вкуснее в сто раз! content.foto.mail.ru/mail/aloha100/_answers/i-2...

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Raven / Mystique, персонажи: Hank McCoy / Beast, персонажи: Emma Frost, персонажи: Sebastian Shaw, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: перемена, рейтинг: PG-13

---

[First Class Fest]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пять дней

[alexandra bronte]

Название: Пять дней
Переводчики: alexandra bronte & Fly!
Артер: tindu
Бета: origami
Жанр: angst
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Эрик/Чарльз
Количество слов в оригинале: 3400
Ссылка на оригинал: cerebel-fics.livejournal.com/93171.html
Разрешение на перевод получено.
Предупреждения: психологические пытки, херт/комфорт, сенсорная депривация.
Сюжет взят из Вавилона 5. В этой вселенной вышедших из-под контроля телепатов подвергали наказанию путем сенсорной депривации в специальных гробах вне телепатической досягаемости от других людей. Это считалось худшей из пыток.
Саммари: Чарльз был взят в плен. Затем спасен.

~*~

Когда он просыпается, его окружает темнота. Он один. Совершенно один.
Никогда еще одиночество не было настолько всепоглощающим.

На мгновение с Чарльзом Ксавье происходит то, чего он не испытывал ни разу в жизни: его охватывает паника. Волна страха удавкой стягивает горло, он оборачивается, взмахивает руками, ладонь ударяется обо что-то холодное и гладкое.

Он понимает, что полностью обнажен. По крайней мере, до пояса, ниже он ничего не чувствует.

Он прислушивается к своим ощущениям, касается всего, до чего может дотянуться. В футе от кончика его носа – ровная гладкая поверхность. Такая же – под ладонями его вытянутых рук. Он лежит на листе поролона. Чарльзу удается нащупать какой-то выключатель, щелкнуть им. Холодные капли воды ударяют в щеку. Хотя, то, что льется на него сейчас, больше похоже на гель.

Спустя еще несколько секунд осторожной проверки, Чарльз обнаруживает катетер. Точнее, даже два.

Все говорит о том, что эта тюрьма предназначена для…

Нет. Не может быть, чтобы это было рассчитано на постоянное пребывание.

В отчаянии он закрывает глаза, вжимает пальцы в висок и тянется. До предела напрягает все имеющиеся у него способности. Старается сконцентрироваться, собрать все, что осталось от воли и сил, но мир вокруг уменьшился до размеров гроба. Чарльз может парить в космосе. Или оказаться на много миль под землей. Он может находиться где угодно.

Он абсолютно один.

– Кто вы такие? – Почти выкрикивает он и чувствует вкус крови во рту. – Что вам нужно?

И не получает ответа.

Чарльз старательно дышит. Воздух теплый и свежий. Нет никаких причин для паники. Он не может оставаться здесь вечно. Его захватили в плен, это очевидно, но, раз он до сих пор жив, значит, похитителям что-то от него нужно.

Он отказывается верить в то, что ему предстоит нечто столь банальное и жуткое, как пытка.

Чарльз ждет.

Он пытается сделать глоток похожей на гель жидкости из крана. Отвратительно. Вкус между сладким и соленым. Сочетание частое для азиатской кухни, но металлический привкус вызывает мысли о чем-то подгнившем

Должно быть, гель течет по металлическим трубкам.

И Чарльз определенно не в космосе. Земное притяжение на месте.


Совершенно неважно, закрыты или открыты его глаза. Здесь нет никакого источника света, Чарльза окружает абсолютная тьма. Он не может перестать двигаться – чуть меняя позу, постукивая пальцами, ероша волосы, потому что, стоит остановиться, и – его тело исчезнет навсегда. Как будто его здесь и не было. Как будто оно никогда не было.

Чарльз не может с уверенностью сказать, сколько прошло времени. Он думает об этом. Начинает считать. Доходит до десятков тысяч «секунд» прежде, чем решает попробовать что-нибудь еще.

Неизвестное время спустя он прекращает перебирать способы отвлечься: ни один не работает.

Сердце бьется все медленнее. Он не может ничего видеть в настоящем, и сознание невольно обращается к прошлому. Он думает об Эрике. Так уж получается, когда ему нечем занять себя, он всегда думает об Эрике. Вспоминает, что шесть раз видел, как тот улыбается. И представляет себе в деталях каждый из шести. Перебирает эти картинки в голове, одну за другой. Изо всех сил пытается ухватить ускользающие детали. Это вопрос выживания.

Через какое-то время он понимает, что плачет.

Сколько времени уже прошло? Должен же хоть кто-то его услышать.

Нет, наверное, прошло всего несколько часов.

Совсем немного.


~*~

Он то проваливается в сон, то просыпается вновь, и это продолжается так долго, что глаза кажутся засыпанными песком, а во рту пересохло. От неподвижности сводит мышцы.

Сон позволяет скоротать время… или нет? Это краткая дрема или он пробыл в забытьи несколько часов?

Тишина невыносима.

Он сходит с ума.

Тишина.

Тишина лишает его остатков рассудка.

Ему нужна хотя бы одна мысль. Любая. Как размышления случайного прохожего, рассматривающего список покупок, или юной девушки, страдающей по поводу своей неудавшейся личной жизни. Простые мысли, не имеющие никакого значения. Просто мгновения повседневности, отголоски слов и образов, в тихом гуле которых Чарльз провел всю свою жизнь.

Его лишили не одного – двух чувств разом.

Он ощущает, как вибрирует его гортань. Он говорил. Проговаривал эти мысли вслух.


– Возможно, ваше желание исполнится, Чарльз.

Чарльз садится, прямой, как струна.

Точнее, пытается сесть, потому что лоб тут же упирается в крышку гроба (нет, нужно придумать другое название), и Чарльз с проклятьем на губах падает назад. Он ведь сказал это вслух, не мысленно?

– Конечно, нет. Вы же не ожидали, что мы оставим вас здесь без присмотра?

– Кто вы? – Чарльз думает, что его горло должно быть сухим, а голос – хриплым от долгого молчания. Ему кажется, что он не разговаривал многие годы.

– Едва ли сейчас подходящее время, чтобы обсуждать это, – отвечает голос. Чарльз отчаянно пытается проанализировать услышанное, наверное, неопределенного тембра голос мог принадлежать и молодому мужчине, и женщине. Он не может даже определить пол. Он вообще ничего не может определить. – Я хочу поговорить с вами о людях Икс.

Чарльз отрицательно мотает головой.

– Вы не услышите от меня ни слова.

Пауза тянется мучительно долго.

– Боюсь, в этом случае вы проведете здесь довольно долгое время.

– Меня не пугает ваш дурацкий гроб.

Неудачное, неудачное слово.

– Полагаю, это не так, – возражает голос. – Думаю, вы боитесь, что никогда больше не сможете прикоснуться к чужому сознанию. Смею заверить, господин Ксавье, что, если мы не получим то, что нам нужно, вы умрете здесь.

Сердце пропускает удар.

– Прощайте, Чарльз.

– Стойте.

Но голос уже ушел.

– Подождите!

Ушел.


~*~

Он коротает время, слушая свое дыхание. А когда забывает слушать – пугает самого себя кашлем или быстрым вздохом. И это тоже было страшно. Заставляет думать о том, что он вообще забудет, каково это – слышать.

Спустя, кажется, целую вечность, голос появился вновь.

– Как вы себя чувствуете, Чарльз?

– Благодарю, хорошо, – отвечает Чарльз, так уверенно, как только может. – А вы?

В темноте слышится смешок, и голос снова исчезает.


~*~

Воспоминания становятся все более призрачными, их все труднее удержать. Чарльз пытается заставить себя думать – просто думать, о чем угодно, но чем больше он старается, тем хуже выходит.

«Эрик», – шепчет Чарльз. Сам не зная почему.


~*~

Голос приходит к нему снова и снова. Чарльз предполагает, что через равные промежутки времени, но не уверен в своих ощущениях. Ему кажется, что между первым и вторым разом прошли дни, между вторым и третьим – минуты, а между третьим и четвертым – недели… но вопрос остается прежним.

– Как вы себя чувствуете, Чарльз?

И вновь наступает тишина.

На пятый раз Чарльз кричит:

– А как, по-вашему, я должен себя чувствовать?

Тишину нарушает смешок.

Голос исчезает.

Чарльз с отчаянием понимает, что все это время отвечал на вопрос не живого человека – магнитофонной записи. Может быть, даже в самый первый раз?

После этого все появления голоса сливаются в одно. Ткутся в полотно из страха и ночных кошмаров, узора на котором Чарльз уже не в состоянии понять.


~*~

– Здравствуйте, Чарльз.

Чарльз открывает глаза.

– Хотите узнать, как долго вы находитесь здесь?

Он разлепляет губы, чувствуя, как они запеклись.

– Да, – шепчет он.

– Один день.

Отчаянно хочется верить, что голос лжет. Но…

Он сворачивается в комок и плачет.


~*~

Чарльз точно не уверен, находится ли он в сознании или за его пределами. Ощущения не меняются. Провалы во времени могут оказаться просто снами. А могут – тем самым мгновеньем, в котором Чарльз прекратит свое существование. Исчезнет в тумане и небытии.

Гроб. Это гроб. Он все еще не подобрал другого определения. Потому что это в самом деле его гроб. И если не получат желаемого - все равно оставят Чарльза умирать от голода.

Эти мысли заставляют паниковать.

Он кричит, пока не срывает голос. Пальцы рвут поролон. Он прокусывает щеку и ощущает вкус крови на языке.

– Где найти людей Икс?

Он сжимает губы.

– Где найти людей Икс? Где найти людей Икс? Где найти людей Икс?

Чарльз понимает, что вопрос поставлен на повтор. И зажимает уши руками.


~*~

Вечность спустя он сплевывает кровь и погружается во внезапное благословенное молчание.


~*~

Когда он просыпается, то обнаруживает, что гель из крана больше не течет.

Сразу за этим открытием звучит голос:

– Мы хотим привлечь ваше внимание, Чарльз, – говорит он. – Вам известно, как долго можно умирать от голода?

Три недели.

– Три недели, – продолжает голос. – Три долгих мучительных недели.

Чарльз решает, что больше не будет пить. Тогда срок сократится до трех дней.


~*~

Он просыпается, не помня, как отключился, и жадно глотает воду из крана. Его разум предал его.

Он откидывается назад, горло перестает гореть, а живот сводит от боли.


~*~

С этого момента все становится размытым и невнятным.

Воспоминания обрывочны. Чарльз не может думать о том, кто он. Не может понять, почему все еще сопротивляется. Все, что он помнит – ответ на вопрос «где люди Икс?» – потому что он всплывает в памяти каждый раз, когда он слышит этот вопрос.

Вестчестер.

Вестчестер.

Спустя какое-то время он перестает понимать, что означает это слово. Вест? Как «норд-вест»? Честер? Это даже на слово не похоже.

Вестчестер.

Вестчестер.

~*~

Он слышит крик.

Скорее всего, кричит он сам, поэтому решает не обращать внимания.


~*~

Внезапно темноту разрывает ослепительный свет. Глаза мучительно жжет. Чарльз закрывает их и дергается в сторону, и…

Видит смутный силуэт, окруженный обломками его металлической темницы. Эрик склоняется к нему и касается лба, а потом шеи, проверяя пульс.

Способность читать мысли возвращается с трудом, будто контроль над покалеченной, но вновь исцеленной конечностью.

– Эрик, – шепчет Чарльз.

– Шшшш, – слышит он в ответ, и видит-чувствует-принимает руки, скользящие под его колени и спину, освобождающие из-под обломков.

Чарльз прижимается щекой к плечу Эрика. Не открывая глаз, осторожно проскальзывает в разум друга. Словно наездник.

Он распознает каждый взгляд, каждый звук. Вспышка. Прихожая. Кресло. Дерево. Цвета: серый, серый, зеленый, серый. Все это приходит отдельными элементами, деталями, которые никогда не соберутся в полную картину. Поток образов, который течет через его разум, не рождая воспоминаний.

– Что они с ним сделали? – слышит он (Эрик).

«Голос кажется знакомым», – успевает подумать Чарльз, прежде, чем отключиться.


~*~

Чарльз не помнит.

Как урчит двигатель самолета. Как колется и греет одеяло, в которое он завернут. Как кончики чужих пальцев касаются его щеки.

Чарльз не помнит ничего.


~*~

Забавно, думает он, быть частью реальности, которую он не контролирует, совсем.

Он видит. Горы и лед. Гладкий покореженный металл. Вспышка темно-синей кожи и ярко-рыжих волос.

– Он когда-нибудь проснется?

– Он не спит.

– А выглядит так, будто…

Прикоснуться пальцами к виску. Привычный жест, но вот только… все снова исчезает.

– Ты хочешь сказать… он у тебя в голове?

– Я чувствую его там.

– Что он делает? Чарльз? Чарльз, ты меня слышишь?

Конечно, слышит. Что за глупый вопрос?

– Он просто… просто здесь.


~*~




Он долго прячется в разуме Эрика.

Поначалу это похоже на хождение взад вперед по больничному коридору. Словно в ожидании чего-то.

Но потом…

Сперва это проявляется в незначительных, обыденных действиях: еде, упражнениях. Он не дает себе труда задействовать собственное сознание. Не делает попыток понять. Он просто функционирует. Медленно постигая загадку движения мозговых импульсов.

Он мог бы остаться здесь навсегда.

Чарльз знает, краем сознания чувствует, что оставляет позади что-то важное, но, будь он проклят, если помнит, что. Чем бы это ни было, все равно оно сломано.

День сменяет ночь, ночь приходит вслед за днем. А все остальное – сны. Он плывет по ним, замечая: разрозненные части особняка, кажется, он узнает их; прибор, который не узнает; пляж, усыпанный обломками. Картины, лишенные логики, словно кит выброшенный на берег там, где его не должно быть, или залы, искривленные и извилистые, словно американские горки.

Все его сны лишены смысла. Чарльз довольствуется этим.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: NC-17

---

Wish I had other choices

[Captain Hardness]

Видео: Wish I had other choices
Автор:  StarlightSwan
Пейринг: Эрик/Чарльз
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: АУ
Продолжительность: 02:49
Дисклеймер: песня - Within Temptation, герои - Marvel
Саммари: Чарльз знакомится с Эриком, и это становится началом дружбы, которая перерастает в нечто большее... Но иногда даже самой сильной любви не хватает для того, чтобы простить ошибки и забыть причиненную боль.
Ссылка на видео: smotri.com/video/view/?id=v18754597789

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: субботник, рейтинг: PG-13

---

Quam Semper

[Анхель]

Название: Quam Semper
Автор:  красота в глазах смотрящего
Артер:  Shame on me.
Бета:  капитан треники
Жанр: Dramatic Thriller
Рейтинг: R
Пейринг: Эрик/Чарльз, дженовый Чарльз|Рейвен, Чарльз/ОЖП, Чарльз/ОМП, вскользь упоминается Эрик/Рейвен
Размер: Перемини/Недомиди/Наномакси, в общем ~15000 слов
Предупреждения: Некоторые отклонения от канона, жестокость, психологическое насилие, увечья, можно воспринимать как AU и ООС
Дисклэймер: Персонажи принадлежат Marvel
От автора: Основной темой текста является нетипичная психика Чарльза Ксавье, для того, чтобы некоторые моменты приобрели смысловую окраску, прежде чем приступить к чтению желательно ознакомиться со статьей "Шизоидная акцентуация" на Вики;
В процессе бетирования случился форс-мажор, из-за чего пришлось все переправлять по новой и в спешке, так что если вы заметите какие-либо ошибки и сообщите о них нам в личку, мы будем вам очень и очень благодарны;

Перевод названия и заголовков

Quam semper (лат.) - Реабилитация

speculum antiquae (лат.) - старое зеркало
affectum volans (лат.) - эффект мерцания
alterius libenter (лат.) - чужое веселье
pueri mali (лат.) - дрянной мальчишка
puellae nomen non meministis (лат.) - девушка, чьего имени он не помнит
sanguis (лат.) - кровь
boni pueri (лат.) - хороший мальчик
placidus (лат.) - успокоение
lorem ipsum (лат.) - игра
quando omnia mutantur (лат.) - когда все изменилось
rapta ambulans (лат.) - украденный шаг
hodie (лат.) - этот день

Октябрь 1937 года

Чарли больше увлечен своими солдатиками, когда впервые слышит это. Сначала очень невнятно, какое-то бормотание… Будто бы страшные гоблины из рассказов нянюшки Гвэн действительно пришли в их дом и поселились в стенах, а сейчас смотрят за Чарли и перешептываются… Он отворачивается от потрясающей размахом батальной сцены, выстроенной на полу гостиной с использованием все тех же солдатиков, плюшевых зверей и пары танкеток, и пристально оглядывает залу, - злобных светящихся глаз не видно, но бормотание тут как тут, никуда не пропадает и даже звучит громче и отчетливей, постепенно становясь таким узнаваемым…
«…день… на этих… храни Господь… проклятье, эти каблуки убьют меня!»
Гоблины говорят голосом нянюшки Гвэн, и это тут же спускает Чарли с небес на землю. Чарльз оглядывается на гувернантку, которая по обыкновению наблюдает за его игрищами, но та молчит. Заметив, что Чарли смотрит на нее, нянюшка Гвэн приятно улыбается, а Чарли слышит громко и отчетливо:
«Дрянной мальчишка, как ты замучил меня! Скорей бы уж тебя сдали на полный пансион в школу при Итоне!»
Чарльз отворачивается и чувствует какой-то подвох. Губы нянюшки не шевелились, но он же слышал! На самом деле слышал! Может, нянюшка Гвэн как волшебники с ярмарки? Черве… черево… чревовещательница?
Чарли откладывает своего первого оловянного генерала поближе к синему плюшевому слону и подходит к гувернантке.
- Нянюшка Гвэн, вы чревовещательница? – спрашивает он, заглядывая в ее сладкое, как запеченное яблоко, лицо.
- С чего ты взял, малыш? – ее рука ласково треплет его по волосам, и Чарли слышит:
«Да за что же мне это наказание?!»
- А почему вы хотите, чтобы меня отправили в Итон?

Ласковая горничная по имени Мари – у нее мягкие руки и она пахнет розовой водой - как всегда улыбается ему за завтраком. Еще она в овсянку добавляет ложку сахара, иначе Чарли не будет ее есть. Так вот, она улыбается, когда приносит маменьке ее утренний кофе, а отцу красивый бело-красно-зеленый омлет, но в столовой слышится:
«Бедный-бедный мой Грегори, как же я скучаю по тебе… Когда ты вернешься ко мне?»
Чарли очень хочет спросить, кто такой Грегори, но Мари уже уходит. Еще долго он слышит что-то про Фран-цию, солдатиков и море…

Днем в парке Чарльз решает, что все в окрестностях стали чревовещателями. И все вокруг говорят одновременно - о мячах, платьях, щенках, каких-то бумагах, немецком железе, шоколаде для армии, кружевных лентах. Очень много говорят о каком-то толстяке. Даже не о толстяке, а о Толстяке - Чарли кажется, что когда о Толстяке говорят, то говорят с большой буквы, будто голос становится чуть громче, только не громче, а как будто больше и тяжелее… Если честно, Чарли не очень понимает, зачем все до единого вдруг стали чревовещателями и иногда говорят вслух очень стыдные, а иногда и противные вещи, как та красивая дама на липовой аллее…
Через час прогулки по парку Чарли чувствует дурноту, у него гудят ноги и голова, будто он хорошенько упал или весь день играл, а его никто не остановил. Люди вокруг по прежнему говорят гадости, а нянюшка Гвэн и ухом не ведет, она как будто и не замечает всего этого, идет и рассказывает Чарли о каких-то там куклах с глупыми именами, которых она никак не может продать.
Когда они подходят к пруду, Чарли начинает плакать – у него так болит голова, что он уже просто не может сдерживаться. Люди начинают злобно шипеть, совсем как гуси на ферме. Гувернантка тоже шипит, больно сжимает ладонь Чарли, который никак не может перестать плакать, и тащит домой напрямик, не по аллеям, а по газонам. Вдогонку раздаются рассерженные крики местных садовников.

Вечером, наплакавшись вволю, Чарли незаметно пробирается в отцовский кабинет и долго слушает его бормотание.
«Американцы задерживают фонды… На Уэльском заводе нестабильный уровень производительности труда… Депрессия уничтожила все наши рынки сбыта… Германия больше ничего не покупает…»
Чарли не понимает и половины того, о чем говорит папенька, но его голос приятно успокаивает. Голос отца хоть и усталый, но совершенно не злой, как у тех людей в парке.
- Папенька, а почему Германия больше ничего не покупает? – шепчет Чарльз.
Отец вздрагивает, будто и не замечал, что уже добрый час его сын сидит тут же на ковре в его кабинете и слушает отеческие разглагольствования.
- Чарли, давно ты здесь?
«Мой маленький уникум».
- Давно… А кому же ты тогда рассказывал про… Германию и остальное? – Чарли хитро щурится, - Гоблинам?
«Я что же говорил вслух?».
- Пойдем-ка, малыш, я отведу тебя спать… А то давно пора, знаешь ли.

Люди в парке все еще шипят как гуси, но теперь у них есть крылья и клювы… В любой другой день Чарли бы пришел в восторг от целого парка, наполненного гусями, одетыми в платья и костюмы, в шляпах и при зонтах… Но эти гуси были очень злые, они гнались за Чарли, хватали клювами за одежду и били крыльями.
Чарли кричит и бьется, но никак не может заставить дурацких гусей отстать от него. Чарли молит о помощи, но никто не приходит. Чарли кричит так громко, что у него начинает болеть горло, и ему кажется, что деревья в парке начинают трястись. Чарли видит свой дом, до него совсем немного осталось бежать, и он…
- Ах ты, маленький мерзавец!
Чарльз подлетает над кроватью. Рядом стоит нянюшка Гвэн в смешной ночной сорочке с рюшами и, страшно пуча глаза, трясет его за плечи.
- Ты – отродье сатаны! – она выдергивает Чарли из кровати и тащит за собой прочь из детской, потом вниз по лестнице. Чарльз не успевает переставлять ноги, так быстро она спускается, и больно ушибается о ступени. Но ей опять будто все равно. Она шипит, как гуси из сна:
«Нечистый!.. Дьявол!..Сатана!»
Чарльзу безумно страшно, ему кажется, что вчера он совсем не ошибся, а просто перепутал что-то… Не гоблины говорят нянюшкиным голосом, просто нянюшка и есть гоблин. А Чарли, наверное, плохо себя вел, и теперь она его съест! Чарльзу страшно и болят ушибленные ноги. Гувернантка все кричит.
Наконец дурацкая лестница кончается, Гвэн выволакивает чуть не плачущего Чарли в холл и ставит перед зеркалом. Бьет по щеке ладонью так, что остается яркий след, и кричит. Кричит не останавливаясь:
- Посмотрись! Посмотрись, нечистый! Нравится тебе твое отражение, Сатана?
Чарли смотрит на этого мальчика в стекле и никак не может понять, нравится он ему или нет. Да и кто этот мальчик, Чарли не совсем понимает. И никак не может поверить в то, что есть еще один Чарли, только там – за стеклом.
Нянька все кричит про ад и сатану, про чертей и страшный суд.
Чарли просто хочет, чтобы она остановилась. А еще у него болят ушибленные ноги. И мальчик за стеклом безмолвно плачет.
Голос няньки становится все тише, сейчас она уже просто громко говорит.
«Папочка!» - зовет Чарли, - «Папочка, мне больно и страшно. Папочка!»
Когда прибегает отец – он тоже одет в смешную ночную рубашку - и берет Чарльза на руки, прижимает к себе, гувернантка и вовсе едва слышно шепчет и хватается за горло.
Отец обещает вызвать полицию, говорит, что более не подпустит «эту сумасшедшую» к Чарли, велит ей убираться сию секунду…
- Ваш сын дьявол! – шепчет няня Гвэн, - Мне больно даже думать, когда он рядом.
Чарли смотрит сквозь стекло, на мальчика по ту сторону. По его лицу катятся слезы, но он как будто и не плачет вовсе.

Сентябрь 1941 года

В последнее время Чарли все чаще захаживает к мистеру Роберту, почти каждый день. Он приходит к старику и беззастенчиво читает его мысли…

О мистере Роберте Чарли узнал случайно. Впрочем, большую часть вещей Чарли узнает, случайно прочитав чьи-то мысли.
Так вот, однажды, спустя пару месяцев после переезда в Америку, Чарли увидел одну из горничных плачущей. Ее мысли были тяжелыми и будто бы влажными, рыхлыми, как тряпка, слишком долго пролежавшая в воде. Горничная думала о своем отце, который после удара стал совсем плох.
Она плакала нестерпимо долго, и Чарли решил было раскрыть свое инкогнито и выйти из-за приоткрытой двери, но горничная утерла слезы и направилась к лестницам, с твердым намерением зайти к отцу, проведать как он там.
Чарли потянулся следом, он и сам не знал зачем, может, проникся сочувствием, но рациональная (и что уж скрывать, самокритичная) часть Чарли настаивала на том, что ему просто-напросто любопытно, на что похоже сознание человека, личность которого перестала существовать.
Поднявшись за горничной на четвертый этаж, где располагались комнаты слуг, Чарли замер за дверью.
Горничная что-то говорила жалким сочувствующим тоном, но Чарли не мог разобрать ее мычание – он был занят, его окончательно и бесповоротно захватил мир внутри головы мистера Роберта.
Сознание старика было заполнено солнечным светом, запахом луга и пением диких птиц. Это было что-то невообразимое. Чарли чувствовал на своей коже этот свет, ему казалось, что именно он стоит посреди бесконечного поля, уходящего за горизонт. Но не это было самым главным. Чарли не слышал ничего. Ничего кроме пения птиц. Будто бы Чарли остался совсем один в мире, где не существовало ничьих злых и грязных мыслей.
Это было странное ощущение, будто бы до этого момента Чарли был истощен, но не замечал этого, а сейчас, наконец, получил возможность отдохнуть. Будто он из шторма попал в штиль. Спокойствие и умиротворение. Чарли не помнил, когда он чувствовал что-то подобное в последний раз, да и чувствовал ли когда-нибудь…

Всю церемонию Чарли думает о том, чтобы поскорее сбежать из парадной залы и снова оказаться в солнечном мирке сумасшедшего старика. Чарльз стоит за спиной матери и держит в руках пошлую атласную подушечку небесно-голубого цвета. На ее скользкой поверхности поблескивают гладкими боками обручальные кольца. Мама со счастливой улыбкой на лице читает свадебную клятву и громко думает о том, хватит ли на всех угощений, не начнется ли дождь, не будет ли слишком сильного ветра и не потреплются ли кипельно-белые тенты, растянутые в парке при особняке. Отчим смотрит на нее, широко улыбаясь, ожидая своей очереди произнести пустую поговорку о вечной любви и верности. Мыслей отчима Чарли предпочитает не видеть, но в последнее время контроль ему совсем не дается, и где-то на самом краешке сознания слышатся стоны, горит красноватый свет свечей и душно пахнет лилиями.
Чарли решает отвлечься, в любом случае его партия – партия мальчика с кольцами – будут еще нескоро. Чарли решает почитать гостей. Пройдясь по поверхности, Чарли чувствует первую волну отвращения. Кажется, что все люди в зале, а их никак не меньше трех сотен, жутко завидуют и стараются утешить себя злословием. Кто-то считает, что матушка крайне непорядочная женщина, раз выходит замуж всего лишь через полгода после смерти мужа. Кто-то думает, что единственная причина брака – жажда преумножить и так немаленькие состояния семей Ксавье и Марко. Кто-то просто-напросто исходит на зависть и злобу… Чарли не хочет копать глубже, но с контролем действительно творится что-то не то. Чуть глубже в сознании гостей сидит античная жажда хлеба и зрелищ, Чарли кажется, что он чувствует, как люди в зале нетерпеливо ерзают на своих местах, ожидая окончания скучной церемонии, чтобы поскорее выйти в парк, под те самые тенты, о которых так волнуется матушка, и приняться, наконец, за еду.
Чарли решает, что ему ужасно не хватает чопорных англичан, которые даже в мыслях редко позволяют себе распущенность… Как же звучит тот агитационный посыл? «Сохраняй спокойствие и делай свое дело»?
Да, это именно то, что сейчас нужно Чарли. Быть спокойным. Чарли тянется и нащупывает сознание мистера Роберта. Сегодня там берега Атлантики, сиреневое небо в марле облаков и множество округлых мокрых валунов, ветер соленый и громкий, напоенный криками чаек и гулом огромных корабельных винтов…
- Кольца, - голос священника совсем как ладан, блеклый, отдающий воском и заунывными молитвами на латыни.
Чарли вздрагивает, возвращаясь в себя, и передает кольца матери и ее новому мужу. Он ликует в тайне, - еще немного, и церемония будет завершена – на сегодня юный Ксавье будет свободен...

Сделаться незаметным для нескольких сотен гостей совсем не сложно. Куда сложнее заставить мать и гувернантку забыть на время о существовании Чарли. Причем, с гувернанткой сложнее в разы. Матери же достаточно подкинуть пару мыслей о дурной погоде и микроскопическом пятне на скатерти главного стола. Гувернантка из последних сил сопротивляется посторонним мыслям, но и с ней Чарли справляется, внушив идею, что резвый рыже-белый корги, сидящий в ожидании хозяев в гостевой спальне, и есть Чарли Ксавье.
А после, стараясь не шуметь, задерживая дыхание, огибая встречных по широкой дуге, Чарли поднимается на ставший родным четвертый этаж.
Мистер Роберт – вот удивительно, - на том же месте. Чарли садится на пол и читает. Читает взахлеб, пред-ставляя соленые волны у самых ног, чувствуя на коже слабый свет бледного вечернего солнца, слыша шум моря…
А потом что-то происходит.
Чарли понимает, что случилось только тогда, когда добегает до первого этажа, - мистер Роберт умирает.
По телу разливается усталость и вялость – это один за другим отказывают внутренние органы. Кожа бледнеет, под ребрами постепенно разгорается слабое жжение, становится тяжело стоять на ногах, не то что бежать. Но Чарли бежит, стараясь разорвать контакт. Все дальше и дальше, выбегает в сад, не тратя сил на маскировку. Бежит сквозь пышно разодетую толпу прочь от особняка.
Становится трудно дышать. Страшно клонит в сон. Чарли хочется остановиться, прилечь на влажную после утреннего дождя траву и выспаться, как следует. Но еще больше Чарли хочется не умереть вместе с мистером Робертом.
И Чарли бежит. Как будто можно убежать от смерти. Дышать все труднее, будто горло сжалось до размеров игольного ушка. Чарли не знает отчего, от долгого бега или это все еще ощущения мистера Роберта. Ему страшно, и Чарли снова не различает, чей это страх. А потом Чарли падает на траву и не может шевельнуться.
Его сознание двоится, троится, делится на части беспрерывно. Каждая из этих частей пытается ухватиться за кого-нибудь, чтобы вырваться из сознания умирающего старика. Уцепиться хоть за кого-то, за горничных, за матушку, за мерзких гостей, за какого-то случайного путника на дороге в восьми милях от поместья, за конюхов в конюшне неподалеку, за жителей большого города, за людей по ту сторону океана, думающих на незнакомых щебечущих, рычащих, стальных языках… За этих незнакомцев на тысячи миль вокруг, которые вдруг стали мелкими и жалкими, как речные камни в испачканной ладони.

Чарли чувствует смерть. Он чувствует ее в тот момент, когда мистер Роберт засыпает, чтобы больше никогда не проснуться. Чарли снова ощущает покой, но это совсем не то же самое, что и раньше, это спокойствие пустое и холодное, будто Чарли с разбегу прыгнул в холодный ручей и достал рукой до вязкого илистого дна.
Спустя несколько секунд покой уходит, как и угасшее сознание старика. На Чарли обрушивается шквал голосов, мыслей, желаний и воспоминаний. Тысячи сознаний, за которые он пытался уцепиться, умирая вместе с мистером Робертом, рвут его на части. Чарли кажется, что он сию же секунду оглохнет и ослепнет, потеряет обоняние от дикого смешения запахов, вкус от жжения, соли, сладости на языке; его кожу прожжет насквозь огонь чужих костров, внутренности заморозит ледяная вода далеких горных рек, кости раздробятся об острые камни на той стороне земного шара…
Единственное желание Чарли сейчас – чтобы это все прекратилось и не возвращалось больше никогда. Прекратилось сейчас же.
Он отрывает от себя чужие мысли, чувствуя боль, какую никогда ранее ему не доводилось испытывать. Будто бы вырывает из себя куски мяса. Больно, страшно и невыразимо мерзко.

Когда кроме него самого в его голове не остается больше никого, Чарли, наконец, приходит в себя. Он лежит, скрючившись, на маленькой лесной прогалине. В бок впиваются камни, в лицо лезет осока. Небо в просвете между деревьями темное. Чарли хочет дотянуться до сознания кого-нибудь из домашних, но его перекручивает от страха.
Чарли очень хочется оказаться в особняке. В своей спальне. Под одеялом.
Вокруг становится мутно. Все как будто покрывается туманной дымкой. Стволы деревьев кривятся и вытягиваются, истончаясь. Трава колыхается под несуществующим ветром. Чарли одновременно жарко и холодно, кончики пальцев колет сотней-другой невидимых раскаленных иголок. В следующее мгновение становится так темно, что Чарли кажется, будто бы он перестал существовать… Мальчик крепко зажмуривает глаза, надеясь на то, что после того, как он их откроет, все придет в норму. Он моргает, ощущая накатывающую дурноту. Пожалуйста, я хочу домой, - думает Чарли и открывает глаза уже в своей спальне. На тумбочке стоит тарелка с печеньем и стакан молока. Наверное, молоко было теплым, сейчас по его поверхности плавает отвратительная сморщенная пленка.
Чарли скидывает ботинки, измазанные черной грязью, стаскивает с себя опостылевший парадный костюм, желая, чтобы воспоминания об этом ужасном дне навсегда исчезли из его памяти, сгорели дотла и рассыпались в прах, который позже развеет ветер.
Перед тем как уснуть, Чарли чудится запах горелых тряпок и порывы ветра. Глупости, - решает Чарли и медленно засыпает, осторожно спускаясь в дрему. Он вспоминает себя и того мальчишку в зеркале, что привиделся ему лет пять назад. На этот раз мальчик в отражении недобро улыбается. Перед тем как провалиться в сон, Чарли представляет, как бьет то проклятое зеркало на миллион мелких осколков, вместе с жутким мальчишкой по ту сторону стекла. Чарли думает, что больше никогда не позволит себе перейти черту. Чарли засыпает. По полу, усыпанному темным пеплом, в который превратился парадный костюм, мягко стучат упавшие с потолка игрушки и книги. Но Чарли не слышит, он крепко спит.

Январь 1953 года

Чарльзу иногда кажется, - и сегодняшний день отнюдь не исключение, - что Рейвен – основная причина большинства его неприятностей. Нет, не то чтобы Чарльз считает, будто Рейвен делает что-то из того, что делает, специально. Но зачастую у него складывается впечатление, что сестрица – его кара за грехи. Не суть, что особых грехов за собой новоявленный студент-генетик вспомнить не может.
Так вот, сидя сейчас в самом дальнем углу прокуренного барного зала, Чарльз раз за разом проклинает свою отзывчивость. После проклятий в сторону отзывчивости, Чарльз непременно начнет проклинать свою самонадеянность. Потом свою нерешительность. И после всего этого проклянет свою неловкость. И так по кругу.
И не сказать, что Чарльз не любит вечеринки. На самом деле он их терпеть не может еще со времен маменькиной свадьбы. Но почему-то, сегодня он решил, что развеселая студенческая вечеринка не имеет ничего общего с помпезным званым вечером. Как оказывается, очень зря.

В баре накурено так, что если хотя бы чуть-чуть повысить плотность табачного дыма, то можно будет резать его ножом. В зале душно от выпитого присутствующими алкоголя. А уж похотью, витающей между столиками, можно выложить все дорожки на кампусе.
Только переступив порог, Чарльз чувствует острейшее желание как можно скорее отсюда убраться. Он даже застывает на секунду, но Рейвен, крепко держащая его под локоток, с упорством, достойным осла, тащит его за собой в эпицентр вечеринки. Шаг за шагом на Чарльза наваливаются все новые и новые ощущения. Опьянение, сначала легкое и приятное, - то, от которого каждое движение становится таким невозможно легким, будто бы гравитации не существует, - постепенно усиливается. Оно крепнет, делая походку нетвердой, конечности вялыми. В висках нарастает тяжесть, а в желудке творится что-то вроде перестрелки на границе с Мексикой. Постепенно проявляется агрессия. Как же иначе, в баре, да и без драки. Чарльз испытывает ни с чем несравнимое желание дать в морду вон тому парню, который совершенно беззастенчиво пялится в декольте вон той девушки, которую Чарльз не знает, но почему-то считает своей собственностью. И, пожалуй, вот тому парню он бы тоже врезал. Почему? Потому что на нем спортивная куртка команды регбистов с факультета экономики. А Чарльз внезапно ощущает неприязнь как к экономическому факультету в общем, так и к их команде по регби в частности.
И да, он бы совсем не отказался остаться наедине вон с той блондинкой. И с той шатенкой. А уж о высокой брюнетке в откровенном красном платье он и подумать не может без панического подергивания в области ширинки. И, пожалуй, он бы не отказался сойтись накоротке вон с тем привлекательным аспирантом.
Чарльз часто моргает, стараясь протрезветь. Протрезветь во всех смыслах. Возьми себя в руки, - думает Чарльз, и берет кружку пива, которую ему протягивает коренастый бармен с мыслями, жарко отдающими гладкими переливами кокни.
Так, может, стоит называть это местечко пабом?

Прижав кружку покрепче к груди, Чарльз пробирается в самый дальний и укромный угол зала. К счастью, угол этот недостаточно темен для того, чтобы кто-то пожелал здесь уединиться, и одинаково далек как от барной стойки, так и от джукбокса. И это приятно.
Давай, сосредоточься, - думает Чарльз и начинает осторожно, по ниточке отцеплять от себя чужие мысли и эмоции. Прихлебывая невкусное светлое пиво, он соскребает с себя отблески чужих сознаний. Легче всего, как ни странно, отслаивается похоть. Желание сходит с сознания пластами, как старая краска; ее достаточно поддернуть ногтем. Конечно, делу не способствуют красотки, порхающие из одного конца зала в другой. Они плывут , взвивая вокруг клубы дыма и кажутся, то феями, то демоницами… Да, желание возвращается так же легко, как и отслаивается.
Вторая кружка пива становится сопровождением к избавлению от агрессии. Со злостью все сложнее.
Допивая четвертую кружку пива, Чарльз понимает, что его старания бессмысленны. Если он хочет избавиться от чужих эмоций и ощущений, он должен просто-напросто уйти отсюда. Но уходить он уже не хочет. Или не может. Сейчас различие между понятиями «хотеть» и «мочь» кажется ему призрачным, почти несуществующим. И потому Чарльз бросает любые попытки остаться при своих мыслях и заказывает еще одну кружку пива.
После шестой кружки сидеть прямо, да и вовсе сидеть, становится очень трудно. В голове все плывет и смешивается, сосредоточиться на чем-то очень сложно. Даже на собственных пальцах – а ведь Чарльз пытается. Нужно собраться, подумать о чем-нибудь отвлеченном, а то стоит так, что почти больно. Чарльз уже не понимает, кого конкретно в этом баре он хочет. Ему кажется, что он хочет всех и одновременно. И еще одну кружку пива он тоже хочет.
Мне дурно, - решает Чарльз, - И я должен отсюда убраться.
Поднявшись на ноги, Чарльз прикладывает все усилия к тому, чтобы не упасть. Пол под ногами раскачивается подобно палубе парусной яхты. Лица окружающих смешиваются в размытую полосу блеклого цвета.
Как неловко, - думает Чарльз слыша где-то за спиной смешки. Ксавье пытается думать о мертвых щенках и толстых монашках в неглиже, но это не помогает, эрекция топорщится гордо и непоколебимо, будто бы в теле Чарльза не плескается пара-другая литров пива.
Путь до выхода кажется невыносимо долгим. По дороге на Ксавье волнами накатывает все, что скопилось в окружающих. Похоть. Опьянение. Похоть. Злость. Похоть. Ревность. Неудержимое веселье. И снова похоть.
К горлу подступает тошнота. В штанах становится горячо и мокро. Дверь на расстоянии всего пары ярдов.
Холодный воздух вливается в легкие, раздувает их так, что, кажется, будто они трещат. Чарльза хватает на то, чтобы добрести до ближайшей скамейки. Падая на нее, он недолго сидит, прикрыв глаза, и мечтает только об одном – о маленькой уютной норе, где он сможет спокойно умереть. Потом, он все-таки не выдерживает и, перегнувшись через витой чугунный подлокотник, сплевывает желчь, скопившуюся во рту. Чарльза рвет долго и мучительно. Когда это прекращается, горло дерет так, будто бы он проглотил пару десятков ежей.
Мимо проходят люди, неодобрительно поглядывая в его сторону. Но Чарльзу на самом деле плевать, - мечта о норке, где можно умереть, хоть и померкла, но все еще привлекательна.
Спустя несколько минут Чарльз решает, что слава пьяницы и скорострела ему совсем не нужна. Необходимо что-то делать, но сил так мало… Сил так мало, что Чарльза хватает только на то, чтобы в памяти окружающих его лицо выглядело размытым пятном.
Этого определенно мало, ведь студенческая братия достаточно зла, чтобы искать в своей среде козла отпущения, которого можно будет бесконечно унижать за подобную оплошность. Но об этом Чарльз решает подумать завтра.
Когда Ксавье добирается до дома, в его сознании остается только одна четкая мысль. И в ней нет и намека на желание умереть. Чарльз понимает, что ненавидит все без исключения проявления человеческой натуры.
Я не могу себе позволить быть таким как они, - думает он, падая в кровать, - Я должен быть лучше. Я - лучше.

Май 1953 года

По зеленовато-серой глади канала скользит распашная восьмерка. Сегодня схлестнулась античная философия и современная история. У историков сильные загребные почему-то сидят ближе к корме, что значительно повышает шансы философов, да вот беда, у философов и вовсе нет хотя бы средненьких загребных. И потому обе восьмерки идут нос к носу, заставляя болельщиков нервничать.
Вокруг беснуется толпа. Чарльз только потирает виски – давно ему не приходилось сдерживать столько эмоций разом. Он не совсем понимает, почему поддался уговорам Рейвен и поплелся вместе с ней на это чертово состязание. Может, виной тому является увлечение капитаном команды историков, которое полностью завладело жизнью сестрицы. Может быть, Чарли не может отказать любимой сестре в такой маленькой прихоти. Или же он опять не смог взять свои возможности под контроль и тоже немного влюбился в этого чертового капитана…
Чарльз ловит себя на мысли, что капитан вызывает у него нездоровый интерес.
Вот только этого не хватало, честное слово. Придется весь вечер проецировать на Рейвен эту влюбленность, чтобы ненароком не броситься на шею историку.
Чарльз досадливо морщится. После поступления в университет он получил то, чего так желал – обстановку, в которой может бесконечно оттачивать как ум, так и свои анормальные способности. Вот только он не учел, что эта возможность дастся ему так тяжело. Вокруг было слишком много людей - со всеми их мыслями, чувствами, желаниями и порывами. Вот и сейчас, Чарльз изо всех сил старается оставаться всего лишь зрителем, который пришел поглазеть на соревнование за компанию. Но с каждой минутой… Да что там! С каждой секундой гонки стена между Чарльзом и сознанием зрителей истончается, как кусок рафинада в чашке чая.

Поневоле, Чарльз увлекается тем, что происходит перед его глазами. Он начинает подмечать детали, которые раньше не мог разглядеть, например то, что основной загребной команды исторического факультета изрядно устал. И это видно невооруженным взглядом. Движения гребца… как же его? О’мэйли, кажется, становятся чересчур резкими, натужными. Еще немного, и он начнет сбиваться с ритма, а это очень и очень…
Отлично! Это значит, что философский факультет сможет победить! Ведь в такого рода гонках самое главное – только немного вырваться вперед! Небольшой отрыв всего в полкорпуса определит победителя, а победить должен факультет философии, ведь это очевидно, потому что…
Потому что иначе и быть не может! С таким загребным, как О’мэйли историки не имеют никакой возможности проиграть!
И все-таки, какой этот капитан красавчик!..
Чарльз вздрагивает. К горлу подкатывает комок из раздражения, досады и острой тошноты. Вокруг слишком много людей. Эти чертовы профессионалы со сводами правил и жаргонными словечками. Эти восторженные девицы, что не устают восхищаться прекрасной физической формой полутора десятков потных спортсменов. Эти проклятые болельщики, которых по берегам канала столпилось чуть меньше тысячи. Эти мысленные вопли, все эти «Вперед к победе!» и «Вы – лучшие!», тут же выкрикиваемые вслух.
Чарльз вскакивает с жухлой травы берега и продирается сквозь толпу к дорожке. Исчезнуть отсюда – вот его основное желание. Вторым в списке идет – не проблеваться прямо здесь.
- Чарльз?! – Рейвен растерянно смотрит ему вслед.
- Меня здесь не должно быть! Меня здесь нет! – рявкает Чарльз, пожалуй, вкладывая в свои слова чуть больше уверенности, чем нужно. Рейвен отворачивается, шепча себе под нос:
- И почему Чарльз не пошел со мной? Скучный зубрила…
- Прочь с дороги! – уже почти вопит Чарльз, выбираясь из толпы. Глаза встречных стремительно стекленеют. Чарльз прорезает толпу, будто нож подтаявшее масло.
Тошнота уходит, но становится трудно дышать, и больше нет сил сдерживаться. Хочется разбить ближайшую голову, в которой есть хоть намек на эту чертову греблю!
- Успокойся! – шипит Ксавье себе под нос, кружными путями выбираясь в город, - Успокойся!
Узкие кривые улочки встречают благословенными пустотой и тишиной, но даже здесь Чарльза достают мысли редких прохожих. Да, Оксфорд никогда не был большим городом, но сто пятьдесят тысяч голов – это слишком. Слишком.
Чарльз запахивает пальто, подтягивает воротник выше, стараясь укрыться от чужих мыслей, но драп для этих целей явно не подходит. И потому Чарльз жмется к стенам домов, вовсю притворяясь, что его не существует.
Поначалу Чарльз думает вернуться в квартиру. Но оказаться в районе, заселенном тридцатью тысячами добросовестных и не очень студентов, совсем не хочется. Особенно сегодня и особенно сейчас.
- Куда же?.. Куда же деться?! – шепчет Чарльз, пытаясь раствориться в стене, когда мимо проходит степенная пара средних лет.
Чарльзу кажется, что на его голову кто-то не в меру проказливый нацепил кастрюлю, а после от всей души жахнул по ней кувалдой. В висках барабанный бой, пот ручьями течет по шее, забирается под мятый шарф, в глаза будто насыпали песка и эти мысли! Мысли повсюду!
- Куда мне спрятаться? – шепчет Чарльз и зажмуривает глаза, закрывает уши ладонями.

Чарльз не помнит, как долго он шатался по городу, шарахаясь от праздно гуляющих жителей, но когда он чуть приходит в себя, он ощущает в своих карманах неприятную тяжесть бутылки дрянного шерри. Да-да! Час или два назад он набрел на затрапезного вида винную лавку. И заскочил туда, не желая столкнуться с шумной компанией подвыпивших студентов. Разум лизнуло восторгом от удачно сданного семестрового экзамена, после чего тяжелая деревянная дверь захлопнулась, создавая иллюзорную защиту от мира вне лавки…
Шерри. Шерри – это неплохо, - думает Чарльз и, едва переставляя ноги, бредет в сторону окраин.

Через пару миль Чарльз перестает слышать чужие мысли. В голове приятно пусто и кажется, что стоит коснуться ее рукой и под черепом пронесется железный гул. Тишина. Тишина живая, сочная, хрусткая, отдается шумом ветра, играющего стеблями нескошенной травы, шуршанием лиственной рощи невдалеке, сонным дыханием десятка стреноженных лошадей, бродящих по лугу среди желто-серых стогов сена. Тишина.
Ти-ши-на.
В затылке ноет тупая боль, но Чарльз знает, что пары часов в покое будет достаточно для того, чтобы все прошло. Он посидит, скажем, вон у того стога сена, выпьет бутылку шерри из горла, может, даже осмелится погладить какую-нибудь лошадь по носу. А потом он восстановит ментальную стену и вернется в город. Проспится. И проснется уравновешенным и доброжелательным Чарльзом Ксавье, студентом третьего курса генетического факультета Оксфордского Университета. И все будет просто прекрасно. Именно так.
Чарльз долго борется с непослушной крышкой бутылки и, в конце концов, сдавшись, выдергивает ее зубами. В нос ударяет приятно горький запах крепкого испанского вина, - оказывается, даже в такой грязной лавчонке можно купить что-то хорошее. Первый глоток подтверждает, что шерри действительно неплох…

Небо стремительно темнеет, становясь насыщенно-синим, с розовым закатом по краю. Откинувшись спиной на пружинящий бок стога, Чарльз по кускам собирает защиту. Гладкое горлышко бутылки зеленого стекла холодит ладонь.
Если бы Чарльз узнал о благоприятном влиянии алкоголя на душевное спокойствие, он бы давно прибегнул к такому способу решения своих проблем. Он ласково поглаживает зеленое горлышко.
- А не сопьетесь ли вы, сэр, такими темпами? – язык немного заплетается, но это такая ерунда, по сути.
- А можете ли вы, сэр, спиться? Такое вообще возможно?
- Мы, сэр, прекрасно владеем собой, когда нам в мозг не тычется сотня-другая оголтелых болельщиков или еще какой гадости.
- Вы думаете?
- Да, конечно.
- Так вы считаете, что все-таки стоит попробовать использовать алкоголь в качестве успокоительного?
- Ну почему же только алкоголь?
- Что-то еще?
- Секс, насилие, это тот же самый алкоголь… но в иных физических формах. Они пьянят и, следовательно, способствуют расслаблению.
- А вы не такой хороший мальчик, Чарльз, каким хотите казаться.
- А кому они обще нужны, эти хорошие мальчики? А, Чарльз?
- Да никому, дружище.
- Так, может, мы оставим эту роль и побудем немного просто человеком?
- Мы уже пытались быть просто человеком, у нас не получилось. Мы ведь особенные.
- Вы все вспоминаете ту проклятую вечеринку?
- Да, сэр, вспоминаю. Нам было так дурно, только от того, что мы всего-то чуть-чуть расслабились.
- Потому что там были все эти не слишком приятные проявления человеческой натуры.
- А что если нам наслаждаться этими проявлениями… Вы же сами говорили, не далее как пять минут назад! Алкоголь, секс, насилие…
- Предлагаете быть не просто человеком?
- Почему бы нам не быть плохим человеком, Чарльз?
- Вы хотите, чтобы мы нашли причину?
- Перефразируя классика, быть плохим – плохо.
- Вы так считаете?
- Да, я так считаю…
- А вот вы, сэр, что думаете? – вопрошает изрядно разомлевший Ксавье, глядя на молодую пегую лошадь, аккуратно выбирающую сено из стога за его спиной.
Лошадь досадливо дергает ухом и больше никак не реагирует на вопрос Чарльза.
- Вы уверены, что это конь, и мы должны называть его «сэр»? – шепчет Чарльз себе под нос.
- Мадам?
- Мадам, что вы думаете по этому поводу?
Лошадь, судя по всему решив, что компания пьяного и сумасшедшего телепата - не самая лучшая для молодой порядочной кобылки, невозмутимо удалилась, позволив себе фырканье только через десяток ярдов.
- Вот ведь грубиянка! – возмущается Чарльз.
- И не говорите! – подтверждает Чарльз.

Апрель 1955 года

За окном черно и шумно. Глубокая ночь, в стекла хрестоматийно бьется ветер, перемешанный с дождем. Чарльз не уверен в том, что это возможно, но ему все же кажется, что сегодня ужасающе пошлая погода. Такой экстерьер мог вполне сгодиться для любовной сцены в каком-нибудь приторном дамском романе о великом чувстве, но никак не для того, что вот-вот должно произойти.
Очередная бабочка, которую нужно наколоть на булавку и положить под стекло, Чарльз морщится от двусмысленности аналогии и аккуратно помогает Мелани (или, возможно, Максин) снять пальто.
Милая барышня с именем на «М» либо развратна без меры, либо в той же степени доверчива и наивна - она пригласила Чарльза к себе. Кажется, она немного влюблена. Иметь дело с влюбленными женщинами Чарльзу не нравится. Это всегда выливается в легкие истерики, ничем не оправданное чувство собственничества, и, как итог, легкое вмешательство в сознание. А этого Чарльз тоже не любит делать.
Но эта «М» в какой-то мере интересна ему. Чарльз не знает, хорошо это или плохо, но как самый настоящий коллекционер не может отказать себе в удовольствии тесно пообщаться с обладательницей таких замечательных рук.
У нее, у «М» очень красивые руки; ладонь узкая, белая, с просвечивающими через тонкую нежную кожу венами. Пальцы длинные, нервные чуть, подрагивающие каждый раз, когда Чарльз наклоняется к ушку «М», чтобы сказать какую-нибудь нежную чушь.
За неспешной беседой ни о чем, Ксавье вспоминает всех «М», «А» и «К», случившихся за последние год - полтора. Они все были очень индивидуальными, на любителя, как бы сказали некоторые личности, достаточно приземленные, чтобы хотя бы приблизительно понять мотивы Чарльза. У «М» красивые руки, но Чарльз уже это говорил.
Разговаривая, она бурно жестикулирует, ладони описывают круги, встречаются, пальцы сплетаются в причудливые фигуры, на ногтях посверкивает яркий лак. В девчонку можно влюбиться только из-за ее рук, которые, кажется, живут отдельной жизнью. И Чарльз бы влюбился, вот только времени и желания нет совсем. Есть желания более насущные, яркие. Простые.
- Чему ты улыбаешься? – спрашивает «М», улыбаясь в ответ, сама того не замечая.
- Просто я подумал, что у тебя очень красивые руки, - говорит Чарльз и накрывает ее ладонь своей.
- Правда? – на щеках «М» загорается румянец.
- Правда, - отвечает он и целует ее ладонь.
«М» заливается краской еще гуще. Так умеют краснеть только самые испорченные люди, - думает Чарльз. Но ему и, правда, все равно…

Занимаясь сексом, «М» почти все время молчит. Это странно, раньше такого Чарльзу видеть не доводилось. Она кусает губы, жарко дышит, но не издает ни звука. Ногти бороздят спину Чарльза, и ему кажется, что он видит, как на коже проступают багровые полосы.
Как всегда, Чарльз не слишком увлечен процессом. Да, секс. Здорово. Наверное. Да, он испытывает на себе определенные химические реакции, получает удовольствие от механики, если можно так выразиться… Но нет в этом ничего такого, то могло бы отличить секс, скажем, от обеда в хорошем ресторане. Или это нормально, когда секс похож на морское ассорти?
Чарльз снова улыбается, почти смеется, та нелепо выглядит эта мысль, учитывая обстоятельства.
«Ему хорошо?» - громко думает «М» и молчит.
Чарльзу стремительно становится скучно.
Настолько скучно, что он теряет интерес к процессу и спустя полминуты, будто случайно касаясь виска «М» заставляет ее замереть. Досадливо морщась, Чарльз вылезает из постели и, как есть голышом, бредет к продавленной софе. Устроившись там поудобнее, Чарльз недолго думает, что бы такое сотворить, чтобы не было так скучно. Можно внушить «М», что ничего этого не было. Но этот трюк уже приелся. Можно заставить ее встать, пойти в ванную и перерезать вены, но это уже как-то слишком. Можно даже внушить ей, что она хочет пройтись по всем квартирам этого дома нагишом, предлагая себя. Но это все скучно-скучно-скучно. А что если?..
Чарльз ухмыляется и создает в своего двойника. Конечно он совсем не настоящий, всего лишь иллюзия. Двойник улыбается своему создателю и забирается на кровать.
- Отомри, - шепчет настоящий Чарльз, и «М» просыпается.
Все идет по накатанной дорожке. Иллюзорный Чарльз вовсю старается. «М» молчит.
Неужели у меня такое дурацкое выражение лица, когда я занимаюсь сексом? – думает настоящий Чарльз, с трудом сдерживая несолидное хихиканье. Держи себя в руках, - тут же одергивает он себя и, чтобы реабилитироваться в своих глазах, делает первое, пока что незначительное вмешательство в сознание «М». Теперь ей кажется, что Чарльз неестественно бледен, его кожа отливает серостью, а губы и вовсе серые. Кожа двойника стремительно холодеет, да настолько, что в сознании «М» проносится паническое:
«Ему что плохо?!»
Девушке понемногу становится страшно. В ней двигается что-то, что уже нельзя принять за живого человека. Это что-то холодно как лед и иногда, когда оно прижимается крепче, «М» кажется, будто его тело покрывает не кожа, а серебристая чешуя.
«Господи! Господи! Господи!» - ей уже на самом деле страшно, ей кажется, что язык этого человека раздвоен.
Чарльз настоящий прикрывает колени пледом - не май месяц, а вовсе даже апрель - и вновь чуть ускоряет ход событий.
«М» слабо вскрикивает, когда лицо двойника Чарльза покрывается сине-серой роговой чешуей. Между губ, которые постепенно сглаживаются, становятся плоским змеиным ртом, трепещет длинный раздвоенный язык. Из пасти существа, которое еще минуту назад казалось Чарльзом, исходит мерное шипение.
- Господи! – вскрикивает девушка и упирается в серую грудь монстра руками, стараясь его оттолкнуть, но тщетно.
- Я тебя съем! – шипит монстр в ее постели и смеется. Настоящий Чарльз прикусывает костяшки пальцев, чтобы не захохотать в голос.
Так вот, что нужно было сделать, чтобы она подала хоть какой-то признак жизни! – восторженно думает Чарльз и предпринимает финальный шаг.
Его двойник наклоняется к шее «М» и несильно кусает ее, но этого слабого укуса вполне достаточно, чтобы она начала визжать так, будто ее рвет на части стая голодных бездомных собак.
«М» кричит громко и долго, на одной ноте, не прерываясь на крики о помощи, замолкая лишь для того, чтобы набрать побольше воздуха для новой порции воплей. Чарльз на кушетке заходится еле слышным смехом, а «М» все еще кричит. Она не замолкает даже тогда, когда страшное существо истаивает, будто его и не было в ее постели. Она не перестает кричать и тогда, когда в дверь ее небольшой квартирки начинают ломиться встревоженные соседи. Она все еще кричит, когда в спальню врываются двое дюжих рыжеволосых парней - кажется, Чарльз встречался с ними пару раз на кампусе - вооруженных стулом и кочергой. Она продолжает кричать, когда симпатичная девушка, живущая этажом ниже, укутывает плечи «М» легким халатом, найденном неподалеку в кресле.
Кажется, она кричит уже полчаса. Рыжеволосые вояки давно ушли в свои квартиры, бурча чуть слышно что-то насчет сумасшедших фригидных англичанок. Чарльзу опять становится скучно, но придумывать что-то новое уже лень. Поэтому он поднимается с кушетки, неспешно одевается и так никем и не замеченный идет в сторону входной двери.
«М» замолкает только тогда, когда замечает его, стоящим на пороге. Ксавье улыбается и прикладывает указательный палец к губам.
- Тише, - шепчет он, зная, что его услышит только «М», - Спасибо, с тобой было интересно.

Октябрь 1955 года

Вы меня не видите! – громко думает Чарльз, и прохожие вокруг начинают смотреть в сторону, не замечая перепачканного в крови молодого человека, бегущего по мощеным улочкам.
Вы меня не видели! – кричит мысленно Ксавье, и в сознании окружающих стирается воспоминание о том, что ранним утром двенадцатого октября 1955 года они видели что-то необычное.
Кровь. Кажется, она разъедает кожу на ладонях. Кажется, она прожгла тонкую ткань рубашки и въедается в кожу на груди. Кажется, несколько капель крови растворили кожу и мышцы на лице, обнажая черепные кости.
Этого нет! – вопит про себя Чарльз. Но убедить себя самого так же легко, как случайных прохожих, не получается.

Чарльз с такой силой толкает дверь, что она гулко бьется о стену. Он очень старается не касаться дверной ручки ладонями, перепачканными в крови, и потому натягивает рукава пальто на пальцы. Замок сухо щелкает, и Ксавье уже хочет упасть в аристократический обморок, но вспоминает, что есть еще проблемы, которые нужно решить. Встряхнувшись, он отлипает от стены и решительно движется в сторону спальни сестры.
- Рейвен! Рейвен, где ты? Мне нужно с тобой поговорить! – Чарльз вваливается в комнату и, на ощупь находя выключатель, врубает свет.
Рейвен только поднялась с постели, разбуженная криками Чарльза, и смотрит на него в недоумении. Она никогда не была одной из тех, кто быстро соображает, и пока что не может связать в одну цепочку безумный взгляд брата и кровь на его руках и одежде.
- Чарльз?.. – ее глаза распахиваются во всю ширь, но прежде, чем до нее окончательно дойдет, Чарльз бросается вперед, обхватывает ее голову ладонями и, прислонившись к ее лбу своим, выключает сестру на время. Сначала первоочередные проблемы, а уж после этого можно будет подкорректировать воспоминания Рейвен.
Когда ее взгляд теряет осмысленность, а глаза становятся похожими на два идеально гладких куска мутного янтаря, Чарльз аккуратно опускает сестру на кровать и заботливо прикрывает одеялом.
Надо будет потом проверить, нет ли на белье пятен крови… Или внушить Рейвен, что я очень сильно порезался, - думает Чарльз и мчится в ванную, все так же пряча ладони в рукавах пальто.
Пустив в ванной воду, Чарльз долго разглядывает свое отражение в медленно запотевающем зеркале. Ему снова кажется - почти как тогда, давным-давно, в детстве, - что из-за стекла, покрытого тонким слоем амальгамы, на него смотрит какой-то совершенно чужой человек. Этот человек очень бледен, и на фоне бледности ярко горят красные, будто бы окровавленные губы, и глаза, черные от расширившихся зрачков. Волосы встрепаны, потными прядками липнут ко лбу. Этот человек в зеркале выглядит сумасшедшим…
Возможно, так оно и есть, - думает Чарльз и подставляет ладони под струю почти что кипятка. Морщится и шипит, тщательно смывая кровь с кожи. Потом, когда вода перестает казаться красной, хватает зубную щетку, - кажется, это щетка Рейвен, - и принимается вымывать кровь из под ногтей. Следующей в ход идет жесткая пемза. Уже не замечая боли в руках, Чарльз стирает с кожи ладоней несуществующую более кровь.
Даже тогда, когда кожа рук, сморщившаяся от долгого контакта с горячей водой, становится похожа на курагу, Чарльз все еще не может остановиться. На несколько секунд он всерьез задумывается о том, не навестить ли химический факультет, чтобы позаимствовать некоторые вещества, гарантированно уничтожающие любые биологические материалы…
От этих мыслей его отвлекает внезапная боль. Он, наконец, замечает, что кожу кистей невыносимо саднит – Чарльз перестарался - и только волевым усилием ему удается прекратить то, что явно напоминает проявление синдрома навязчивых состояний.
Успокойся. Просто успокойся. Старая проверенная установка на этот раз срабатывает едва ли в половину. Завернув вентиль, Чарльз оседает на пол и с силой трет лицо.
Нужно собраться и все доделать, - решает Чарльз и поднимается с пола. Бродя по квартире в поисках кровавых пятен, Чарльз зачем-то старается не шуметь. Будто бы Рейвен может проснуться без его вмешательства. Он знает, что это невозможно, но все равно передвигается едва ли не на цыпочках.
Пара пятен крови обнаруживается на подлокотнике кушетки. Да, их почти не видно на темном материале обивки, но Ксавье все равно. Достав из аптечки пузырек перекиси водорода, Чарльз щедро плескает его содержимое на подлокотник. Пятна вспухают ржавой пеной. Чарльз некоторое время вслушивается в едва слышное шипение, после стирает пену рукавом пальто, которому теперь уже ничто не страшно.
На дверной ручке пятен нет, и это очень радует, но Чарльз испытывает навязчивое желание выйти из квартиры и осмотреть каждую ступеньку лестницы. Подавив первый порыв, Чарльз идет в свою спальню и переодевается. Одежда, перепачканная в крови, остается лежать жалкой кучкой…

Рейвен просыпается будто бы случайно, спустя пару часов, ровно тогда, когда Чарльз уже смог взять себя в руки. Он сидит на отмытой кушетке и будто бы читает Заратустру.
- Который час? – бурчит Рейвен, пытаясь держать глаза открытыми.
- Что-то около двенадцати, соня, - улыбается Чарльз, замечая высохший кровавый отпечаток пальцев на левом виске сестры, - Умойся холодной водой, мне обычно помогает, - тянет Ксавье, чувствуя предательское желание снова вырубить Рейвен.

Вечером, а точнее уже ночью, Чарльз в компании бутылки виски, пытается внушить себе, что ничего не было. Что он не накинулся на практически незнакомого парня из-за якобы косого взгляда. Что он не перестал ощущать боль, превращая кулаками лицо противника в кровавое месиво. Что не перестал реагировать на удары. Что ему не нравилось делать это.
Я не делал этого, - думает Ксавье, - мне это не нравилось. Мне не нравилось это… Я этого не делал.
Не делал. Не делал. Не было этого…

Декабрь 1957 года

Чарльз знает о нем все. Рост, вес, возраст, вероисповедание. Чарльз знает, что в городе, где он вырос, живет всего-то тысяча пятьсот человек, и все они при встрече здороваются. Чарльз знает, что по воскресеньям он и вся его семья посещают местную церковь, в которой проповедует молодой священник со смешной фамилией Бакс. Чарльз знает, что когда ему было семь лет, ему подарили пса и назвали его мистер Паддлс. Чарльз знает, что с четырнадцати лет он мечтал стать врачом. Чарльз знает, что его семья копила деньги на его обучение в течение последующих четырех лет, отказываясь буквально от всего. Чарльз знает, что он очень скучает по дому.
А еще Чарльз знает, что его зовут Томас.
Томасу двадцать три года, он заканчивает факультет клинической медицины и считается лучшим на курсе. Томаса любят преподаватели за усердие и внимательность. Его любят однокурсники за веселый и незлобивый нрав. Однокурсницы же любят Томаса за внешность, достойную старинных сказок о волшебном народце.
Чарльз собирается уничтожить Томаса. Впервые за очень долгое время Чарльз испытывает настолько настоящие чувства. Ярость, резкое неприятие и раздражение, все это сплетается в тугие клубки, которые скапливаются где-то в груди, распирая ее от желания… уничтожить. Стереть с лица земли.
Томас слишком хороший. Слишком, мать его, идеальный. И поэтому он должен стать настоящим. Или исчезнуть.
Именно из-за этого желания Чарльз знает о Томасе все.

Поздно вечером Чарльз заходит в бар, которым обычно брезгует. «Орел и дитя» - ну не идиотское ли название для паба, - думает Ксавье, сгорбившись и чуть шаркая ногами. Взяв самого дешевого пива, он, все так же горбясь, плетется в сторону дальних столиков. Давай же, заметь меня, - шипит Чарльз про себя, проходя мимо шумной компании, отмечающей удачно написанный тест.
Чарльз уже почти что у «своего» столика, когда слышит неуверенное:
- Чарли? Чарли, это ты?
Чарльз давит улыбку, готовую вот-вот озарить его лицо, и оборачивается к Томасу.
- П-простите? – старательно заикаясь, переспрашивает он.
- Чарли! Это же я, Томас Гилл из Дансфолда! – с надеждой частит Томас.
Чарльз позволяет улыбке расплыться по лицу. Да-да, Томми, верь, что я и есть тот самый Чарли.
- О, б-боже, Томас! Я т-так рад тебя видеть! – Ксавье хорошо рассчитанным движением протягивает руку для пожатия. Но Томас ее отвергает и порывисто обнимает его.

- … В общем, через пару месяцев мы с Элис расстались, и вот я здесь, - с грустной улыбкой вещает Томас.
Чарльз кивает, иногда вставляет слово-другое в нужный момент и не забывает шерстить воспоминания Тома. У того на удивление яркое детство, море друзей, чудесные отношения в семье.
- А ты как жил после того как уехал из Дансфолда? Мы о тебе почти ничего не слышали, твоя мама никогда ведь не была особо разговорчива? – снова улыбается Том.
- Н-ну, я уехал сначала в Л-лондон. Хотел немного подз-заработать, - Чарльз тщательно прячет нос в стакан; он должен быть застенчивым заикой и воплощает этот образ как можно ярче, - У-устроился на фаб-брику, сначала просто грузчиком, а… а потом мне доверили с-станок.
- Тяжело было? – Томас наклонятся и участливо приобнимает «лучшего друга» за плечи.
- Поначалу о-очень. А потом п-привык. Зато з-заработал денег на учебу.
- А на каком факультете ты учишься? – спрашивает Том с невнятной надеждой в голосе.
- Ф-фармакология, - по слогам выговаривает Чарльз трудное для любого уважающего себя заики слово.
- Правда? – невнятная надежда в голосе Томаса расцветает буйным цветом. Он смотрит на Чарльза так, что тот начинает подозревать, что немного перестарался с внушением, - Значит, у нас должна быть общая химия… Почему я не видел тебя на занятиях?
- Я уж-жасно б-боюсь профессора М-мэтьюса, п-поэтому всегда сажусь в самый к-конец аудитории.
Томас заливисто смеется и, пригубив пива, отвечает:
- Дааа, Мэтьюс тот еще фрукт. Я его и сам боюсь… а вот тебе не стоит, тебе химия как будущему фармакологу очень нужна. На следующем занятии садись рядом со мной, я тебя защищу!
Конечно, ты меня защитишь, - думает Чарльз, - не зря я тебе добрых полтора часа внушаю, что я бедный и несчастный рохля, которого нужно оберегать и лелеять.
Чарльз благодарно улыбается Тому и подкидывает очередное псевдо-воспоминание из их общего прошлого. На всякий случай, чтобы закрепить эффект.

Воспоминание, над которым Чарльз работал дольше всего, он приберегает для удобного случая. К счастью, подобный случай представляется довольно скоро. Чарльз и Том настолько сдружились, что даже в кафетерий ходят вместе. И вот, сидят они в кафетерии при кампусе, увлеченно поедают лежалые сандвичи, а Том все никак не может перестать расписывать счастливое совместное юношество. Если честно, Чарльз уже немного устал выслушивать, какими же замечательными друзьями они были с Томом. Поэтому, дождавшись, когда Томми усядется на любимого конька и по сотому разу начнет перечислять все их школьные шалости, Ксавье касается пальцами виска и показывает Тому размытую картинку…
На картинке бесконечное желто-зеленое поле, палящее полуденное солнце и двое мальчишек, глядящие в слишком яркое небо. Один из них – светловолосый - что-то восторженно рассказывает второму. Второй серьезный очень, неразговорчивый, только кивает и иногда вставляет слово-другое. Мальчишкам жарко, и на то есть несколько причин, невнятных пока, скрытых. А потом, светловолосый перекатывается на бок, опирается рукой о грудь второго и, наклонившись к самому его лицу, что-то шепчет. Синие глаза серьезного мальчишки распахиваются во всю ширь, он смотрит на светловолосого ошеломленно. А потом первый мальчишка быстро целует второго и, поднявшись одним стремительным движением, уносится в сторону поселка…
Картинка постепенно мутнеет, растворяется, становится блеклой, а потом и вовсе истаивает в сознании Томаса. С его лица так же медленно уходят краски, он начинает запинаться, теряет мысль и, наконец, замолкает. Недолго смотрит на Чарльза широко распахнутыми глазами, а после, пробормотав невнятно «извини», поспешно ретируется.
Всего чуть-чуть осталось, - думает Чарльз и улыбается. Сегодня он как никогда гордится своей выдумкой.

Некоторое время Томас сторонится Чарльза, но тот знает, что скоро все вернется на круги своя, - то самое зернышко порочного любопытства уже пустило корни в неиспорченном сознании Томаса. И Ксавье оказывается прав: на четвертый день после внушения, Томас подходит к Чарльзу и робко спрашивает:
- А ты помнишь… нам лет по четырнадцать было, и мы ходили летом в поля и… и болтали о всякой ерунде?
- К-конечно, - отвечает Чарльз, старательно краснея.
- А ты помнишь, как?..
- Д-да, - шепчет Чарльз и делает вид, что не знает, куда деть глаза.
- Ты помнишь, что я тогда сказал… и что сделал?
- Д-да, я п-помню, - Чарльз сжимает ладони.
- Ты так и не ответил тогда, - в голосе Томаса Чарльз с радостью слышит нотки надежды.
В тот день Чарльз ничего не говорит Тому, но все же с утра и до вечера «случайно» попадается ему на глаза, краснеет, делает вид, что хочет сбежать. При разговорах, недолгих, как вспышка фотоаппарата, заикается больше обычного, изо всех сил показывая чрезмерное волнение. Томас же порхает по коридорам корпуса как на крыльях и чуть ли не светится. Чарльз с нетерпением ждет совместного занятия по химии, на котором собирается провернуть финальный акт пьесы под названием «Сделай Томаса Гилла нормальным человеком».

Все утро тринадцатого декабря Чарльз невидимо следует за профессором Мэтьюсом, формируя у того необходимое настроение. Для начала он совершенно случайно разбивает бутылки молока, которые ответственный молочник оставляет на крыльце дома Мэтьюса в безбожные шесть утра. После чуть корректирует траекторию движения велосипедиста, чтобы брюки профессора были замызганы водой из грязной лужи на дороге. Потом даже предпринимает серию незначительных вмешательств, вызывая в профессоре стойкое желание наорать на кого-нибудь. На кого угодно, кто под руку подвернется. Позже, присутствует на всех занятиях профессора в тот день. По-прежнему невидимый для окружающих, тихо и аккуратно отвлекает студентов от лекций, то воспоминаниями о вечеринках, то мыслями вроде «А закрыл ли я дверь?». Мэтьюс постепенно сатанеет, его пористое лицо, украшенное бульдожьими брылами, медленно, но верно наливается маковым цветом, голос становится резче, высказывания хлестче. К моменту начала совместной лекции медиков и фармакологов, Мэтьюса буквально распирает от желания кого-нибудь растоптать и сдерживается он только благодаря силе воли. А точнее, благодаря сдерживающему фактору, в лице скромного телепата по имени Чарльз Ксавье…
Чарльз садится рядом с Томасом и по-прежнему строит из себя чрезвычайно застенчивого юношу, боящегося поднять голову от своих записей, чтобы, не дай Бог, не нарваться на вопрос от сурового преподавателя или взгляд друга, который больше, чем просто друг.
- Кто может назвать мне препарат, наиболее часто применяемый при обезболивании? – спрашивает Мэтьюс, и в тот же момент Чарльз перестает контролировать его раздражение.
Том толкает Чарльза в бок и шепчет:
- Давай, ты же знаешь ответ! – Чарльз внутренне ликует и несмело поднимает руку.
- Говорите, - разрешает Мэтьюс, предвкушая разнос.
- Это ацетоминофен, - запинаясь на каждом слоге произносит Ксавье и испуганно смотрит на профессора, тот кивает, ожидая продолжения, - Д-действующее вещ-щество – парацетамол, относится к фармак-кологической группе а-анилидов, является анальгезирующим, ж-жаропонижающим и п-противовоспалительным.
- Химическая формула? – произносит Мэтьюс, ожидая ошибки, и Чарльз ее допускает:
- Октоуглерод – септемводород…
- Неверно! Соберитесь, Ксавье! Назовите мне верную формулу и перестаньте уже мямлить! – резко выговаривает профессор.
Чарльз замечает, как дергается Том, и, заикаясь еще чаще, повторяет формулу, и вновь неверно:
- Це восемь, Аш семь, Эн О два.
- Неверно! – уже почти кричит Мэтьюс, - Ксавье! Сколько вы намерены протирать штаны на моем курсе? Вы до сих пор не поняли, что вам не быть медиком?!
- С-сэр, я-я с-стараюсь, п-правда! – в притворном отчаянии оправдывается Чарльз.
- Значит, вы стараетесь недостаточно! Я готов закрывать глаза на ваш дефект, но вы даже не можете верно ответить на простейший вопрос первого курса! О чем вы думаете вообще?!
- П-простите, сэр, - Чарльз опускает голову и еле слышно всхлипывает, но так, чтобы Томас услышал.
- Вон! – кричит разъяренный Мэтьюс. Чарльз поспешно сгребает свои вещи и выбегает из аудитории, на прощание хлопнув дверью. Спустя секунду-другую неслышно входит в аудиторию и занимает место за кафедрой. Естественно, его никто не видит.
- Так кто назовет мне верную формулу ацетоминофена? – между тем спрашивает уже спокойный профессор. После лекции к Мэтьюсу подходит Том и на повышенных тонах выясняет причины столь непрофессионального поведения. Масла в огонь подливает Чарльз, исподтишка подогревая раздражение в оппонентах. Мэтьюс угрожает расправой над нерадивыми и не уважающими его студентами. Том напирает на моралистскую сторону вопроса. Перепалка могла бы длиться бесконечно, но Чарльз стремительно скатывается в скуку и поэтому, легким мановением мысли заставляет профессора сказать:
- Хватит выгораживать своего умственно отсталого дружка! Не дело вам водиться с такими, как он! Он вам не ровня!
Томас рычит что-то неразборчиво и награждает профессора шикарным хуком справа, выполненным с идеальной техникой. Мэтьюс падает, хватаясь за челюсть и вопит что-то. С чувством выполненного долга Чарльз незаметно покидает аудиторию. Он уверен, что в течение следующих трех часов идеального Томаса Гилла вышибут из Оксфорда за злостное нарушение устава.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Raven / Mystique, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: R

---

Лента Мебиуса

[МЯСИСТЫЕ МОЧКИ ФАССБЕНДЕРА]

Большая перемена

Название: Лента Мебиуса
Автор:  KISS MY FASS
Артер:  alexandra bronte
Бета:  Няшное трололо
Жанры: romance
Рейтинг: R
Пейринг: Эрик/Чарльз, Майкл/Джеймс
Размер: миди
Предупреждения: ООС, ПОВ обоих персонажей, ау, псевдо-РПС, слеш, и не говорите мне, что я путаю Эрика с Майклом, а Чарльза с Джеймсом - это типа авторская задумка.
Дисклэймер: моя только фантазия.
От автора: спасибо моей дорогой  ShannaLea, которая так долго и терпеливо мне помогала, Труселям за идею,  Няшное трололо за то что он такой замечательный, высокоскоростной, отзывчивый и талантливый,  fratricidal, которая непосредственно конечно не участвовала, но зато какая трава! И еще много плюсиков в камру моему чудесному артеру, который спас в последний момент!

Заранее сочувствую тем читателям, чей внутренний мир пострадает от прочтения данного фика.

[Imari-chan]

«Я бы писала про переродившихся после смерти ребят, у которых в памяти всплывают эпизоды и мысли из прошлой жизни, они встречаются где-то вдруг, начинают друг другом интересоваться, мол, это же чувак из моих снов! и постепенно, с криками и ссорами, влюбляются друг в друга»

Читать дальше?

* * *

Если очень постараться, то всего можно добиться. Чарльз всегда знал это. Другое дело, что не всегда находились силы для старания. Сейчас у него их не было. Да и в принципе стараться было не для кого. Одинокая безымянная могила в дальней роще поместья вряд ли была тем, чего действительно хотел для себя Эрик Леншерр, больше известный миру как Магнито, но в этот раз никто и не думал поинтересоваться его мнением.
Здесь было красиво: широкие кроны дубов закрывали небо, пышные шпалерные розы, о которых Чарльз слышал, что они растут исключительно на свету, вольготно вились в тени по крепким стволам, изумрудно-зеленая трава стелилась ковром. Мягкий пряный запах, теплые лучи заходящего солнца, тихий пересвист невидимых глазу птиц…Место дышало покоем и уютом, всем тем, чего недоставало Эрику при жизни.
Если бы Чарльз мог, он бы присел на влажную сочную траву, не боясь испачкать брюки, погладил холодный камень почти незаметного глазу надгробья, ощущая его шероховатость подушечками пальцев, и сказал о том, как сожалеет.
Ему понадобилась вся жизнь, чтобы осознать это, и этой короткой жизни оказалось мало, чтобы сказать вслух.
Но Чарльз не мог. Чарльза вообще не существовало здесь и сейчас.
Глупая ошибка системы, нечаянная единичка в нулевом коде, яркий представитель эволюции во всей ее красе и безобразности, сгусток непонятной энергии, лишившийся тела и удерживающий себя только силой воли. Стремительно расползающейся воли.
Он опять перехитрил всех, провел врагов и друзей, показал фак судьбе и наплевал на законы мироздания.
И только с Эриком трюк не прошел. Снова. Может, потому что он ушел, так и не досмотрев представление до конца?
Как бы то ни было, все это отдавало горечью и разочарованием.
Возможно, пришло время менять и меняться.
Чарльз представил, как глубоко вдыхает наполненный сладким ароматом воздух, как расправляются легкие, как он прижимается лбом к равнодушному камню, и отпустил себя.
Медленно.

Часть первая

Пролог

Взрыв раздался совсем рядом. Ударной волной от гигантского огненного шара его буквально вырвало из кресла и, протащив по асфальтобетонной крошке, ударило о тяжелую железную дверь. Затылок обожгло, он скорее почувствовал, чем увидел, как из рассеченной кожи струится кровь. Сознание медленно меркло, по позвоночнику пробежала судорога, и даже ноги, которых он уже давно не чувствовал, прострелило болью. Китти что-то кричала, пыталась его поднять, но он был слишком тяжел для нее… Логан сейчас был бы очень кстати, но почти все мутанты сдерживали напор в северном крыле. Китти прижала его к себе, пытаясь протащить сквозь стену.
Виски пульсировали, он пытался остановить, пытался остановиться… Церебро сиротливо блестела в дальнем углу лаборатории. Эрик стоял у входа. Смотрел и что-то шептал, не делая попытки подойти ближе. Снова оглушительно бахнуло и…

…Джеймс вынырнул из сна, тяжело хватая ртом воздух. Виски пронзило болью, он отпихнул в сторону влажное одеяло и сел. Будильник начал звонить ровно через две минуты после того, как он поднялся с кровати.
Наскоро приняв душ и заварив себе крепкий черный кофе, молодой человек закинул в портфель отчеты по поставкам индия за текущий год. Мэтт Крейвен в последние недели наседал только так – в лаборатории открыли новое подразделение, занимающееся исследованием открытых радиоактивных препаратов (в частности, влиянием пресловутого индия-111 на головной мозг, как раз им, Крейвеном) и возглавляемое. Теперь работы только прибавится, а Джеймс так рассчитывал на отпуск, хотел съездить в Лондон – навестить, наконец, родителей.
Кстати, не мешало бы провериться… В последнее время сны стали приходить все чаще, и он не мог отделаться от ощущения, что подсматривает чью-то жизнь. Глупость, наверное, но к необходимости тщательно следить за своим психическим здоровьем его приучил еще отец, когда на одном из плановых осмотров выяснилось, что Джеймс все-таки обладает выраженными в фенотипе мутировавшими генами.

Нельзя сказать, что мутант – тот факт, с которым легко жить. Не легко. Откровенно говоря, совсем не легко! Мутантов в современном обществе не очень любили. Одно время власти даже пытались использовать «лекарство», изготовленное на основе чьих-то генов. Однако попытки «лечения» провалились – блокировка генов действовала неоднородно, и многие по истечении трех-семи лет восстанавливали способности, в придачу получая стойкий иммунитет.
Теперь же, как правило, все ограничивалось строгим контролем, небольшой дискриминацией и некоторым пренебрежением.
Джеймсу же повезло найти работу, на которой пригодились и диплом, и полученная от природы устойчивость к радиации.

Машина уверенно вырулила с парковки и направилась к возвышающемуся над городом шпилю Даст Индастриз.



Глава 1

[Недалекое будущее]

Так уж исторически сложилось, что сфера ядерных, радиационных и космических разработок была оккупирована нами. Не полностью, конечно – ключевые посты все равно отдавали «своим», но, тем не менее, около 80% занятых были мутантами.
И, кстати, мне повезло с генами. Телекинез – редкая, незаметная глазу мутация, занесенная в реестр безопасных. Ну, по крайней мере, когда я проходил комиссию, мне показалось затруднительным объяснить небольшую разницу между телепатией и телекинезом.
Так что я спокойно закончил биопрограммирование в Алабаме и сразу получил приглашение в Даст. Непыльная работенка, несмотря на название .
Настроение было хорошим, прямо-таки замечательным. Я приложил электронный пропуск к турникету и, кивнув охраннику, прошел к лифтам, где меня уже поджидал Калеб.
- Привет, - я улыбнулся и, вытащив припасенные бумаги, передал их Джонсу. Тот взял папку и вздохнул. - Чего серый?
- Звонила Лоуренс, снова проблемы с металлами. Она рвет и мечет. Через два дня они начинают исследования, и им жизненно необходима эта партия. Я попробовал связаться с Флемингом, но он уже не у дел – оказывается, у нас сейчас новый глава отдела поставок…
- Все так плохо?
- Можно и так сказать.
Двери лифта разъехались, мы вошли в кабинку. Я приложил пальцы к виску, будто решив его потереть. Терпеть не могу людей, которые и правда думают то, что говорят. Вот Калеб, например.
- Джеймс, помоги мне! – он умоляюще посмотрел на меня, - Я сам ни черта не справляюсь, мне либо Марк, либо Лоуренс башку открутит! Я вообще не понимаю, почему они меня главным назначили! Я же не выскочка, сижу себе, тихо тружусь на благо науки и человечества… - он отчаянно тряхнул рыжими кудряшками.
Эх, потому и назначили… Ну и как ему отказать? Парень ведь и правда зашивается по самое не хочу.
- Ладно, золотая рыбка…
У него, по-моему, даже веснушки засветились.

Здание бывшей корпорации Макклейнов находилось в десяти минутах езды от компании. Этой компании, в свое время полностью монополизировавшей рынок индиевых металлов, принадлежали парочка небольших месторождений сфалерита в Канаде и крупных – в Джоплине и Айдахо. Мы купили корпорацию пять лет назад, после одной очень мутной истории.
Туда я и отправился, сдав отчетность непосредственному боссу – Марку Сталбергу, точнее, его секретарше, миленькой такой мутантке с кошачьими ушками.
В лаборатории уже сидели лаборантки Джейн и Оливия, о чем-то шушукались и пили чай. Я глянул на часы – до начала рабочего дня еще оставалось минут пять.
Девчонки поздоровались, а Джейн проводила меня взглядом до двери кабинета. Уже на пороге я вспомнил.
- М, кстати…Вы слышали, у нас новый глава отдела поставок…
- Да…Его три дня назад перевели!
Я улыбнулся, поощряя, и потер щеку. Нужное сразу всплыло в их хорошеньких головках.
- Его зовут Майкл Холт, говорят, что он наполовину немец. К нам перешел из Чикагского филиала, на повышение. Марк прочит ему большие перспективы! Правда, ребята говорят, что он…педантичен. Ну, знаете, как все немцы…
-Вот как…Спасибо за информацию, с меня причитается, - я подмигнул и отправился в кабинет. Мне как раз надо было оформить заявку на новую партию моего горячо любимого ксенона-133.
-Мистер Колвел! Марк просил Вас к нему зайти! – крикнула вдогонку Джейн.

* * *

– Мистер Холт?
Мужчина стоял около широкого окна, вполне заслуживающего внимания своей панорамой – западная часть города как на ладони. Услышав свое имя, он обернулся, и висок кольнуло, царапнуло будто что-то знакомое…Улыбка сама собой померкла. Его лицо…Я его видел. Черт побери, я его видел!
Перед глазами поплыло, я сглотнул и принуждено улыбнулся.
Майкл Холт был старше меня лет на 5…Высокий, светловолосый, с голубыми глазами.
Я провел рукой по волосам, пытаясь сконцентрироваться. Получилось с трудом.
- Мистер Колвел, я полагаю? Можно просто Майкл. Приятно познакомиться, - он протянул мне свою руку и слегка улыбнулся. По кисти пробежала легкая дрожь, мелкие мурашки разбежались вдоль позвоночника. Что за…
Рукопожатие вышло крепким.
- Джеймс. Поздравляю вас с назначением на новую должность, Майкл, - я почти взял себя в руки, только никак не мог отделаться от ощущения дежавю.
-Спасибо. Чем могу помочь?
-Решил лично отправить заявку, - я улыбнулся, кажется, даже искренне. Было в нем что-то располагающее… Волнующее? Знакомое… Конечно, знакомое!
Холт кивнул и жестом предложил мне сесть. Неплохой кабинет он себе захапал. Я расположился в мягком кресле, почти силой заставляя себя так откровенно не пялиться.

Разговаривали мы недолго, Холт обещал, что послезавтра и я, и Калеб получим свое. Он был жутко деловым, и в этом просторном кабинете, в этом глубоком кожаном кресле, в этом дорогом светло-сером костюме смотрелся донельзя органично. Словно кусочек паззла, вставший на свое место. А почему собственно нет?
Но мне все равно казалось неправильным видеть его здесь… Чертов диссонанс!
Весьма довольный тем, что совладал с собой и не прожег в Холте дыру взглядом (в прямом смысле), я попрощался и отправился обратно в лабораторию.
Что же со мной происходит? Открылся дар провидения? Вижу будущее?
Я не удержался и фыркнул.
У Марка сейчас совещание, значит, у меня есть еще около часа…

* * *

Единственным недостатком моего босса было то, что он любил задерживать людей. В итоге я просидел у него в приемной минут пятнадцать, прежде чем кучка акционеров покинула конференц-зал. Ненавижу ждать.
-Доброе утро, Джеймс, - он пожал мне руку, - Уже видел наше новое приобретение? Как тебе?
-Та еще сволочь, но дело свое знает. Думаю, мы сработаемся, - я приветливо улыбнулся, - А что стало с Флемингом?
-Угроза увеличения эквивалентной дозы. Я отправил его на Гавайи. Пусть отдохнет недельку.
Я только кивнул.
Процедура контроля облучения была обязательной для всех зарегистрированных мутантов. Ничего особенного: небольшая кабинка-пенал из свинца с маленькой дверцей. Люк отъезжает, дозу измеряют, и свободен до следующего медосмотра. Зачем это делать, я не очень понимаю. Кое-кто поговаривает, что таким образом пытаются контролировать порог переносимости мутантов.
-Марк, зачем ты меня вызывал? - я перешел сразу к делу.
-Я отправляю тебя в отпуск.
-Отпуск? Ты же знаешь, какая у нас горячая сейчас пора…
Босс изобразил мученика.
-Навести родителей, подружку, съезди в Диснейленд, обследуйся, в конце концов! Если ты, конечно, не хочешь воссоединиться с Флемингом. Нашей компании нужны здоровые и веселые работники, а не сушеные воблы, по пять лет не вылезающие из лаборатории.
Я кисло улыбнулся. Это комплимент, что ли?
-Ладно… Но только через две недели, не раньше чем мы закончим запуск и наладим работу лаборатории Джонса.
Марк закатил глаза.
-Хорошо, пчелка. И не пытайся залезть ко мне в голову! Я не передумаю.
Я примирительно поднял руки.
Ну подумаешь, один раз подглядел!

* * *

Пятница – замечательный день. Для кого-то. Но только не для меня. Ну, по крайней мере не эта пятница.
Началось все с утреннего звонка Майкла, сообщившего, что транспортный коллапс грозит сорвать поставки, поэтому нам придется подождать. Девочки восприняли эту новость скептически и напомнили мне, что у нас как бы сроки, и как бы препараты, и «кроли», которые не могут ждать…
Потом, за ланчем, меня укусила оса. И это было уже совсем распрекрасно. «Откуда в центре мегаполиса оса?», спросите вы. Без понятия. Рука болела целый день – хорошо хоть, не опухла – чесалась и очень мешала нормальной работе. Джейн не переставала каждые двадцать минут мазать ее каким-то гелем, который, на мой взгляд, никакого толка не приносил, но меня, конечно же, не спрашивали.
Наконец, под вечер зашел Калеб и, сделав жалобное лицо, попросил помочь ему разобраться с отчетностью по предыдущему кварталу. Учитывая, что сдать ее нужно было еще сегодня утром… Я проклинал свою отзывчивость, щенячьи глаза Джонса, его дурацкую фамилию и сходство с моей любимой двоюродной тетей.
С работы я ушел практически ночью, чувствуя себя таким выжатым, что, оказавшись дома, рухнул на кровать и провалился в сон, едва стянув ботинки. И на этот раз все было по-другому.

Мне снилась библиотека. Высокие книжные полки, заполненные старинными и современными книгами всевозможных размеров и самого разнообразного содержания. На низком журнальном столике стояла шахматная доска, было видно, что партия в самом разгаре. Напротив, развалившись в таком же мягком кресле, сидел Эрик... Холт. Я никогда не думал, что в моих снах есть хоть что-то реальное.
Он пригубил виски и лениво переставил ферзя.
-Шах и мат, Чарльз.
Я кивнул:
-Ну и какое сегодня желание?
Холт на секунду задумался, взвешивая. Невольно я задышал чаще.
-Отпусти Рейвен, - кольнуло разочарованием.
-Я ее не держу.
Он мотнул головой. Здесь он был другой. Резче, скрытнее. Опаснее?
-Держишь. Как собачку на поводке. Отпусти.
Я только пожал плечами.
-Она вольна идти, куда ей хочет.
-Значит, если она решит…
-Я никого не удерживаю, даже тебя, Эрик. Рейвен моя сестра, а не домашний питомец.
Холт удовлетворенно кивнул и поднялся.
-Спокойной ночи.
Кажется, Эрик воспринимает все слишком серьезно. Все, кроме меня.
Я кивнул в ответ, оставаясь пить виски в темной уютной библиотеке…

…И вынырнул из сна с последним глотком. Никакой боли, никаких всполохов перед глазами. Спокойное и мирное пробуждение, словно вошел в реальность-воду гладко и без брызг. На улице светало, было слышно, как мчится на всех парах куда-то скорая. Это было самое спокойное пробуждение в моей жизни.

* * *

В течение следующих двух недель я только и делал, что занимался передачей дел, чтобы без меня ничего не встало раком. Вручил огромную бумажную кипу Картеру, моему заму, полностью скинул на Джейн наших добровольцев, перепроверил последние результаты, сдал Марку большущий отчет и выслушал всевозможной степени пошлости напутствия. Пожалуй, последний пункт был самым утомительным. У меня сложилось впечатление, что они меня как минимум на пенсию провожали.
Подумаешь, четыре года без отпуска!
Под конец месяца я себя чувствовал таким выжатым носком, что отдых и правда был жизненно необходим.
17 дней счастья… Целых 17!
Холта я видел только мельком, и каждый раз, стоило мне заметить его, по хребту пробегали нервные мурашки. Я отгонял от себя дурацкие мысли и обещал, что в первый же день отпуска пойду на проверку. И еще кое-куда.



Глава 2

Собственно, так я и поступил. Почти.
Проснувшись по привычке рано в чудесное утро понедельника, я набрал телефон службы психологической диагностики мутантов, назвал свои данные и попросил назначить процедуру на ближайшие три дня – хотелось отмучиться поскорее.
-Хорошо, мистер Колвел. Мы приняли вашу заявку. Я свяжусь с Центром и сообщу вам о результатах.
-Спасибо, Стефани.
-Всего доброго.
Так, одно дело сделано. Теперь еще надо позвонить родителям, если они, конечно, помнят, что у них все еще есть сын. Кажется, в последний раз я общался с ними полгода назад. Да, мне стыдно, но работа…
Стоило мне кинуть телефон на покрывало, как он снова залился трелью.
-Да?
-Мистер Колвел, это Стефани. Я проверила расписание, один из клиентов на сегодня отказался, ему было назначено на четыре… Если вам удобно, я могла бы зарезервировать для вас.
-Отлично, Стефани. Я буду.
-Хорошо, бронирую. Всего доброго.
Замечательное утро. И ведь это только первый день отпуска!

* * *

Диагностический центр находился на окраине города. Обнесенное высоким бетонным забором здание сильно напоминало модернизированный концлагерь, чем по сути своей и являлось. В разное время здесь находилось от трехсот (в самом начале) до четырех тысяч (сейчас) мутантов.
В основном здесь лежали в карантине те из нас, кто не мог справиться со своими способностями. В особом отделении находились преступники и сумасшедшие. В головном же здании – лаборатория, куда собственно я и направлялся.
На входе меня проверили металлоискателем, просветили рентгеном, попросили сложить все вещи в специальный шкафчик и, выдав стерильную медицинскую рубашку с дыркой на заднице, проводили в стерильный же, абсолютно белый кабинет. Там приветливая синеволосая девушка, то ли из наших, то ли просто неформалка, уложила меня в некое подобие центрифуги и, подключив все необходимые провода и датчики, запустила механизм.

Кончилась процедура через пятнадцать минут. Еще двадцать минут потребовалось для вывода и анализа данных и сопоставления их с моими конкретными параметрами. Все это время я сидел на кожаном диванчике, который неприятно холодил мою голую пятую точку, и читал мятый журнал двухгодичной давности. В статье воспевался научный гений некоего Чарльза Френсиса Ксавьера, внесшего огромный вклад в современную медицину. Это он придумал такую дурацкую одежду?
-Мистер Колвел? – девушка выглянула из приоткрытой двери. Я кивнул, - Все готово, проходите.
Я отложил потрепанный выпуск и проследовал в кабинет.
-Мистер Колвел…
-Джеймс.
-Джеймс, у Вас в последнее время были сильные внешние раздражители?
К числу раздражителей вполне можно было приписать ожившего чувака из снов. Я несмело кивнул.
-Вы контактировали с радиоактивными веществами?
Я кивнул уверенней.
-Я работаю в лаборатории.
-Прямой контакт?
-Мы занимаемся открытыми радиоактивными препаратами.
Девушка кивнула, делая пометки.
-У вас верхняя линия прыгает. Беспокоят кошмары?
-Да. С детства.
-Раньше у вас не было таких резких скачков. Обострились?
-Да…
-Хорошо, - она встала и принялась рыться в шкафчиках, - Вот это будете принимать два раза в день по одной таблетке. А это – через день. Эти капли – если будет болеть голова, инструкция внутри, - девушка поставила передо мной в ряд белые пузырьки, - Желательно было бы взять отпуск и немного отдохнуть, сменить обстановку, но если такой возможности нет, то постарайтесь не перенапрягаться. Часто пользуетесь своими способностями?
-Не очень, - не очень, ага.
-Пользуйтесь чаще, это немного ослабит напряжение, в котором вы себя неосознанно держите. Избегайте сильных раздражителей, мутантов с ярко выраженными телепатическими способностями, - это самого себя что ли? – или сильным электромагнитным полем. И относитесь к жизни проще, - она подмигнула, - Если будете соблюдать режим и пить лекарства, через две-три недели обострение пройдет. Если вдруг заметите неконтролируемые выбросы силы или другие внезапные проявления способностей – сразу звоните мне, визитку я вам дам. Пока ничего очень страшного нет, уровень внутренней радиации слегка завышен, но это, скорее всего, из-за специфики работы. Есть что-нибудь, что вас беспокоит? - она улыбнулась.
-Н-нет. Спасибо, - я поднялся, улыбнулся в ответ и забрал бумажный пакет, в который она положила прописанные лекарства и свою визитку.
Одно дело сделано. Ни к чему ей знать. Еще упекут в особую зону.

Вернувшись домой, я позвонил родителям, пожаловался на злую судьбу, расспросил их о здоровье, выслушал лекцию о правильном питании и, улыбаясь, сообщил, что приеду завтра.
Самолет вылетал в пять утра. Довольно неприятное время. Я хотел было совсем не ложиться, но тупо тыкать на кнопки телевизора или бессмысленно глазеть на котировки было скучно. Поэтому, мысленно дав себе установку ни в коем случае не проспать, я лег в кровать. Проспал, конечно. Но зато совсем немного, каких-то двадцать минут.

@музыка: Bowling for soup - Much more beautiful person

@настроение:

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, актеры: James McAvoy, актеры: Michael Fassbender, актеры: Caleb Landry Jones, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: перемена, рейтинг: R

---

[Fatima-Alegra]

Название: Не пытайтесь повторить это дома
Автор: oliviacirce
Перевод:  Fatima-Alegra
Артер:  Котокто
Бета:  Oriella
Жанр: Angst, Romance
Предупреждения: Mind Control, Emotional Manipulation, Memories
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Эрик/Чарльз
Дисклеймер: все принадлежит Марвел.
Саммари: «Ты не можешь заставить меня полюбить тебя», – думает Эрик. Но Чарльз может.
Оригинал: archiveofourown.org/works/214169
Разрешение на перевод: получено

После трансляции послания президента все расходятся кто куда: Хэнк возвращается в лабораторию, Рейвен – в свою комнату, Алекс и Шон спускаются в бункер, чтобы потренироваться перед предстоящей войной. Чарльз и Мойра присаживаются на диван друг напротив друга, спокойно беседуя – обсуждая стратегию, и Эрик мог присоединиться к ним, фактически должен был, но вместо этого он уходит, ничего не сказав и прикрыв за собой дверь.

Поднявшись наверх, он избавляется от влажной футболки и тренировочных штанов, включает душ, делая воду как можно горячее. Зеркало запотевает от горячего пара, искажая изображение, а вода смывает пот, усталость и возбуждение; это до сих пор роскошь – весь этот нелепый дом состоит из одних излишеств – так кажется Леншерру, но он держит это в голове. Не дает узнать об этом Чарльзу.

«Спокойствие», – говорит Чарльз, а затем проникает в разум Эрика, заставляя почувствовать, методично, осторожно; вытаскивает забытые воспоминания, преобразовывая их в мысли. Несмотря на результат, это похоже на вторжение, но если бы был кто-то во всем мире, с кем Эрик охотно поделился своими воспоминаниями, это был бы Чарльз. Ксавьер знает о нем то, чего не знает больше никто; он, словно незваный гость, забрал все это из головы Эрика, и, тем не менее, продолжает верить в Леншерра. С Чарльзом, впервые с тех пор как Шмидт начал превращать его в машину, спаянную из гнева, металла и мести, Эрик не чувствует себя одиноким.

Когда он тянется за мылом, руки слегка дрожат. Он приходит в себя, наклоняя головку душа, чтобы создать равномерное распыление, и концентрируется на ощущениях от стекающей воды; кусок дорогого мыла Чарльза скользит по телу, и он удерживает себя от мысли о том, как это было потрясающе – чувствовать Чарльза в своей голове. Воспоминание было грустным и приятным, нежным и милым, сила телепата вынесла все это на поверхность, и в ней чувствовалось больше ласки, чем посягательства, она вызывала легкое покалывание нервных окончаний, о которых он не имел понятия, будила чувства, на которые он думал, что неспособен. И он хочет, чтобы Чарльз повторил это снова, хочет знать, что еще Ксавьер может заставить его почувствовать.

И это самая пугающая вещь, потому что Эрик здесь не для игры в родителей шумных подростков-мутантов, он здесь не для того, чтобы заводить друзей. Он здесь, потому что ему необходима армия в борьбе со Шмидтом, потому что иногда даже для мести надо, чтобы кто-то прикрыл тебе спину. Эрик знает, что им движет, и ни на что другое у него нет времени.

Он быстро ополаскивается, трет лицо руками под струями воды и поворачивает вентель, не прикасаясь к нему; сейчас он должен одеться, а затем узнать, что Чарльз и Мойра запланировали насчет Кубы. Всем остальным можно пренебречь. Он досуха вытирает волосы на голове, оборачивает полотенце вокруг талии, и покидает ванную.

Чарльз в его спальне. Он стоит к Эрику спиной, глядя в окно, его руки в карманах.
– Ты думал обо мне в душе, – сообщает он, не поворачиваясь.

– Ну, не в том смысле, – говорит Эрик сухим тоном, до его разума доходит, что он сейчас сказал, и Чарльз поворачивается к нему лицом. – Что ты делал в моей голове?

Чарльз вздёргивает подбородок.
– Мне нужно было поговорить с тобой о Шоу…

– И ты не мог подождать, пока я спущусь? – Чарльз выглядит слегка смущенным, но только лишь из-за того, что его поймали. – Нет, конечно же, не мог.

– Я ничего не говорил, – говорит Чарльз многозначительно, – потому что я не хочу перебивать твои мысли.

Эрик скрещивает руки на груди и следит – рассеянно, угрожающе, – как глаза Чарльза слегка расширяются, когда взгляд падает на плечи и руки. – В этом все и дело.

– А может быть и нет, – бормочет Чарльз, удивляя его. – У тебя есть прекрасные воспоминания, друг мой.
Эрик недоверчиво смотрит на него. «Что с тобой такое? – Думает он. – В моем прошлом нет ничего прекрасного».
Чарльз едва вздрагивает, и все же Эрик замечает это.
– Оставь мои мысли в покое, Чарльз. Прошу.

– Ты нечто большее, чем просто оружие, как ты думаешь о себе, – говорит Чарльз. – Ты нечто большее, чем то, во что тебя превратил Шоу, и мы – все мы, наша команда – имеем возможность быть гораздо большим, когда мы вместе, нежели поодиночке. Ты был одиноким долгое время, Эрик, я знаю, – я тоже был, – и мне известно, что мы не сможем заменить тебе семью, которую Шоу отобрал у тебя, но мы можем стать для тебя чем-то новым, вместе. – Чарльз смотрит на него, искренний, подающий надежду и страстный, он по-настоящему верит в то, о чем говорит, верит, ибо у него никогда ничего не отнимали.

– У тебя была Рейвен, – говорит Эрик более или менее наугад. Переодевание не поможет, Чарльз стоит между ним и шкафом, и он все равно шагает вперед.

– Рейвен для меня как сестра, – просто говорит Чарльз и накрывает плечо Эрика рукой. Леншерр знает десять разных способов стряхнуть ее, даже если в комнате нет металла, но он останавливается, предоставляя Чарльзу возможность повернуть его к себе лицом и вторгнуться в личное пространство. Эрик кожей чувствует, какая теплая у Чарльза рука. – Ты нечто большее, – повторяет он.

– Как ты можешь думать такое… – Начинает Эрик мягче, чем хотелось бы, но Чарльз останавливает его, протягивая руку и двумя пальцами дотрагиваясь до виска Эрика.

«Подожди», – думает Эрик, и они проваливаются в воспоминания.

Ему пять лет, и он играет со своими друзьями на школьном дворе. Морозный, солнечный день – декабрь, думает он, ― на земле толстый покров снега, хрустящего и яркого, несмотря на двадцать пар маленьких ножек, топчущих землю. У Эрика новая пара варежек и, когда он бросает снежок во двор Фрица, его рукам тепло. Он попадает в стену школы, уклоняясь от снежков Фрица, когда они пролетают мимо его уха.
– Ты никогда меня не поймаешь, Эрик, – кричит Фриц, как только снежок Эрика попадает ему прямо в живот и он сгибается, смеясь. Эрик бежит прямо к нему, другой снежок у него в руках, но Макс Ландауэр хватает его за пальто.
– Мы собираемся слепить снежного голема, – возбужденно сообщает он, Эрик и Фриц временно отказываются от своего соперничества и помогают Максу и другим мальчишкам слепить кривого гиганта. Они почти закончили, когда герр Реббе Рейнхардт зовет их обратно на занятия; и они оставляют голема безо всяких слов, лишь немного сожалея, собираются в кучу, держа друг друга за плечи, покрытые снегом и счастливые.

– Посмотри на себя, – говорит Чарльз, где-то очень далеко. – Ты и твои друзья играете в снежки, как и любые другие дети.

– Но мы больше не дети.
Несмотря на то, что воспоминания радостные, они чем-то омрачены, Эрик знает это, отмечая высокие заборы и напряженные морщинки вокруг глаз Реббе; его друзья начинают исчезать.

Эрик чувствует, как Чарльз качает головой.
– Ты похоронил свои счастливые воспоминания, Эрик, но они настоящие, и они… ярче остальных мрачных. Я могу видеть, как плохо тебе было, я могу, но ведь стало лучше, не так ли? Ты был счастлив и после того, как началась война.

Эрик помнит множество экспериментов Шоу в лагерях, после лагерей он вспоминает Америку, Китай и Японию – но эти грубые воспоминания расплываются в туман, как только Чарльз проникает в следующий солнечный день.

Весна в Белфасте, и Эрику четырнадцать: чтение Цицерона за потертой деревянной партой в классе с большими окнами и побеленными стенами. Шмидт, – сейчас Смит, – заставляет переезжать, не более одного семестра в каждой школе, но Эрик учится, учится латыни и французскому, физике и геометрии. Учитель задает вопрос, и Эрик поднимает руку, его родители будут так гордиться им; и быть может однажды, однажды…

– Это не то…

– Нет? – Чарльз возвращает их обратно. 17 лет прошло с тех пор, как Шмидт исчез в Каире и Эрик находится в Мадриде, борется с Фелипе на полу в тренировочном зале. Шмидт ворчал на способности Эрика, посылая его в школу, создавая из него идеального заместителя изверга; но, по мнению Шмидта, есть иные немаловажные для такого одаренного, как Эрик, навыки, и ему как раз нужно обучиться этому сейчас. В Мадриде он познает рукопашный бою, стрельбу из пистолета и прочие – менее необходимые вещи.

Эрик перебрасывает Фелипе на мат, пригвождая его горло рукой.
– Хватит… – Кряхтит Фелипе, смеясь, в глазах слезы, после чего получает от Эрика острым локтем в ребра и скидывает его обратно. – Хватит! – Говорит он снова, сев верхом на бедра Эрика, тот кладет руку на затылок, чтобы притянуть его вниз. Фелипе смеется, когда Эрик целует его, прижимая к себе; Эрик запускает другую руку ему в штаны, и смех Фелипе превращается в выдох. – Ну же, – шепчет ему в ухо Эрик, поглаживая его грубо и в то же время приятно.
– Ну же, Фелипе, – и тот кончает, матерясь на испанском так быстро, что Эрику его не разобрать.
– Ублюдок, – стонет он, но глаза снова смеются, когда он опять толкает Эрика на пол, – останься снизу на этот раз.
Фелипе сосет его член так неприлично и горячо, позволяя Эрику тянуть его за волосы и трахать в рот – не сильно, но ощутимее дозволенного. Эрик наматывает его волосы на кулак и кончает быстро и грязно, ни о чем не беспокоясь, но Фелипе просто вытирает рот подолом рубашки Эрика и улыбается ему. Секс с Фелипе всегда веселый, грязный и немного глупый. Это не последний раз – вовсе нет – но сейчас Эрик удовлетворен.

Чарльз дышит слишком быстро; они оба так дышат, и доверие к Чарльзу сразу переходит над всей этой юношеской неуклюжестью к этому, ни больше ни меньше чем удовольствию.

– «Ладно», – Чарльз «переключается», воспоминания Эрика подобны вспышкам фотоаппарата: Марко целует его в школьной библиотеке в Риме, смущенно и ласково; молодой учитель в Копенгагене, который научил его игре в шахматы; кофе в два часа пополудни на балконе чьей-то квартиры в Париже; пошлые шутки за столом, полным революционеров в Алжире; первый раз, когда он видит Иерусалим; драки и занятия сексом, друзья, которых он забудет утром, – слишком много ощущений, но все они важны в его четком и неизменном пути.

– Что ты пытаешься доказать, Чарльз?

–Ты чувствуешь, Эрик, – говорит Чарльз, – просто взгляни. Ты не просто мститель; ты заботишься о людях, ты хочешь, чтобы мир стал лучше. После Шоу может быть нечто другое.

После Шоу. Нет. После несущественного, отвлекающего, бессмысленного.

– Во имя всего святого, Эрик! – Чарльз сильнее давит пальцами на висок Эрика. – Я не хотел этого делать, но ты не оставляешь мне выбора.

Чарльз улыбается ему через стол. Они остановились на ночь между их вербовкой – Эрик думает, что они в Бостоне, и это свидетельство того, насколько опасно комфортно с профессором, что он даже не помнит этого – и они остаются в весьма фешенебельном отеле, когда Чарльз делает вид, что за это расплачивается ЦРУ. Они закончили с ужином и задержались ради коньяка и шахмат. Чарльз сидит напротив, и его волосы отражают свет мерцающих свечей, он выглядит таким взъерошенным и обаятельным. Эрик медленно отпивает коньяк и двигает своего коня вперед, чтобы заблокировать слона Чарльза.
– Я думаю, ты выиграешь, – замечает Ксавьер. Его голос звучит не так, чтобы он волновался по этому поводу. Эрик пожимает плечами:
– Здесь нет потерь. Я и ожидаю, что ты выиграешь следующую партию. Ты очень хорош, даже когда не жульничаешь.
Чарльз смеется и закидывает голову назад, обдумывая, улыбка играет в уголках его губ.
– Здесь могут быть потери, – звучит словно обещание.
– О чем ты думаешь? – спрашивает Эрик, так сухо, как он может позволить себе при сложившихся обстоятельствах.
– Хмм, – мычит Чарльз, не сводя глаз с Эрика. – Чего бы ты хотел? – Эрику еще никогда в жизни не хотелось поцеловать кого-то так сильно, и в то же время он никогда не хотел испортить такой момент, совершенный и неопределенный, заигрывания безо всякой цели, за игрой в шахматы, которой нет конца, со свечами, этим светом, и таким теплом.

Эрик пытается выбраться из своих воспоминаний. Он не хочет этого, и каждой клеточкой своего тела он чувствует протест, зная, что все это неправильно. Чарльзу не нужно видеть этого, Чарльзу не стоит…

– Перестань бороться со мной, – говорит Чарльз. – Я был там. Я был там каждый раз, когда ты смотрел на меня вот так.

Они обедают в столовой ЦРУ, они в комнате с передатчиком, они в лаборатории с Рейвен и Хэнком, они тренируются в поместье. Чарльз прекрасен, кривляющийся, яркий, и более чем тщеславный, и Эрик хочет его, хочет его мятый свитер и его острый взгляд, и его ужасающее отсутствие границ, и он хочет быть тем, кем, Чарльз думает, он может быть.

«Ты не можешь заставить меня полюбить тебя», – думает Эрик. Но, вероятно, Чарльз может.

«Мне и не нужно, – мысленно отвечает Чарльз, – потому что уже поздно» , а после отпускает Эрика.

На этот раз Эрик один в своей голове. Последние лучи света проникают сквозь окно, и Чарльз стоит все так же близко. Рефлексы быстро возвращаются к Эрику, и он хватает мужчину за запястье, когда тот хочет убрать руку. Он сжимает запястье до боли, но Чарльз не останавливает его, он лишь смотрит на Эрика, почти невыразительно, и Леншерр думает, что он слишком самонадеянный, чтобы опасаться.
– Твое самомнение поражает, – холодно говорит Эрик.

Губы Чарльза дергаются.
– Но ты не можешь говорить мне, что ты ничего не чувствуешь.
Эрик сильно скручивает руку Чарльза и видит, как его губы сжимаются от боли.
– Мои воспоминания для тебя не игрушка, Чарльз, – говорит он очень четко. – Что касается моих чувств, то я почему-то сомневаюсь, что у тебя есть хоть какая-то идея, что с ними делать, когда ты их получил.

– Я не… – Чарльз пытается возразить, но тут же затихает, Эрик тянет его за руку к полотенцу, завязанному на бедрах. – Этого ты хочешь? – Спрашивает он тихо и жестко, а затем отталкивает руку Чарльза.

Чарльз все еще спокоен, его неподвижная рука на члене Эрика и пальцы Леншерра вокруг его запястья – их единственные точки соприкосновения. Вскоре он делает вдох и развязывает полотенце. Эрик отпускает руку и делает шаг назад.
– Чарльз…

– Послушай меня, Эрик, – говорит Чарльз, смущенный и, в конечном счете, выведенный из равновесия. – Я пытаюсь сказать тебе, что ты не одинок.
Он смотрит в глаза Эрика и вовсю разглядывает его, задерживается на плечах и груди, а затем и на бедрах. Эрик был возбужден с тех пор, как телепат проник в его воспоминания о Фелипе, и он заводится еще больше от взгляда Чарльза. Эрик одаривает его медленным взглядом, а брюки Ксавьера совсем ничего не скрывают. Он облизывает свои губы и видит, как взгляд Чарльза сосредотачивается на них.

– Тогда снимай свою одежду, – говорит он, проверяя, и Чарльз стягивает свитер и нижнюю рубашку сразу вместе. Эрик уверен, что это плохая идея. Но Чарльз уже под кожей, уже настолько глубоко в его голове. Руки Чарльза немного дрожат на поясе брюк – Эрик может чувствовать это через металл – но Леншерр знает кое-что лучше. – Иди сюда, – зовет он.

И Чарльз идет. Эрик обхватывает его за талию с наполовину снятыми брюками и целует.
Он горячо целует Чарльза, требовательно и неумолимо, но Чарльз тут же приоткрывает рот, влажно проскальзывая языком по губам Эрика, и обхватывая его лицо руками. Леншерр хватает его за задницу и прижимает ближе, пока их бедра не соприкасаются, пока он не чувствует возбужденный член Чарльза. Ксавьер задыхается, а Эрик кусает его за шею.

– Ты все ещё пытаешься сделать мне больно, – говорит Чарльз, откидывая голову назад, чтобы дать Эрику больше доступа. Эрик вылизывает его горло. – Но ведь действует?

– Нет, – отвечает Чарльз. – Ты все еще не понимаешь. – Он проводит двумя пальцами по щеке Эрика. – Я тоже люблю тебя. И хочу этого так же, как и ты. Просто позволь мне показать тебе. – Он медленно целует Эрика, лишь прикосновение губ, и он снова проникает в мысли Леншерра.

На этот раз все по-другому. Они не находятся в воспоминаниях Эрика, они не в каком-то определенном месте, фактически – где-то за пределами своих чувств Эрик знает, что они все так же в спальне, прижимаются обнаженными частями тел, и руки Эрика на заднице Чарльза. Где-то там Чарльз все еще целует его, но этот поцелуй незаметнее, чем свеча во внезапном солнечном свете, по сравнению с тем чувством, которым Чарльз заполняет его разум, золотым, ослепляющим, и невыносимо ярким. Ощущения Эрика на мгновение напрягаются под этим весом; а затем сдаются. Там пожар: жаркие солнечные дни, взгляд в глаза Эрика, опьяняющий вкус скотча на языке. Там вызов: лучший из всех его преподавателей в Оксфорде, власть, которую он не видел ни у кого, кроме себя, это бескомпромиссное, решительное, невыносимо привлекательное желание следовать за ним безо всякой причины. Там близость: восьмилетняя Рейвен в кухне посреди ночи, неожиданный шок от присутствия Эрика в воде, использование устройства Хэнка и связь, и ощущение таких же людей, как они, всех тех, кому они могут помочь, чему-то научить, полюбить. Все способы, благодаря которым они могут стать кем-то, мутантами, вместе, делая мир безопаснее, лучше, принадлежащим только им. Там любовь: близкие отношения и семья, цель, вызов и накал, и он хочет, о боже, он хочет, как еще никогда не хотел, словно и не знал, что может так желать руки Эрика на своей коже. И он страстно желает быть в голове Эрика, хочет чувствовать его, хочет ощущать то, что ощущает он…

С фрагментами воспоминаний, которые всё еще принадлежат ему, Эрик может чувствовать, как пустые места заполняются чувствами Чарльза, поднимаясь по стенам, построенным из мести и уверенности. Теперь он не может сказать, где заканчивается он и начинается Чарльз, и все, к чему прикасается Чарльз, становится таким ярким, красивым и разрушительным.

«Теперь ты видишь?»

Он может чувствовать Эрика повсюду, и он хочет его, так страстно хочет, как никогда прежде…

«У тебя есть я, – говорит Чарльз и все доставляет удовольствие, – у тебя всегда буду я. Это то, чего я хочу. Эрик».

«О, Боже», – думает Эрик, почти отчаянно, а затем волна низвергается. Леншерр возвращается в свое тело в середине оргазма. Чарльз держит его, прижимаясь к нему, руки обхватывают его спину. Он по-прежнему в разуме Эрика, но отступил к краям. Эрик задыхается в плечо Чарльза и дрожит, пока все не кончается, потом он кладет руки на плечи Ксавьера и аккуратно отодвигается.

– Подожди… – Колеблется Чарльз. На его брюках уже маленькое влажное пятнышко.

– На кровать, – говорит Эрик, и Чарльз, смеясь и спотыкаясь о свои же брюки, пересекает комнату. Эрик ведет его, избавляя от клубка одежды у лодыжек, и после они оказываются на кровати обнаженными.

Чарльз прижимает его спиной к подушкам и садится верхом на бедра, нагибаясь, чтобы поцеловать, грубо и влажно. Он облизывает губы Эрика и трется вдоль его члена – и ни один из них не собирается возбуждаться так быстро, но Чарльз все же пытается.
– Чарльз, – говорит Эрик ему в губы. – Чарльз, помедленней, я ведь сказал «да».

Чарльз тянется назад ровно настолько, чтобы подарить ему ослепительную улыбку, а затем начинает продвигаться вниз по груди Эрика. Он задерживается на ключицах, медленно посасывая, оставляя горячие поцелуи у основания шеи, и Эрик откидывает голову назад, позволяя ему. Чарльз находит каждую правильную точку с поразительной точностью, пока Эрик не становится податливым в его руках; он кусает соски Эрика, одной рукой спускаясь по животу вниз, прокладывая путь к бедру, он медленно перемещается к кровати, пока не укладывается меж раздвинутых ног Эрика и пока не оказывается рядом с его членом. Он ждет стона Эрика и скользит по волосам, а затем берёт член Эрика в рот, усиленно посасывая.

И только тогда, когда Чарльз шаловливо облизывает головку члена, Эрик понимает, что всё это слишком знакомо. Он протягивает руку, вслепую, и металлические часы у прикроватной тумбочки ударяют Чарльза по голове. Чарльз издает злобный обиженный звук и перестает сосать член Эрика.

– Что ты…

Эрик опирается на локти. Губы Чарльза покраснели, его волосы растрепаны, и он возбужден. На секунду Эрик думает о том, что он не может контролировать свои способности во время секса. – Перестань жульничать, – говорит он.

– Что ты имеешь в виду? – Настороженно спрашивает Чарльз, он в пяти секундах, чтобы сбежать; он убирает руку от бедра Эрика и отодвигает часы назад к тумбочке.

– Ты уже заставил меня кончить лишь одной силой мысли, Чарльз, – говорит Эрик. – Ты не можешь жульничать со мной во время секса, считывая мои воспоминания, о том, что ты думаешь, я хочу.

– Я… – Запинается Чарльз. Он не хочет смотреть на Эрика. – Я не…

Эрик садится и наклоняется вперед, чтобы поймать подбородок Чарльза рукой.
– Я никуда не ухожу. – Он мог бы иметь это в виду.

Чарльз вздыхает и закрывает глаза на короткий мучительный момент. А потом он закусывает губу и встречается с Эриком взглядом.
–У меня нет опыта, который есть у тебя. Я… подростком возился с мальчиками в школе, и с несколькими девушками в Оксфорде, не с мужчинами, конечно, но я хочу, я хочу быть для тебя лучшим, Эрик, хочу, чтобы ты… – «Остался со мной», ― заканчивает он молча.

– Тогда перестань жульничать, – снова говорит Эрик и медленно целует его. Чарльз расслабляется, постепенно, до тех пока Эрик не удостоверяется, что можно поменяться местами, и толкает Чарльза на подушки.

– Ох… – Произносит Чарльз. – Ох, я…

Эрик кладет руку на его член.
– Я хочу тебя трахнуть, – он снова протягивает руку, и маленькая баночка со смазкой легко приземляется на кровать. – Ты позволишь мне? – Член Чарльза в его руке гладкий и твердый, и он гладит его пальцем по крайней плоти.

– Ох, – выдыхает Чарльз. – Я… да.

– Хорошо, – он отпускает член Чарльза и толкает его колени. Чарльз разводит ноги в стороны, куда их перемещает Эрик. «Хорошо», – думает Эрик, и телепат краснеет. «Приподними бедра», – Леншерр пытается поэкспериментировать. Щеки Чарльза еще больше краснеют, но он подсовывает подушку под бедра и приподнимается, взяв картинку из головы Эрика. Баночка со смазкой появляется в его руке, а после он скользит указательным пальцем в анус Чарльза.

Чарльз морщится.
– Подожди…

Но Эрик не останавливается. Чарльз такой узкий, и Эрик поворачивает пальцем, чтобы раскрыть его.

– Эрик, – зовет Чарльз. – Эрик, мне нужно…
Он проникает в голову Эрика, и Леншерр чувствует дискомфорт и пробуждается.

– Терпение, – говорит он вслух, стиснув зубы от беспокойства. Он скользит внутрь вторым пальцем, проникая, и затем его разум вспыхивает от удовольствия. «Ох, – говорит Чарльз. – Я… я вижу…»

Эрик продолжает трахать Чарльза пальцами.
– Это будет происходить таким образом? Ты дашь мне трахнуть тебя, только если я буду чувствовать то, что чувствуешь ты?

– Ох, – стонет Чарльз. – Нет! Конечно, нет. Я хочу чувствовать то же, что и ты. Я никогда… я хочу, чтобы мы оба все прочувствовали. Я хочу быть в тебе, пока ты… – Он снова смущается, что при данных обстоятельствах довольно смешно. – Пожалуйста, Эрик, позволь мне.

«Я не хочу пропускать тебя, – думает Эрик, – но ведь тебя это не остановит». Чарльз смотрит на него, и его глаза такие голубые, и Эрик понимает, желая всего; он хочет всего, что Чарльз сможет ему дать. Чарльз не вздрагивает, хотя Эрик знает, о чем тот думает. – Хорошо, – отвечает Эрик, а затем вытаскивает пальцы, закидывает ноги Чарльза на свои плечи и вторгается.

Он трахает Чарльза быстрее. Чарльз все ещё сжимается вокруг него и закрывает глаза на секунду, закусывает губу, концентрируется на движении, на том, чтобы не кончить слишком быстро. Чарльз ловит его дыхание, а затем проникает глубже в сознание Эрика. Эрик чувствует себя переполненным, внезапно – и он не может сказать, кто из них ощущает это, его разум или же тело Чарльза. Он двигается осторожно, и Чарльз стонет громче.

«Вот так ты меня чувствуешь? – Вздохи Чарльза непонятным образом отдаются даже в его мыслях. – Боже… как же ты можешь оставаться таким спокойным?»

«Эгоист», – нежно думает Эрик.
– Так хорошо?

– Да, – отвечает Чарльз. – «Двигайся».

Эрик пытается двигаться неторопливо, глубже, сильнее и медленней, но каждый удар действует на него с двойной силой. Он может ощущать, как Чарльз чувствует его, как Чарльз раскрывается его движениям, и он может почувствовать, как Чарльз испытывает удовольствие все сильнее и ярче с каждым его толчком. Он снова открывает глаза, ибо то, как Чарльз ощущается в его голове, слишком губительно, если он не сможет управлять собой в теле Чарльза.

Руки Чарльза прижаты к простыне, голова откинута на подушки; то, как Эрик имеет его, согнувшегося пополам, совершенно не уменьшает того, какой он великолепный. «Проклятие», – думает Эрик весьма некрасноречиво, и Чарльз открывает глаза и улыбается.

«Ты должен себя увидеть». На какой-то момент Эрик видит себя, потного, с безумными глазами, плечи напрягаются от каждого толчка, когда Чарльз впечатывается в матрац, после он моргает и картинка исчезает.
– Прекрати это. – Он обхватывает руками спинку кровати; он ни за что не перестанет трахать Чарльза, но он может сказать, что все под контролем. «Перестань беспокоиться и трахни меня», – шепчет Чарльз, наполовину довольно и наполовину отчаянно, и Эрик делает вдох, его трясет от головокружительной волны возбуждения Чарльза, пробуждающего его собственное, и он двигается быстрее.

«Эрик» , – произносит Чарльз в его голове, и его имя – нечто большее, чем просто слова: это то, как Эрик смотрит на него, то, как Чарльз хочет, чтобы оно длилось вечность, это чувственное удовольствие – разделять разум Эрика.

Эрик убирает одну руку от спинки кровати и обхватывает член Чарльза, гладит немного грубо, слегка поддразнивая. Слишком поздно для того, чтобы быть осторожным. Чарльз протягивает руки и обхватывает бедра Эрика, притягивая, приподнимаясь и опускаясь, и тогда уже нет места, которым бы они не соприкасались. «Пожалуйста», – думает Эрик, и Чарльз, и разум Ксавьера открывается в его голове, затопляя их обоих ощущениями. Эрик сбивается с ритма, трахая Чарльза быстро, сокрушительно и бессознательно, двигая членом и задыхаясь, неподвижные и тихие, все преграды разрушены, пока разрядка не накрывает их обоих.

Проходит много времени, пока он приходит в себя, и когда это все же происходит, требуется усилие, чтобы отойти. Он выходит из Чарльза, который издает недовольные звуки и хватает Эрика за плечи, располагаясь рядом с ним на кровати. «Я хотел бы продолжить эту связь в ближайшем будущем», – шепчет Чарльз, и Эрик чувствует его полное удовлетворение, сожалея, что они должны прекратить заниматься сексом на какое-то время.

Эрик смеется, легко, и поглаживает рукой бок Чарльза, пробегаясь пальцами вниз между ягодиц Чарльза. – Ммм, – произносит Чарльз вслух. – Ты ведь тоже не хочешь останавливаться.

– Не хочу, – соглашается Эрик.

Чарльз посылает ему картинку: их обоих, старше возрастом – седина поблескивает в их волосах, – играющих в шахматы в библиотеке. Шахматная доска имеет металлические части, и Эрик двигает фигуры, не прикасаясь к ним. Чарльз все так же сидит напротив него со скрещенными ногами. Эрик каким-то образом знает, что у них есть студенты, что дом полон людей, подобных им; и Чарльз убирает свой стакан с виски и нагибается над столом, чтобы достать до руки Эрика. «Завтра ты сможешь выиграть, – говорит Чарльз в не-воспоминании, ласковый и полный обещаний, – перенеси меня на кровать».

– У тебя была печальная и скудная фантазией жизнь, – говорит Эрик сухо, но он может ощутить блестящий потенциал возможностей, если они пройдут через это… если.

– Просто пообещай мне, что ты подумаешь об этом, – просит Чарльз, медленно покидая разум Эрика, забирая свою силу. На мгновение Эрик чувствует, что лишился чего-то и тогда Чарльз устраивается на своей стороне. «Пожалуйста».

«Я подумаю об этом».

– Мы можем стать кем-то большим, Эрик. Вместе мы можем все, – он закрывает глаза, обхватывая рукой Эрика за талию. – Разбудишь меня на ужин?

– Да, – Эрик зарывается рукой в волосы Чарльза. Ксавьер становится тихим, его дыхание замедляется во сне. Он больше не находится в голове Эрика, но он оставил там свои следы. Так же как и днем, после спутниковой антенны, так же, как после подводной лодки, Эрик может чувствовать все места, в которых появлялся Чарльз.

Вместе они могут быть кем угодно; они любят друг друга; и мир нуждается в них. Эрик знает это с непоколебимой уверенностью, но он не вполне уверен – может ли быть, то, как Чарльз, порывшись в его воспоминаниях, с волнами чувств, которые Чарльз вылил к его ногам, с тем, как Чарльз прикасался к нему и отголосками, с которыми он покидал его разум, – правдой.

Он разглядывает потолок, потрясенный. Мягкие волосы Чарльза под его пальцами, и губы Чарльза прижимаются к его ключице, ласковые и чуть приоткрытые во сне. Эрик хочет всё. Обрывки сменяют друг друга, проскальзывая и перестраиваясь в новые формы, освобождая место для их будущего.

Конец.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: NC-17

---

[снова марронье]

Автор:  снова марронье
Название: "Приметы и правила"
Артер:  рэнт
Бета:  myowlet
Пейринг: Эрик/Чарльз
Рейтинг: R
Жанр: romance
Размер: приблизительно 12000 слов
Предупреждение: AU - сцена на пляже разворачиватся совершенно по-другому. Отдельные сцены содержат неграфическое описание секса или ненормативную лексику.
Дисклеймер: персонажи и вселенная принадлежат Марвел.

Автор выражает огромную благодарность  рэнт за то, что согласилась поучаствовать со мной в фесте и за то, что в итоге нарисовала совершенно прекрасный арт, а также  myowlet, согласившейся вычитать текст и морально поддерживавшей тогда, когда это было нужно.

Посвящается  Narcissa_Malfoy.

Читать фик

В понедельник Чарльз делает вид, что ничего не произошло и что ничего не происходило все последние два месяца. Он молчит за завтраком, потому что не знает, что мог бы сказать, а потом весь день сталкивается с Эриком в пахнущих чистотой и воском, которым натёрли пол, коридорах, спрашивает, всё ли хорошо, а Эрик отвечает, да, всё хорошо, и Чарльз прячет взгляд.
Во вторник Чарльз говорит себе, что ужасно обленился, и решает возвратиться к диссертации, которую начал и не закончил ещё давно, в какой-то другой жизни до Эрика. Он с полчаса сидит за пометками, значение которых уже успел забыть, результатами экспериментов, записанными под произвольными номерами, заложенными страницами книг и чистыми листами бумаги в печатной машинке, а потом ловит себя на том, что не в состоянии написать ни строчки. Спустя ещё полчаса Эрик заходит к нему в кабинет, ссутулившись, садится на диван в углу и говорит, ЦРУ всё ещё не придумало, как убить Шоу, и поэтому они допрашивают его третий день.
- Странно, что он ещё не сбежал, - добавляет Эрик. - Паршивая была идея оставить его в живых, Чарльз, паршивая.
- Его убийство в любом случае ничего бы тебе не дало, - отвечает Чарльз и ловит себя на том, что за последнюю неделю ему приходится говорить это в третий раз.
Эрик вытаскивает из кармана пачку сигарет и зажигалку "Зиппо", с которой почти стёрлась гравировка.
- Я тебя прошу, не кури, - говорит Чарльз, но на самом деле он не то чтобы против. Он уже успел привыкнуть. Как и Эрик успел привыкнуть к его книгам, сине-серым кардиганам (совершенно ужасным, на взгляд Эрика) и тому, что Чарльз совершенно ничего не понимает в музыке.
Эрик отмахивается и закуривает.
- Не в моём кабинете, - просит Чарльз.
- Сколько раз я уже курил в твоём кабинете, и ты ничего мне не говорил?
Они молчат.
- Ты просто не знаешь Шоу, - говорит Эрик.
- А ты знаешь?
- Прекрасно знаю, - отвечает Эрик и затягивается.
В среду Эрик садится рядом с Чарльзом на скамейку в саду с миской чёрно-синих слив в руках и протягивает миску Чарльзу.
- Поешь. Они чистые.
Штаны у Эрика в пятнах травы на коленях, а пальцы - в сигаретных ожогах. Если есть в мире человек, который курит ещё более бездарно, чем Эрик Леншерр, то, наверное, и Дарвин со своей эволюционной теорией был неправ.
Чарльз пытается улыбнуться.
- Спасибо. Я не голоден. Лучше скажи мне, а почему ты сам их не хочешь?
- Не могу заставить себя есть с утра, - жалуется Эрик, - никогда не мог. Тошнит.
- Я понял.
Иногда, чтобы понять, Чарльзу не нужно читать мысли. Дело в концлагере. Дело в тех вещах, о которых Эрик редко рассказывает, а сам Чарльз редко просит рассказать.
Эрик вертит в пальцах одну сливу. Когда ему это надоедает, он кладёт её обратно в миску и говорит:
- Шоу точно попытается сбежать, Чарльз. Иначе это не Шоу, и я чуть не убил кого-то не того. А когда Шоу сбежит, он снова придумает что-нибудь.
- Неужели ты так в него веришь? - шутит Чарльз.
Эрик молчит в ответ.
Вечером Чарльз находит его в их спальне; поджав ноги, Эрик сидит на кровати и вертит в руках виниловую пластинку Бадди Холли, а потом пытается сломать её пополам, поднимает глаза на Чарльза и подмигивает.
- Пластмасса слушается тебя хуже, чем металл, - замечает Чарльз, раздеваясь. - По определению.
Эрик бросает пластинку на пол.
- Я уже столько раз пытался её сломать, что иногда думаю, чёрт возьми, да этот парень просто бессмертен.
В четверг Эрик пьёт всё, начиная от джина и заканчивая вишнёвой наливкой, а Чарльз даже не напоминает ему, ещё неделю назад ты сказал, что больше ни капли в рот.
- Что-то пошло не так, - говорит Рэйвен и пристально смотрит на Чарльза.
- Что именно? - уточняет он.
- Не знаю, - Рэйвен пожимает плечами. - Просто не так.
- В каком смысле?
- Я не о ЦРУ. И не о Мойре.
- А о ком ты говоришь, Рэйвен?
- Об Эрике. О тебе. Это же все видят, и ты не думай, что я глупая и всё такое.
- Я так не думаю, - отвечает Чарльз.
Дальше он Рэйвен не слушает; дело в том, что в последнее время ему кажется, не так идёт абсолютно всё.
Эрик молчит ещё три дня. Лучше бы он рассказывал Чарльзу, почему все идеи Чарльза - дрянь, почему Шоу не заслуживает даже застенков ЦРУ, и почему вера Чарльза в человечество не должна распространяться ни на Шоу, ни на Эмму Фрост, ни на Азазеля, ни на Риптайда, ни на американское правительство.
Чарльз помогает Хэнку с исследованиями, обещает Шону, что когда-нибудь Шон обязательно найдёт себе девушку, разговаривает с Алексом за обедом о книгах, несмотря на то, что Алекс терпеть не может читать, и, каждый раз видя Рэйвен, удивляется её новому облику.
- Я не знаю, кто я, - говорит она и смеётся.
- А как же старое лицо? - спрашивает Чарльз.
- Мне не нравятся щёки. Думаю, нужно что-то повзрослее.
Иногда Чарльз видит её у зеркала, превращающейся в Эмму Фрост, осматривающей себя, делающей нос тоньше и губы пухлее. Эмму Фрост она знает только по его рассказам. У Шоу, безусловно, был хороший вкус на женщин, и Эмма красива, вот только для неё у Рэйвен взгляд совершенно не тот.
В мыслях у Чарльза постоянно маячит идея, всё не так, чуть позже эта идея трансформируется в совершенно другую - надо поговорить с Эриком. Задумываясь, Чарльз всякий раз спрашивает себя, а о чём он будет говорить с Эриком, но ответ не приходит на ум.
В понедельник Эрик сидит в кресле, растирает пальцами виски и слушает музыку.
- Джонни Кэш, Чарльз, - говорит он. - Это же Джонни Кэш, что ты понимаешь?
Чарльз понимает только то, что где-то это уже слышал.
- Надо поговорить, - произносит он, а Эрик тянется, чтобы выключить проигрыватель.
- О чём?
- Обо всём.
- Ты хотел сказать, о нас?
- Нет, я хотел сказать именно то, что сказал, Эрик. Обо всём.
Чарльз приносит с кухни две голубые чашки с чаем и сахарницу, садится в кресло напротив, и Эрик говорит, что лучше бы сошёл коньяк, а Чарльз отвечает, в этот раз мы обойдёмся без коньяка, и Эрик хмурит брови и говорит:
- Я внимательно тебя слушаю.
И мысленно Чарльз пытается решить, с чего ему лучше было бы начать.

Осенью шестьдесят первого Рэйвен ведёт его на "Завтрак у Тиффани"; Рэйвен улыбается, глядя на экран. Она ходит в кино, как другие ходят на свидания и играть в покер, а Чарльз кино никогда не понимал. Насколько он себя помнит, он всегда был человеком книг. Это, впрочем, не отменяет того, что Одри Хэпберн играет изумительно.
- Мы просто однажды встретились, - говорит на экране Холли Голайтли. - В этом мире нам ничего не принадлежит. Просто иногда мы и вещи находим друг друга.
Если бы у Чарльза был блокнот, в который он бы записывал всё, над чем должен подумать, Чарльз записал бы тут же.
Плёнка почти ничего не может сказать телепату: кино говорит именно то, что есть в репликах персонажей, и не больше; у плёнки нет мыслей, воспоминаний и ощущений. Каждый раз, когда Чарльз пытается понять, он сталкивается с тонкой прозрачной целлулоидной стеной. Чарльз не уверен, что за ней что-то есть.
Он совершенно точно знает, что книга у Трумана Капоте заканчивалась по-другому. Холли Голайтли уехала в Африку.
На экране финальные титры. Мысленно Чарльз радуется, что хоть здесь Холли Голайтли осталась с Полом Варжеком, потому что именно такая концовка нравится Рэйвен, и Рэйвен вряд ли хотела бы знать, как всё было у Капоте.
Это не самое важное воспоминание; Чарльз вряд ли расскажет об этом воспоминании Эрику, но для себя он считает нужным начать именно с тёмного битком набитого кинозала и экрана.
Насколько Чарльз себя помнит, он редко смотрел кино в обществе Рэйвен. Обычно это случалось в те дни, когда Рэйвен говорила, послушай, мы почти не разговариваем, а он долго жаловался на то, что сегодня должен учить слишком много, но под конец извинялся и давал ей решать, что они делают вечером. Если они не шли смотреть фильм, они шли ужинать куда-нибудь не слишком далеко. Чарльз флиртовал со случайными девушками в баре, а Рэйвен злилась. Рэйвен заказывала себе молочный коктейль, а Чарльз пил бренди, и он всегда выпивал чуть больше, чем ему было нужно, чтобы развеселиться и не опьянеть.
Чарльз отдаёт себе отчёт: у него напрочь отсутствует то, что Эрик называет умением пить. Именно поэтому Мойру Мактагерт Чарльз впервые встретил, когда перед глазами у него всё двоилось от пунша, язык заплетался, а всё вокруг, даже чужие мысли, застилал сладковатый туман.
Мойра дала ему протрезветь. Он трижды умылся ледяной водой прежде, чем смог понять, что происходит, и, краснощёкий, поправляя мокрый воротник рубашки и заново завязывая галстук, слушал Мойру. То, что видела Мойра, он тоже увидел, с самого начала, ещё когда она села к нему за стол и начала разговор, но Мойра почему-то сочла нужным пересказать.
Это - фактическое начало истории, которую вспоминает Чарльз.
Его всё ещё слегка подташнивало от выпитого. То, что он только что увидел, решительно не хотело укладываться в его восприятие.

Чарльз стоит перед зеркалом и не видит в себе ничего красивого. Он не понимает, что находит в нём Рэйвен, когда прижимается к его плечу, что находят в нём девушки из баров, когда смеются и краснеют, что находит в нём Мойра Мактагерт, если это заставляет её, улыбаясь, отводить взгляд. Чарльз считает себя гармоничным человеком. Чарльз считает себя интересным собеседником, считает себя вполне обаятельным, считает себя умным, потому что недооценивать себя глупо, но в последнюю очередь он видит себя привлекательным. У него есть горбинка на носу, складки на животе и ямочки на щеках, а плечи усыпаны розовато-рыжими веснушками. Это не то, что кто-либо бы захотел видеть в красивых людях.
Чарльза это не беспокоит и не расстраивает. Он смотрит на себя в зеркало, потому что бреет щёки, пытаясь не порезаться, и всё ещё пытается проснуться через десять минут после того, как встал с постели. Белые хлопья мыльной пены с лица Чарльза шлёпаются в раковину. Побрившись, он чистит зубы, сплёвывает зубную пасту, утирает рот и идёт одеваться.
Если война не начнётся через несколько дней, она имеет все шансы начаться через пару недель или через месяц. Чарльз по-прежнему бреется по утрам, допивает чай и доедает до конца яичницу за завтраком и читает книги.

Сначала в ЦРУ ему никто не хотел верить - Чарльз мог понять, почему. День ото дня с восьми утра до восьми вечера вы решали проблемы всеамериканской важности и обсуждали угрозу ядерной войны, а в четверг во время обеда к вам пришли и заявили о генных мутациях. И прочитали ваши мысли. И под конец заявили, что до ядерной войны осталось времени гораздо меньше, чем до следующего Дня Благодарения.
Натура человека такова, что сначала он испытывает шок. Испытав шок, он тут же отторгает услышанное - и про мутации, и про ядерную войну, и про всё остальное. И только потом, когда он обдумает, послав к чёрту логику и увидев доказательства, он начинает слышать то, что ты пытаешься ему сказать. Чарльз знает об этом. Он не удивляется, когда в самом конце боссы ЦРУ соглашаются с ним, и даже не удивляется, когда их всех, его и Рэйвен, соглашается принять в свой отдел толстяк, сидевший во время совещания в углу. Теперь ими занимается Отдел Икс; что это, Чарльз не спрашивает, решая прочитать мысли толстяка потом, а тот говорит, невероятно, говорит, знаете, меня все эти годы считали клоуном, знаете, я был уверен, что такие люди существуют.
Чарльзу невольно становится интересно, чем же занимался отдел раньше. Наверное, чем-то, что звучит очень смешно: сверхлюди в нацистских лабораториях, инопланетяне на Пуэрто-Рико, круги на полях Оклахомы.

Чарльз проникает в мысли Мойры, когда она идёт по коридору и жалуется темноволосому парню в очках из штаба.
- Не могу поверить, - говорит Мойра, - что у директора ЦРУ так мало выдержки. Мы сейчас должны охотиться на Шоу, а он переживает не из-за тех мутантов. Что будем делать?
Воспоминания Мойры очень услужливы: они тут же раскрываются перед Чарльзом, рассказывая всё. Он снова смотрит на Себастиана Шоу, такого, каким Мойра показала ему, когда Чарльз был пьян, но всё равно сказал, что это важно, и он постарается помочь.
Шоу говорит, гены решают всё. Память Мойры может исказить его слова, со временем в сознании человека пережитое затирается до старой фотографии, плоской, когда-то глянцевой и уже не показывающей почти ничего, и Чарльз видит только отдельные моменты и слышит только отдельные слова, но этого ему более чем достаточно. В этот раз, может быть, у него и есть время всё обдумать, но он предпочитает не обдумывать.
На секунду Чарльз замораживает парня в очках, чтобы поговорить с Мойрой.

Мойра знает, где Шоу. Она говорит:
- К концу сегодняшнего дня мы будем в Майами.
От Лэнгли до Майами полдня пути, через Фейетвилл, через Олбани в Джорджии, через Джексонвилл; в Атланте они, конечно, останавливаться не будут.
- Нужно понять, что происходит, - говорит Чарльз.
- Что происходит? Компания мутантов во главе с Себастианом Шоу, имя которого я услышала в первый раз два дня назад, уговаривает полковника Хендри разместить ракеты "Юпитер" в Турции. И это не дурацкая шутка. Ты читал мои мысли. Ты сам прекрасно видел это: полковник Хендри соглашается, а через пятнадцать минут появляется на совещании на другом конце Америки и повторяет в точности то, что сказал ему Шоу. Теперь понимаешь, что происходит?
В окне машины мелькают федеральные трассы, пустые поля, мотели и фермы, облупленные серо-зелёные скамейки и фонари, покрытые чёрной краской.
Чтобы успокоиться, Чарльз открывает Керуака, которого уже недели две носит в дипломате, всё забывая прочитать.
- Как только у тебя не кружится голова? - спрашивает Мойра.
- Не знаю, - улыбается Чарльз. - Хороший вестибулярный аппарат, может быть? Или плохая книга.
- Не нравится?
- Честно говоря, это совсем не моё.
- Мне нравится Сэлинджер.
- Это другое. Они совершенно разные.
- Угу, - кивает Мойра и закрывает глаза, пытаясь поспать лишние полчаса.
От того, как чувствуется её волнение, Чарльза почти бросает в дрожь. Что-то тяжёлое и напористое бьёт изнутри по его вискам тупой сухой болью, и сосредоточиться на Керуаке не получается. Вздохнув, Чарльз закрывает книгу на странице, которую не запоминает, откладывает в сторону и смотрит на дорогу. Майами точно будет другим.

Стоя на палубе корабля береговой охраны, Чарльз концентрируется. Яхта Шоу находится от них в худшем случае в трёхстах футах, не дальше. Чарльз ощущает тени чужих мыслей, которые проносятся у него в голове так быстро, что он даже не успевает понять, о чём эти мысли. Последнее, что он понимает - кто-то на яхте беспокоится. Кто-то на яхте подозревает, что его мысли читают.
Потом всё пропадает.
- Я чувствую блок, - говорит Чарльз. - На яхте есть кто-то вроде меня. Сегодня я не смогу вам помочь.
Береговая охрана посылает к яхте три катера. Кто-то кричит в рупор, требуя Шоу немедленно сдаться. Это глупо; Шоу не сдастся. Чарльз уверен, у Шоу достаточно возможностей, чтобы потопить здесь всех.
Догадки Чарльза только подтверждаются, когда на над водой взлетают столбы торнадо; катера затягивает в водоворот, а корабль качает так, что Чарльз тут же чуть не ударяется лбом о железный бортик палубы.
Стал бы Шоу сдаваться.
Уже сбегая вниз, в кают-компанию, Чарльз вдруг замирает. Мойра испуганно оглядывается на него, спрашивая, что с ним.
Чарльз чувствует чьё-то присутствие. Здесь точно есть ещё кто-то, и этот кто-то не с Шоу.
Якорные цепи взметаются в воздух и с грохотом врезаются в палубу яхты. Это не может быть никто из команды Шоу.

Чарльз ныряет в ледяную воду; вода окружает его синей тьмой, сквозь которую невозможно разглядеть почти ничего. В первые две секунды ему кажется, что всё его тело сводит судорога. Он вцепляется в плечи человека и пытается заставить себя думать о чём-нибудь ещё кроме того, как же не хватает воздуха.
Человек пытается сбросить Чарльза и с лицом, побелевшим от напряжения, вытягивает руки вперёд, как будто пытается что-то схватить. Вдали, в чёртовой синей тьме, оставляя тонущий остов того, что ещё полчаса назад было яхтой, уплывает подводная лодка.
Человека зовут Эрик.
- Эрик, - мысленно говорит ему Чарльз.
Секунду, пока Эрик мысленно пытается сопротивляться, Чарльз путается в чужих воспоминаниях. Потом он видит: Шоу, ворота, похожие на ворота концлагеря, сорок четвёртый. Шоу, сегодняшний день, яхта "Каспартина". Шоу, ночные кошмары, Шоу, тело тощей женщины на полу, с дырой от пули в груди. Воздуха всё меньше; Чарльз никогда не умел по-настоящему хорошо задерживать дыхание и на секунду он беспокоится о том, что может и не выплыть отсюда.
- Ты утонешь. Ты должен отцепиться. Я знаю, что это значит для тебя, но ты погибнешь.
Помедлив, Эрик отпускает подводную лодку.
- Я думал, что я один такой, - говорит он, вынырнув, кашляет и сплёвывает воду.
- Эрик, ты не один, - отвечает Чарльз.
И Эрик верит.

Сидя в машине и кутаясь в пальто Чарльза, Эрик долго молчит, не решаясь говорить.
Скажи что-нибудь, мысленно просит Чарльз.
- Мне нечего рассказывать, отвечает Эрик, мы знакомы часа два, не больше.
- Понятно, - бормочет Чарльз вслух и снова достаёт Керуака.
Мойра оборачивается к нему с удивлённым взглядом, и Чарльз натянуто улыбается:
- Да так. Сам с собой разговариваю.
Эрик насмешливо хмыкает и отворачивается к окну. Стекло всё в разбившихся жуках: коричневые пятна и чьи-то хитиновые спинки. Похоже, Эрика это не беспокоит.
Чарльз даже не пытается сосредоточиться на Керуаке: строчки проплывают мимо него, и, переворачивая страницу, он с трудом может вспомнить, что происходило на десяти предыдущих, не то что во всей книге. Это нервное; когда он нервничает, сконцентрироваться не получается.
Когда Чарльзу надоедает, он отвлекается на мысли Эрика, но не находит ничего интересного: Эрик в десятый раз прокручивает старые воспоминания, словно фильм на повторе, обдумывая их заново.
- Хватит рыться в моей голове, - вдруг говорит Эрик.
Это выглядит так, будто Чарльза застали на месте преступления.
- Хватит думать о Шоу, - отвечает Чарльз. - Ты накручиваешь себя.
- Я анализирую.
- Нет, ты именно накручиваешь себя. Даже самокопание, не говоря уже о самоанализе, выглядит по-другому.
- А какая разница между самоанализом и самокопанием? - усмехается Эрик.
Чарльз отвечает, довольно существенная, и насмешливый взгляд Эрика его не слишком смущает. Эрик тянется, чтобы рассмотреть книгу, и сбрасывает пальто с плеч.
- "Бродяги Дхармы"?
Чарльз кивает.
- Нравится?
- Не слишком.
- А мне очень.
- Любишь читать? - спрашивает Чарльз.
Эрик в последнюю очередь похож на человека, которого могли бы заинтересовать книги. Меньше он похож только на учителя младших классов. И на кондитера.
- Нет, конечно, - отвечает Эрик. - Терпеть не могу. Но эта штука, она про меня. На самом деле.
Чарльз заинтригован.

- Ты и так всё обо мне знаешь, - кривится Эрик, - что разговаривать-то?
- Если я читал твои мысли, это ещё не значит, что я успел прочесть всё, - отвечает Чарльз, - и я обещаю больше этого не делать. Многим это не нравится.
- Ладно, - отвечает Эрик, хотя Чарльз и без телепатии догадывается, что Эрик не собирается ему верить. Эрик вообще не из того типа людей, которые хоть кому-то могут верить до конца; доверяй, но проверяй. Это видно. Не то чтобы такой тип людей Чарльзу не нравится, но когда твой собеседник узнаёт, что ты знаешь всё, о чём он думает, на доверие рассчитывать не приходится.
- Ты можешь не рассказывать о себе много, если тебе неприятно что-то вспоминать. Можем обойтись без подробностей.
- Мои истории под пиво не пойдут, Чарльз. И даже под бренди. Или под водку.
- Что же это за истории?
- Паршивые истории. Мрачные.
Чарльз по-прежнему заинтригован.
Проблема в том, что чужой личный комфорт вряд ли должен зависеть от его, Чарльза Ксавье, любопытства; любопытство Чарльз всегда считал одной из самых эгоистичных своих черт.
Если Эрик не хочет ни о чём говорить, его право.
Дни Чарльза пролетают в лабораториях ЦРУ, где он ставит эксперименты и пытается воплотить в жизнь новые идеи вместе с Хэнком Маккоем. Если про Хэнка и можно сказать, что он способный парень, то да, он чертовски, невероятно, просто возмутительно способный парень. И это тоже мутация. Одна из интереснейших, с которыми Чарльзу приходилось сталкиваться.
"Бродяг Дхармы" Чарльз дочитывает: он пролистывает страницы, то не вдаваясь в слова, то вцепляясь взглядом в каждую строчку, и почему-то он думает, что не может прекратить сравнивать всё, что прочитал, со всем, что узнал об Эрике.
Чарльз с трудом заставляет себя поверить в реальность происходящего - хотя бы потому, что в жизни такие бродяги встречаться не должны. Во всяком случае, в его жизни. Тем не менее, Эрик перед ним, Эрик живой, осязаемый, много пьёт и иногда плохо шутит, а ещё у него есть цели, планы и даже истории.

- Как-то раз я оказался в Аргентине, - случайно роняет Эрик.
- Как-то раз? - переспрашивает Чарльз. - Когда?
Летними ночами даже воздух кажется ему невероятно липким и жарким.
Зелёный жук размером с долларовую монетку, жужжа, бьётся о стекло окна. Эрик выключает свет, открывает форточку и долго всматривается во внутренний дворик отдела, щуря глаза.
- Там ничего нет, Эрик, - пытается рассмеяться Чарльз.
Эрик рассматривает пустые бетонные стены, пуленепробиваемые стёкла и статую в темноте так, будто опять не верит ему.
Чарльз наливает себе джина с тоником и высыпает в стакан кусочки колотого льда.
- Так вот, - говорит он. - Когда ты оказался в Аргентине?
- Недавно, - отвечает Эрик, - у меня были важные дела.
- Неужели связанные с Шоу? - спрашивает было Чарльз и тут же осекается: вряд ли другие свои дела Эрик назвал бы важными.
Так и не ответив, Эрик подходит к патефону и, подумав, ставит какую-то пластинку. Стопка пластинок с яркими ярлычками и именами людей, о которых Чарльз понятия не имеет, высится на журнальном столике в гостиной с того самого дня, как Эрик появился в отделе.
- Бадди Холли, - говорит Эрик. - Было дело, я два года ничего не мог слушать, кроме него. Представляешь?
- Не представляю, - честно отвечает Чарльз, - сколько себя помню, у меня никогда не складывались отношения с новой музыкой.
- И с книгами тоже, - Эрик пожимает плечами и выключает патефон.

- Я бродяга, - констатирует Эрик так, будто говорит, что он дантист, булочник или учитель химии. - Тем и занимаюсь. И в Аргентине был, и в Ирландии тоже был, давно. Очень давно.
Эрик пьян; полупустая бутылка стоит у дивана, а ещё одну он случайно разбил полчаса назад, и, отчаянно ругаясь, выметал битое стекло. Доверять Чарльзу он стал больше, чем раньше. Может быть, дело в том, что Чарльз придержал лишние вопросы и не стал ничего говорить ни и о музыке, ни о книгах, а может, в том, что Эрик просто к нему немного привык.
Чарльз по-прежнему сидит с Хэнком в лаборатории допоздна, а возвращаясь, иногда беседует с Эриком - беседы получаются неловкими, и Чарльз говорит, Эрик слушает, а когда Чарльз задаёт вопросы, Эрик отмахивается и отвечает, что всё в сущности не важно, и его истории тоже.
Хэнк говорит, профессор, я уже создал прибор, который позволил бы нам искать мутантов по всей Америке, он только нуждается в доработке. Чарльзу нравится идея: Хэнк объясняет ему, что прибор позволяет управлять телепатическими волнами. Эрик делает вид, что относится к их затее скептически; всё равно ничего не будет работать, вскользь замечает он. В другой раз он спрашивает, а что, если мутанты не согласятся с вами пойти, но убеждает человека из Отдела Икс отправить их с Чарльзом на поиски вместо агентов ЦРУ.
Если Чарльза действительно что-то и раздражает в Эрике, так это его напускной скептицизм.
На самом деле такие люди во что-то да и верят, просто не хотят, чтобы об этом кто-то догадался.
Чтобы доработать своё изобретение, Хэнк просит несколько дней. Чарльз соглашается подождать. Эрик тоже ждёт, регулярно спрашивая, когда уже, и не упуская возможности съязвить по этому поводу.
Сейчас от Эрика немного пахнет чем-то пряным и персиковым, что Чарльз отказался пробовать.
- И как же ты оказался в Ирландии, друг мой? - спрашивает Чарльз.
Эрик облизывает губы.
- После войны, но не сразу. Аушвиц закрыли в январе - приходят русские и всех выпускают, а докторов и надсмотрщиков ставят в ряд и расстреливают.
- Ты смотрел на это?
Эрик хрипло смеётся.
- А как же? Я пришёл, чтобы посмотреть на это. И знаешь, это было лучшее зрелище в моей жизни. Даже лучше, чем Хичкок, да что там, наверное, лучше, чем Джонни Кэш вживую, хотя я его и не видел.
- Ты серьёзно? - только и спрашивает Чарльз.
Ему с трудом верится в то, что кто-то может считать массовые расстрелы лучшим зрелищем в своей жизни. Впрочем, он уверен: Эрик может многое. И если постараться, Эрика даже можно понять, потому что понять можно всех.
Когда восемнадцатилетний Чарльз Ксавье посмотрел на себя в зеркало и решил, что пора что-то менять, начал он именно с эгоцентризма. Сейчас Чарльз вспоминает себя в восемнадцать, чаще всего жалея о том, что он не сделал, но учиться понимать людей было правильным начинанием.
- Про Хичкока и Джонни Кэша я пошутил, - говорит Эрик. - Так вот.
- Ты начинал рассказывать про Ирландию, - уточняет Чарльз.
- Русские приходят и всех выпускают. Я тогда посмотрел на них и подумал, господи, да эти ребята самые настоящие сумасшедшие.
- Почему?
- Ты бы их видел, профессор, ты бы их видел. Но мне было пятнадцать, и выпустили меня именно они. Тогда мне они нравились.
- А сейчас?
Чарльз сам удивляется своему вопросу. Сейчас. Если война не начнётся через неделю, она имеет все шансы начаться через месяц.
- Сейчас? Не знаю, - пожимает плечами Эрик и продолжает рассказывать. - Потом я вышел на свободу и понял, что мне и на свободе-то делать толком нечего. В Польше вообще делать было нечего. Я до Германии добрался, прицепившись к русским. До Дюссельдорфа.
- И в Дюссельдорфе тоже делать было нечего.
- Смеёшься? Он в руинах лежал. Я побродил, пока не дошёл до дома, где раньше жил, пока нас с мамой и дедом в Аушвиц не забрали, а дома не нашёл. Там ничего не было, только балки обгорелые, на одной, как сейчас помню, повесили какого-то парня. Он там висел и покачивался на ветру. И я подумал и решил ехать в Берлин, а в Берлине всё было почти так же.
- А как же Ирландия?
- Потом я оказался в Ирландии.
Эрик поднимает на Чарльза глаза, раскрасневшийся от выпитого, потягивается и падает на спинку дивана.
Чарльз мысленно отмечает, что Эрику стоило бы внушить пить меньше.
Обещания есть обещания, прерывает его внутренний голос.
- В общем, неважно, как я там оказался, - продолжает Эрик. - Это была середина сорок седьмого и Килларни. Такой маленький городок, на севере. Тихий. Не знаю, почему я поехал именно туда, просто решил, что надо бежать из Германии, а бежать хотелось куда-то, где тихо и всем плевать на войну. Два года работал то грузчиком, то разносчиком, ещё сначала сапоги американцам чистил. И накопил на билет.
- Почему ты решил бежать? - Чарльз не сводит с него взгляда. Они закончат говорить, и он дотащит Эрика до постели. После таких разговоров утром лучше делать вид, что никто ничего не знает.
Чарльз не может понять, почему он чувствует себя вором. Ему кажется, он крадёт у Эрика что-то неуловимо чужое. Что-то, чем обычно не делятся.
И он не может не думать о том, что виноват.
- Шмидт, - говорит Эрик.
- Шоу? - уточняет Чарльз.
- Тогда он ещё был Шмидтом. Все только говорят, что о войне. Гитлер где-то застрелился, а что от него осталось, сожгли. Русские ходят по улицам. Американцы ходят с проверками. И чем больше вокруг говорят о войне, тем чаще ты вспоминаешь Шмидта. А однажды ты решаешь, так, чёрт возьми, дальше нельзя. После того, как Шмидт начинает сниться тебе в кошмарах.
Чарльз вздыхает.
Эрик - пьяный бродяга из Аушвица, которого Чарльзу довелось знать - падает на диванные подушки и говорит:
- Вот так и живём.

Чарльз под локоть доводит его до спальни - к тому времени Эрик уже бормочет слова на немецком, путаясь, иногда переходя на французский и лишь изредка на английский.
Чарльз не нащупывает на стене выключателя, и, стараясь не споткнуться в темноте о раскрытый на полу чемодан, ведёт Эрика к кровати.
Эрик валится в пахнущие крахмалом и чистотой простыни и тянет Чарльза за собой, чуть не порвав ему рукав рубашки.
- Я создан для любви, - задумчиво говорит Эрик и поясняет. - Это из "Голубого ангела". Марлен Дитрих, всё такое.
Я не смотрел, отвечает Чарльз и мысленно внушает ему, спи, засыпай немедленно.
Чарльз уходит, а Эрик молча провожает его затуманенным взглядом. Невероятно пугающее ощущение, не может не отметить про себя Чарльз: то, как Эрик смотрит на него, заставляет его зябко поёжиться, словно от сквозняка.
Уже у себя в спальне, снимая брюки, он видит, что ширинка на них оплавилась. Оплавились и запонки в его рубашке, и зажим для галстука; Чарльзу остаётся только удивляться, что он ничего не почувствовал.
Ему снится Эрик, и в его снах Эрик говорит сам с собой.
- Неужели я создан для любви? - спрашивает он себя.
Во сне Чарльзу кажется, что он весь превращается в чужое альтер-эго и чужое подсознание, которые совершенно не в состоянии ответить на этот вопрос.
Во сне Чарльз смотрит на мир чужими глазами; почему-то мир выглядит именно таким, каким должны его видеть кошки и собаки, в чёрно-белом цвете.
После того, как Чарльз просыпается, он долго отгоняет эти мысли, растирая виски пальцами, чтобы сосредоточиться.
Он почти уверен: в тот момент, когда он открыл глаза и увидел потолок своей спальни, всё ещё пару секунд продолжало казаться ему чёрно-белым.

Чарльз и Рэйвен. Рэйвен определенно поладила с Хэнком Маккоем, и Чарльз совсем не против, но то, насколько быстро происходит всё между ними, Чарльза удивляет. В понедельник Рэйвен впервые видит Хэнка. В четверг Эрик находит их целующимися в ангаре.
- Дело не в том, что они так шустро, - возражает Эрик, когда Чарльз впервые говорит с ним об этом. - Всё нормально. Не помню, чтобы когда-нибудь тратил много времени на отношения.
- Не помню, чтобы ты когда-нибудь на что-то в принципе тратил много времени, друг мой.
Эрик всё делает быстро, словно экономит время для чего-то большего. У него стремительная походка, резкие размашистые движения, и мысли тоже резкие и размашистые. Ест и пьёт он жадно, а скучает недолго, потому что тут же занимает чем-то себя. В этом плане они с Чарльзом немного похожи. Чарльз привык считать себя деятельным человеком.
Однако темпы, в которых живёт Эрик, для отношений не приспособлены. Факт, думает Чарльз. Интересное наблюдение.
- Время - ценная штука, особенно когда его мало, - говорит Эрик. - Так знаешь, в чём, я думаю, дело? Хэнк для неё слишком умный, прямо как ты для Мойры, твоя Рэйвен, она для него слишком недолюбленная, и оба слишком сильно заморачиваются. Бедный мальчик, бедная девочка. Жаль, но не наше дело.
- Я не понимаю, причём тут Мойра, Эрик.
Чарльз кривит душой: он прекрасно знает, причём тут Мойра, и как Мойра на него смотрит, и как Мойра встаёт на полчаса раньше, чтобы успеть накрасить глаза и причесаться, до того, как её увидит Чарльз, и как Мойра проводит вечера, решая, что надо менять в её жизни, и как Мойра мысленно строит планы на будущее и тут же смеётся над ними сама, спрашивая себя, чего стоит её влюблённость. И Чарльзу даже её жаль, хотя Эрику на его месте не должно было бы.
Эрик кривится.
- Как будто я ничего не вижу.
- А вот Рэйвен меня действительно беспокоит, - говорит Чарльз. - Я не могу просто сказать, что это не моё дело, а советы она вряд ли захочет слушать.
Он по-прежнему не позволяет себе читать мысли Рэйвен, но догадывается, что она вряд ли влюблена. Рэйвен нужно, чтобы ей кто-то восхищался, а потребность в отношениях есть почти у всех.
- Беспокоит? - фыркает Эрик. - Отлично, профессор. Вперёд. Давай, иди сделай что-нибудь, а я посмотрю.

Что касается Мойры, то Эрик её просто терпеть не может, и без чтения мыслей Чарльзу трудно предположить, чем это вызвано.
Мойра появляется на кухне особняка в сиреневом платье; у неё острые золотисто-загорелые плечи, тонкие руки, подведённые чёрным глаза и сладкие ненавязчивые духи. Чарльз признаёт, что она как минимум милая и как минимум хорошо выглядит.
Мойра улыбается ему, варит ему кофе по утрам, жарит тосты, рассказывает о том, как работала в ЦРУ, предусмотрительно не касаясь по-настоящему острых тем, не прерывает его, когда он занят, но и не носит кофе в лабораторию, потому что некоторые женщины ещё умеют или, во всяком случае, пытаются вспомнить, как сохранять достоинство.
Однажды Чарльз решает, что ему всё-таки жаль не Мойру, а то, как всё в целом сложилось. Почему-то Мойра влюбляется именно в тот момент, когда ему и думать не хочется об отношениях. Мойра смотрит ему в глаза, Мойра хотела бы многого, у неё большие надежды и обаяние, которое на Чарльза иногда действует. А ещё она неглупая женщина.
Если бы Чарльз был влюблён, он бы давно что-то сделал. Девицы в барах - другое.
Эрик наблюдает за ним утром с чашкой кофе и даже не пытается скрыть, что думает о Мойре. Днём, включив свою бьющую по ушам музыку, про которую Хэнк говорит, что это очень даже ничего, но Билл Хейли всё равно лучше, Эрик сидит в гостиной на полу в одних тренировочных штанах, босой, и курит.
- Лучше бы ты оделся, - советует ему Чарльз. - Здесь охрана из ЦРУ под каждым окном.
- Плевать на охрану, - отвечает Эрик и зевает.
- Может быть, тогда ты встанешь с пола?
Эрик отмахивается:
- Кому что нравится. Тебе нравится пудрить мозги девке из ЦРУ. Мне вот нравится сидеть на полу и курить.
- Я не пудрю ей мозги, Эрик. Если ты не заметил, между нами ничего нет. Совершенно ничего.
- Ага, а потом вы до старости будете смотреть "Перри Мейсона" по вечерам, хотя я думаю, что "Перри Мейсон" закончится раньше, чем мы все тут состаримся, разговаривать о всякой дряни, которая вам даже не будет интересна, и трахаться по субботам под одеялом, потому что как-нибудь ты решишь, что эта Мойра-то в целом неплохая, да ещё и любит. И ты будешь спать на "Перри Мейсоне", а она будет сидеть рядом и говорить тебе, смотри, как мы счастливы, дорогой, оладьев не хочешь, дорогой. Потому что нет ничего хуже бабы с большими планами. Наверное, только влюблённая баба с идеалами.
- Эрик, о чём ты говоришь? - только и спрашивает Чарльз.
- Это приятельский совет.
- Ты считаешь, что мы знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы ты мог давать мне советы?
- Не знаю, - говорит Эрик, - но мы ведь что-то вроде приятелей, верно?
Чарльз не знает, что сказать. Он никогда не задумывался над этим.

Своё изобретение Хэнк называет "Церебро".
- Звучит неважно, - отмечает Эрик, только услышав.
- Церебро по-испански значит "мозг", - поясняет ему Чарльз, но Эрик только морщится.
- Я знаю французский, немецкий, польский, идиш и как заказать по-испански пива, но ни разу не слышал настолько дурацкого слова. Церебро. Подумать только.
Если ты не умеешь читать мысли, рано или поздно ты решаешь, что мир всё-таки тесен. Для телепата мир всегда огромен; сейчас перед Чарльзом расстилается вся Америка.
Телепатические волны ведут его в Оклахому, в Детройт, в Омаху. Чарльз думает, что это невероятно странно: он везде, и в то же время только здесь, в лаборатории, в пластиковом шлеме, наполненном микросхемами и обвитым проводами, и ещё минуту назад Хэнк в шутку предложил ему побрить голову, чтобы шлем надевался лучше, а Эрик спросил, нравится ли ему чувствовать себя подопытной крысой, и Чарльз ответил, не порть удовольствие.
Чарльз видит мутантов, о которых раньше ни за что бы не узнал: вот чернокожая девочка с белыми волосами, вот парень, который прячет глаза за тёмным стеклом очков, вот и остальные.
Чарльз видит: всё перед ним застилает серый туман, сквозь который легко можно различить силуэты.
Когда Хэнк снимает "Церебро" с его головы, Чарльз почти расстроен: он не хочет, чтобы всё заканчивалось так быстро, он хочет разглядеть эту миниатюрную Америку, этот серый туман, эти силуэты поближе, пусть и понимает, что на это нескольких минут бы не хватило.
Вырывается из телепатических волн Чарльз со списком имён, людей и мест, которые успели зафиксировать приборы.
Теперь Чарльз точно знает, что делать. А Эрик... что ж, во всяком случае надежду, которая мелькает в его мыслях, Чарльз ощущает почти кожей.

Потёртый коричневый чемодан Эрика валяется на диване. Кое-где на нём ободрана кожа, кое-где сколота краска и почти стёрлись штампы из аэропортов всех тех мест, в которых когда-то Эрик побывал. Если бы Чарльза спросили, как должен выглядеть чемодан бродяги, он бы представил себе что-то именно такое. Эрик упаковывает брюки, несколько пар чистых носков и сменных бесформенных водолазок вместо рубашек, а поверх всего кладёт завёрнутые в тряпку пластинки.
- Зачем тебе это? - спрашивает Чарльз. - Они побьются, и придётся их выбрасывать. К тому же я не думаю, что ты где-то будешь их слушать.
- Я без своих пластинок никуда, - говорит Эрик и закрывает чемодан. Замок чемодана поддаётся с глухим кликом, а потом Эрик лёгким движением пальцев в воздухе делает что-то, что Чарльз не успевает разглядеть.
- Привычка? - Чарльз застёгивает пальто и ставит чашку с недопитым кофе на столик.
От недосыпа немилосердно болят глаза, а ранним утром, выдернув себя из сна, есть совершенно не хочется. Чарльз с трудом может вспомнить, когда в последний раз ложился в час ночи и вставал в шесть утра. Кофе не помогает; от кофе сводит в груди, едва ощутимо подташнивает и горчит на языке.
Во дворе их уже ждёт машина, которую отправили из ЦРУ.
- Скорее примета, - говорит Эрик. - Или правило, как хочешь.
- Знаешь, ты не похож на человека с правилами, - пытается пошутить Чарльз.
Эрик ставит чемодан на пол и завязывает шарф.
- У меня есть парочка, профессор. А на остальные я плюю.

В Ньюарк, Нью-Джерси, они прибывают к вечеру; пока Чарльз перелистывает записи с координатами Энджел Сальвадоре, танцовщицы в баре где-то в мексиканском квартале, Эрик жалуется, что почти не спал, и отказывается куда-либо идти.
- Какой кретин составлял маршрут? - зевает он.
- Вообще-то маршрут составлял я, - отвечает Чарльз. - Спасибо, Эрик. И что ты собираешься теперь делать, спать в номере?
- Почему обязательно спать? - Эрик растягивается на гостиничной кровати, стянув и бросив на пол свою водолазку, - Отдыхать. Твои маршруты не учитывают того, что я устал, как собака.
- Я тоже устал, Эрик, но я не вижу, как это мешает нам встретиться с Энджел Сальвадоре, переговорить с ней полчаса, и, если она согласится, отправить её на самолёт до Ричмонда. В Ричмонде её встретят люди из ЦРУ.
- Мне мешает самым прямым образом: я не в настроении. Ты можешь идти один, хотя я не знаю, куда ты сейчас пойдёшь без меня по ночному Ньюарку, если ты пять лет кроме своего Оксфорда ничего не видел.
- Семь, - машинально поправляет Чарльз. - С каких это пор ты стал знатоком ночного Ньюарка?
- Я много где был. У меня была куча свободного времени, - говорит Эрик и потягивается.
Чарльз было тянется за пальто и шляпой, но останавливает себя: он действительно почти не знает Ньюарк. Честно говоря, он не знает и не помнит ничего, кроме Уэстчестера, и чтение мыслей прохожих на улице тут не слишком поможет.
Эрик вертит в воздухе долларовые монетки; они скользят между его пальцев, ложатся в ладонь и снова отлетают на пару дюймов в воздух, а под конец, когда Эрик надоедает, он сливает их в один тускло блестящий шарик металла, который прячет в карман.
Вздохнув, Чарльз сдаётся и кладёт пальто на место.
- Что будем делать этим вечером?
Эрик смотрит на него так, будто Чарльз сказал глупость.
- Пить, разумеется.
Разумеется, думает Чарльз. Как будто за всё время, что Чарльз его знает, Эрик хоть раз расслаблялся другим способом.
Номера в отелях Ньюарка крошечные, как картонные коробки с паркетом на полу и выкрашенными изнутри белой краской стенками: кажется, ещё чуть-чуть, и начнёшь задыхаться. Сквозь наглухо закрытые окна всё равно доносится гудение машин.
Наверное, единственное различие между плохими и хорошими отелями здесь в том, что в местах подешевле коробки чуть грязнее и не так забиты мебелью. Чарльз искренне не понимает, зачем здесь бархатный пуфик с кистями. Или письменный стол. На письменном столе Эрик расставил бутылки из мини-бара, а на пуфик свалил свою одежду.
Здесь слишком много мебели и совершенно точно слишком много Эрика и всего, что Эрику принадлежит. И если первое Чарльза раздражает, нравится ли ему второе, или нет, он толком не может понять.
- Что-то не так? - приподнимает бровь Эрик.
- Я не одобряю пьянство.
- Хреново быть тобой, - говорит Эрик.
- Меня всё устраивает, - отвечает Чарльз.
- Включишь музыку?
- Мне не нравится твоя музыка, Эрик.
- Тебе не нравится моя музыка. Тебе не нравится моё пьянство. Отлично, что ещё тебе не нравится?
- Я не то чтобы сильно против, - говорит Чарльз. - В следующий раз слушай свои пластинки, но не при мне, пожалуйста. Пей что хочешь, но не при мне.
- Договорились. В следующий раз при тебе буду слушать Брамса и пить чай. Обязательно с молоком.
- Мне не нравится Брамс, но Рахманинов и Шёнберг вполне подойдут, - сдерживает смех Чарльз.
- Замётано, - отвечает Эрик и признаётся, - хотя я не знаю, кто такой Шёнберг.
Есть в нём что-то, думает Чарльз. Все имеют право говорить "я не знаю", когда не знают, вот только уже в старшей школе про это право неизвестно почему начинают забывать. Люди хотят казаться умными.
Эрик умным казаться даже не пытается.
У Чарльза есть ощущение, что Эрик вообще не пытается никому ничем казаться.
- Моё второе правило: я всегда и везде нахожу виски, потому что иногда виски нужнее чистых носков и зубной щётки, - говорит Эрик. - Есть ещё и третье, но оно совсем дурацкое.
- А в чём заключается третье?
- Всегда ношу с собой водительские права. На чужое имя.
- Почему оно дурацкое?
- Я не помню, когда меня в последний раз останавливали копы.
К часу ночи Эрик заплетающимся языком рассказывает истории о том, как был в Мексике, и как его однажды чуть не пристрелили на мексиканской границе, и как он учился говорить по-польски, и, не читая его мысли, Чарльзу трудно понять, что из историй Эрика правда, а что вымысел.
- Ты смотрел "Голубого Ангела"? - спрашивает Эрик.
Чарльз очень хочет нервно рассмеяться, но сдерживается и решает промолчать. Вряд ли Эрик что-то помнит о том случае.
Эрик потный, взлохмаченный и сонный; ещё полчаса спустя он засыпает на кровати, так и не сняв брюки, а Чарльз ложится рядом и долго рассматривает белесые шрамы на его спине.

Посадив Энджел Сальвадоре на самолёт до Ричмонда, Эрик и Чарльз направляются в Нью-Йорк.
- Я давно здесь не был, - говорит Чарльз.
Они сидят на скамейке в центральном парке. Эрик разворачивает перед собой газету, нахмурившись, начинает читать статью под большой плохо пропечатавшейся фотографией, на которой почти ничего не видно, а когда это занятие ему надоедает, откладывает газету и говорит:
- Одни плохие новости. В последний раз, когда я открыл газету, я прочёл, что Монро умерла. Не то чтобы это очень печальная новость, но всё-таки.
Эрик отпивает кофе из картонного стаканчика.
- Тебе нравились её фильмы? - рассеянно спрашивает Чарльз. Он смотрит на женщину в зелёном платье, кормящую уток у пруда, на подростков на скамейках, на первую полосу газеты, которую читал Эрик. Нью-Йорк кажется ему слишком настоящим. Нью-Йорк врывается в уши, врывается в голову с чужими мыслями и чужими заботами, не оставляет в покое. Чарльз не понимает, как можно жить и при этом чувстствовать себя хорошо в большом городе. Он не помнит, когда был здесь в последний раз. Наверное, когда ему было семнадцать, с Рэйвен. Потом была Англия, с Оксфордом и университетскими барами, и никаких уток в пруду и человеческих толп.
- Какое там, - Эрик допивает кофе и прицельно запускает стаканчик прямо в корзину для мусора, - мне было двадцать три. У меня был первый "Плэйбой" с её фотографиями.
- Очень похоже на тебя, - бормочет Чарльз.
- Мне было двадцать три, - повторяет Эрик. - Времени ни на что не хватало почти всегда. Оставалось только дрочить.
- Чем же ты был занят?
Эрик трёт пальцами переносицу.
- Искал старых знакомых. Сводил счёты.
Чарльз прекрасно понимает, кого Эрик называет своими старыми знакомыми.
- Вот как.
- А в свободное время дрочил на Монро, - добавляет Эрик и смеётся.
Утром в Нью-Йорке очень свежо; Чарльз втягивает голову в плечи, кутаясь в шарф, и поднимает воротник пальто. У него мёрзнут уши. По-прежнему, со времён отъезда из Ричмонда, он не высыпается по ночам и почти ничего не ест по утрам.

- Куда нам спешить? - спрашивает Эрик.
Если бы Чарльз Ксавье был кем-то другим, не Чарльзом Ксавье, Рэйвен, Мойрой, кем угодно, он бы накричал на Эрика, потому что им есть, куда спешить, потому что никто не знает, когда начнётся война, и каждый день Чарльз звонит в Вирджинию, тщательно пролистывает политические колонки в газетах, не пропускает ни одной новостной передачи, чтобы знать, что происходит. Это было бы трудно, если бы не Мойра. Мойра разъясняет ему честно, без прикрас и доходчиво, не успокаивая и не паникуя, хотя Чарльз прекрасно знает, чего ей стоит не паниковать.
И тут Эрик говорит, что им некуда спешить, и они могут не торопиться, а Шон Кэссиди подождёт.
С пятьдесят седьмой улицы они сворачивают на пятую авеню, проходя мимо "Тиффани".
- Я тебя не понимаю, - говорит Чарльз. - Сначала ты заявляешь, что времени мало, и распоряжаться им нужно рационально, а теперь ты с чего-то взял, что у нас его очень много, Эрик. За то время, пока мы ходим по Нью-Йорку, а ты спишь до полудня, Шоу имеет все шансы найти и завербовать мутантов раньше, чем ты решишь вылезти из кровати.
- Шоу не станет так делать, - отвечает Эрик, смотря не на Чарльза, а на стеклянные витрины.
- Назови мне хотя бы одну причину, по которой он не станет так делать.
Без малейшего интереса Эрик разглядывает ожерелья, которые никто не покупает, и кольца, которые дарят на Рождество банковские клерки своим подружкам.
- Шоу любит, когда всю работу делают за него. У него нет Церебро, у него нет ничьих адресов. Сейчас он может заниматься чем угодно: подбивать клинья к русским, трахать свою телепатку, пить ром на Кубе, например. И ещё он был бы полным идиотом, если бы не следил за нами, Чарльз. А потом, когда мы найдём всех, он появится и обязательно постарается нас наебать.
Если Шоу сейчас следит за ними, думает Чарльз, наверное, он только посмеивается.
- И мы ещё посмотрим, кто кого наебёт, - говорит Эрик.
Не выражайся, пожалуйста, только и просит его Чарльз, а Эрик отвечает, ты ханжа, профессор, ты ужасный ханжа.
- Это воспитание, - возражает Чарльз.
- Уродское воспитание, - бурчит Эрик. - Шоу тоже был воспитанным. А ещё читал Макиавелли, здоровался со всеми и заставлял меня мыть уши. Это не мешало ему убить мою мать, сломать мне три ребра и вообще быть мудаком, каких мало.
- Я не Шоу, - говорит Чарльз. - И я не знаю, кто сейчас читает Макиавелли.
На середине пятой авеню, когда "Тиффани" остаётся далеко позади, Эрик останавливается и говорит:
- Знаешь, если бы у меня не было члена и были красивые глаза, я был бы Холли Голайтли. Ходил бы туда каждый день, и не слушал бы, как ты распинаешься о ядерной войне, а телефон бы засунул в чемодан, чтобы не слышать, когда звонят ЦРУшники.
- Странное сравнение, - смеётся Чарльз.
- Ну да, - кивает Эрик и улыбается, а улыбка у него получается растерянная, и Чарльза это скорее удивляет. - У меня есть член, и глаза у меня самые обыкновенные, а ещё у меня нервы шалят и паршивое детство. Придётся смириться и быть собой - "Тиффани" мне точно не поможет.
Две девушки в шляпках оглядываются на них и ничего не говорят.
Минут пять или десять Эрик и Чарльз молчат. Пройдя мимо тележки торговца сахарной ватой, Эрик роняет:
- В сущности, на Холли Голайтли я похож только тем, что я такой же эгоистичный придурок. А ещё я пошутил. У меня плохое чувство юмора.
- Ты на неё абсолютно не похож, - говорит Чарльз.
Ветер доносит до них запах чьих-то духов и жжёного сахара.

У Эрика есть привычка ходить по номеру голым, и эта привычка Чарльзу чертовски не нравится.
- Мне некого стесняться, - говорит Эрик, когда Чарльз делает ему замечание, и Чарльз хмурится, а как насчёт меня, а Эрик только фыркает:
- Покажи мне что-нибудь, чего ты ещё не видел.
Чарльз не находит, что ответить. На этом они закрывают тему - Эрик продолжает ходить голым, а Чарльз делает вид, что ничего не видит.
Когда именно голый Эрик перестаёт его смущать, он точно сказать не может.
Эрик выходит из душа и, мокрый, худой, встрёпанный, садится на простыни.
Когда именно вид голого и мокрого Эрика начинает нравиться Чарльзу, Чарльз тоже не может сказать.
Эрик обтирается полотенцем и зябко поводит плечами.
Это не должно было интересовать Чарльза. Чарльз прекрасно отдаёт себе отчёт.
Он просыпается посреди ночи, с минуту переводит дыхание и утирает пот со лба. Чарльз забывает свой сон уже через пару секунд после пробуждения, но у него стоит так, что между ног всё сводит, а во рту пересыхает.
В номере всего одна двуспальная кровать; сначала Чарльзу кажется, что Эрик спит на своей половине, уткнувшись в подушку, но потом он присматривается, будто бы невзначай задевает Эрика локтем, и тот открывает глаза и спрашивает:
- Помочь тебе?
Нет, спасибо, цедит Чарльз, прекрасно понимая, насколько по-дурацки это звучит именно сейчас, а Эрик ухмыляется и отворачивается к стене.
Липкой от пота рукой Чарльз дрочит себе, пытаясь вспомнить Мойру, вспомнить ещё кого-нибудь, вспомнить всех девушек, которые у него когда-то были, но вспоминать не получается, а Эрик лежит рядом, и Чарльз прекрасно знает, что спящим он только притворяется.

После Шона Кассиди был Армандо Муньоз, и он оказался гораздо понятливее и сговорчивее. Потом был Алекс Саммерс и военная база на границе Юты и Колорадо. Чарльз помнит, как удивились там, когда узнали, что Саммерс понадобился федералам. Эксперименты, соврал Эрик. Не говори, о чём тебя не просят говорить, мысленно шепнул ему Чарльз. После того, как Эрик соврал про эксперименты, весь вечер на базе на них смотрели как на полных идиотов, а сам Алекс Саммерс, похоже, решил, что его собираются расчленять два неприятных парня, которые всё время переругиваются между собой.
Всякий раз, говоря об Алексе, Эрик любит вспоминать этот дурацкий случай. Как мы облажались, говорит он. Как ты облажался, всегда поправляет Чарльз.
Трассы в Юте и Колорадо всегда, даже под вечер, почти пустые. Вокруг тянутся грязно-рыжие горные цепи; дороги здесь петляют так, что Чарльз сразу же отказывается вести машину, оставляя Эрика и Алекса разбираться с картами.
Здесь каждый год кто-то разбивается, говорит Алекс.
- Удручающая статистика, - замечает Чарльз.
- Не такая уж, - Эрик складывает карту и запихивает её в бардачок машины. - Удручающей она была бы, если бы всякие придурки разбивались здесь каждый месяц.
На ветровое стекло, в открытое окно, в лицо Чарльзу летит серо-жёлтая пыль.
Чарльз закрывает глаза и думает о том, сколько времени они с Эриком упустили, и сколько ещё упустят.
Ошибка Чарльза в том, что в самом начале он не учёл: Эрик не собирается делать так, как ему говорят. Иногда Чарльзу кажется, что Эрик живёт в своём собственном расписании, и время у него рассчитано тоже по-своему, и вряд ли на первом месте в этом расписании стоит предотвращение ядерной войны. Или мир во всём мире.
Когда они возвращаются в ЦРУ, Мойра, как Чарльз и ожидал, злится, потому что заканчивают они и в половину не так быстро, как ожидали, и потому, что новости, которые они узнают каждый день, выглядят хуже некуда.
- Остался только один, он последний, - успокаивает Чарльз Мойру.
- Кто? - спрашивает она.
Глаза у Мойры усталые от недосыпа, а щёки запали.
- Какой-то Джеймс Хоулетт, - говорит за Чарльза Эрик. - В Чикаго.

В Цинциннати Эрик вскакивает в открытый вагон поезда. Ветер бьёт ему в лицо, треплет волосы, Эрик смешно жмурится и кричит Чарльзу, а сейчас я повторю всё, что делал Керуак, Чарльз кричит ему в ответ, ты с ума сошёл, а Эрик, срывая голос, хохочет, да пошёл ты, если я доберусь до Индианаполиса быстрее, с тебя бутылка.
Конечно, Чарльзу ничего не остаётся, кроме того, как принять условия пари, потому что поезд отъезжает пару минут спустя. Продолжая хохотать, Эрик машет Чарльзу рукой, перегибаясь за край выкрашенного зелёным вагона. Чарльз ждёт, пока Эрик и вовсе не пропадёт из его зрения, а поезд не превратится в почти неразличимую точку где-то далеко, а затем идёт выпить в привокзальном буфете кофе, который оказывается ожидаемо мерзким, завтракает похожей на кусок картона яичницей с беконом и арендует машину у какого-то краснощёкого усатого толстяка за сто долларов.
К вечеру, уже в Индианаполисе, Чарльз мысленно сообщает Эрику, я здесь и жду тебя, а Эрик отвечает, вот чёрт, кажется, я проиграл.
- С меня бутылка, - объявляет он, выпрыгивая из вагона вместе с каким-то бродяжкой в дырявой куртке.
- Но я не говорил, что хочу бутылку, если выиграю, Эрик, - осторожно замечает Чарльз.
Эрик ужасно грязный, усталый и хочет есть, и они как-то забывают о пари.
- Ты не сказал, чего хочешь, - напоминает Эрик Чарльзу уже на пути в Чикаго.
- Ничего я не хочу, - отмахивается Чарльз. - Забудь.
- Так не бывает. Все чего-нибудь хотят.
- Думаешь?
- Думаю, - говорит Эрик и внимательно смотрит на Чарльза.
Чарльз колеблется, но открывает ему своё сознание. Ему не так уж и важно то, что он выиграл этот дурацкий спор, но почему-то кажется, что Эрику можно доверять.
А потом Эрик паркует машину на обочине так, что они чуть не остаются без передних колёс, и это тот раз, когда он впервые целует Чарльза, а Чарльз отвечает, думая, что всё, что сейчас происходит, должно было бы происходить с кем угодно, но только не с ним. У Эрика колючая щетина и тёплый властный рот.
Отстранившись, Чарльз вытирает губы рукавом и бормочет, ничего не произошло, ничего не произошло.
- Сам нарвался, - хмыкает Эрик.
Чарльз и без него знает, что сам.
Джеймса Хоулетта они находят, но он всё равно посылает Эрика и Чарльза в задницу.

Новые мутанты в Отделе Икс обживаются на удивление быстро - они сидят в гостиной и, смеясь, рассказывают что-то друг другу, школьник, бывший таксист, бывшая стриптизёрша, парень, просидевший в камере на военной базе четыре года, и Рэйвен и Хэнк вместе с ними.
С одной стороны, Чарльзу это нравится. Ещё больше Чарльзу нравится то, что наконец Рэйвен общается с кем-то вместо того, чтобы приходить к нему в кабинет и жаловаться на то, какая она уродливая, или ходить с ним в кино на фильмы, после которых ей всё равно грустно, или пить с ним коктейли среди девушек, которые ей кажутся красивее, чем она. Чарльз и Рэйвен, Рэйвен и её самооценка. Это важно. С другой стороны, новые мутанты разносят весь внутренний двор, разбивают статую, которая, по словам Мойры, стояла здесь с пятьдесят второго, и ругаются с охранниками из ЦРУ, наблюдающими за ними сквозь пуленепробиваемое стекло.
Теперь Хэнк часто одалживает пластинки Эрика; ребятам нравится, оправдывается он.
- Им хорошо, - говорит Чарльз.
- Хреново им, - не соглашается Эрик. - Ты сидишь за стеклом, а десяток парней в костюмах смотрят всё, что ты делаешь, как вечернее шоу, потому что им по уставу не положено телевизора, и по вечерам они остаются без всякой фигни про полицейских с Дифорестом Келли.
О произошедшем на трассе Индианополис-Чикаго, Эрик и Чарльз стараются друг с другом не говорить.

Всё, что случается в Отделе Икс, случается уже после того, как они проникают в дом русского генерала и похищают Эмму Фрост, после того, как Эрик оставляет за собой два десятка трупов, а Чарльз наклоняется над солдатом, в горло которому впивается колючая проволка, чтобы сказать, всё хорошо, хотя на самом деле ничего не хорошо, всё просто отвратительно. Всё, что случается, случается даже после того, как Эрик и Чарльз два раза успевают поругаться, потому что Чарльз слишком гуманен, а у Эрика есть цели.
Они возвращаются в отдел Икс, чтобы увидеть полуразрушенный корпус, десяток трупов с развороченными черепами и прошитыми пулями спинами, и растерянно сидящих у входа Хэнка, Рэйвен и Шона с Алексом.
- Здесь был Шоу, - говорит Хэнк.
- Энджел ушла с ним, а Дарвина мы даже не можем похоронить, - добавляет Рэйвен.
Чарльз понимает, Эрик был прав: Шоу решил появиться именно тогда, когда за него сделали всю работу. И именно тогда, когда он остался без своего телепата.
Чарльз не говорит Эрику, признаю свою ошибку, только потому, что это не спор и не пари, и речь здесь не о том, чтобы доехать на поезде в соседний город, а о том, что погибли люди.
- Выражаясь твоим языком, - начинает он, когда никто их не слышит, - похоже, это именно Шоу нас наебал.
- Ушам своим не верю. Ты выругался.
Ирония - защитная реакция Эрика. Защитные реакции у каждого свои; у Эрика же они удивительно болезненные.
- Это не смешно, - говорит Чарльз.
То, что это не смешно, Эрик знает и сам. Поэтому он ничего не отвечает.

По сути, у них не остаётся больше никаких вариантов, кроме как переехать в Уэстчестер. Когда Чарльз предлагает переехать, он прекрасно понимает это, и все остальные тоже понимают, и все соглашаются, даже Эрик.
Особняк в Уэстчестере после Англии кажется ему чужим: Чарльз находит старые книги, которые теперь бы даже не стал открывать, в своей комнате, а вместе с ними - фотографии Рэйвен в пятнадцать лет, его с Рэйвен фотографии, исписанные школьные тетради, давно забытые учебники биологии.
- Много хлама, - говорит Эрик, зайдя в его комнату.
- Это не хлам, - отвечает Чарльз, - это воспоминания.
- И нужны тебе эти воспоминания?
Чарльз ничего не говорит, потому что на самом деле они ему не слишком и нужны, но Эрик смотрит так насмешливо, что Чарльзу не хочется это признавать.
- Наверное, тебе это не знакомо.
- Все мои воспоминания такие, что лучше вообще ничего не вспоминать, - бросает Эрик, рассматривая фотографии. - Это Рэйвен, да? Симпатичная. Была.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: перемена, рейтинг: R

---

"Вопрос доверия"

[Ferry]

Название: Вопрос доверия
Автор: Fly
Артер: alexandra bronte
Бета рисунков: egorowna
Жанр: drama
Рейтинг: PG
Персонажи: Эрик, Чарльз и все остальные
Размер: 15000 слов
Предупреждение: АУ
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.
Саммари: Тринадцать мгновений осени 1962 г.
От авторов: В связи с непредвиденными обстоятельствами текст пока не бечен. Приношу свои извинения читателям. Как только отбеченный вариант текста будет готов, мы его перевыложим.
Артер выражает огромную благодарность свой бете за неоценимую помощь с рисунками и автору за возможность поработать с ним.

Он кричал: «Эрик, отпусти их!» – срывая голос, уже зная, что не поможет. Слишком много боли, переплавленной в гнев, потому что ни во что другое Эрик ее превращать не умел. А Чарльз, бездарь и тупица, не сумел, не успел научить. И правильных слов найти тоже не сумел.

Тяжелые ботинки вязли в белом песке, Эрик был на полголовы выше и килограммов на десять тяжелее, и, в отличие от Чарльза, умел драться. Но отчаяние и страх иногда стоят силы и ярости, а любая ненулевая вероятность может осуществиться в каком-нибудь из миров.

Острый угол шлема содрал кожу с пальцев, но поддался, и Чарльз подался за ним, сталкивая, сбрасывая, сбивая…

Над морем, совсем рядом, рвались ракеты, но почему-то казалось, что очень тихо. Он смотрел в застывшее лицо друга, в его лишенные выражения серые глаза и ничего не слышал. И что делать дальше – не знал.

Очень медленно и осторожно Чарльз сполз с широкой груди Эрика, на которой, оказывается, лежал, сел на пятки. Оглянулся. Мойра упала метрах в десяти от них, в странной, невозможной позе: зарывшись ладонью в песок и задрав одну согнутую в колене ногу. Рэйвен застыла с протянутой рукой, остальные – пригнувшись, словно бегуны на старте. Он что, вообще всех заморозил? Господи.

Чарльз попытался отпустить Эрика первым, раньше остальных – не получилось. Чарльз наверное испугался, если бы мог, что утратил контроль над своими способностями. Но, похоже, существовал некий предел, до которого способно нарастать чувство страха, и несколько минут назад Чарльз это предела уже достиг.

Внимание привлекла красная вспышка и, обернувшись, Чарльз обнаружил, что мутанты из команды Шоу ушли с пляжа. «Телепортировались», – услужливо подкинуло термин сознание. Вечно он не о том думает.

Но хотя бы тишина наконец закончилась. Неуклюжим крабом возилась в песке Мойра, тяжело ступая, шел Хэнк, за ним устало волочили ноги остальные. Тихо трещал забытый передатчик на разбитом самолете, шипели лениво наползающие на берег волны. Надо было что-то сказать, придумать, как успокоить детей, хотя какие они теперь, в самом деле, дети, после такого боя, но все равно – надо… Только вот Чарльз сейчас был способен думать исключительно о том, что скажет – и сделает – Эрик.

А Эрик молчал. Неторопливо поднялся на ноги – с координацией после заморозки у него, кажется, было получше, чем у остальных, – наклонился, зачем-то отряхивая штаны, выпрямился, глядя на неуверенно застывшие вдоль берега корабли… Снова нагнулся, поднял шлем, чиркнув им по песку. Полированная поверхность противно скрипнула. Чарльз непроизвольно поежился.

Снова лезть Эрику в голову было нельзя. Тем более, что надевать шлем тот явно не торопился: вертел его в руках, то ли разглядывая, то ли просто – механически, как авторучку или снятую с доски шахматную фигуру, думая о чем-то своем. Чарльз отдал бы пару пальцев, как минимум, чтобы узнать – о чем, не прибегая к телепатии.

– Эрик? – голос прозвучал хрипло и, на слух самого Чарльза, жалобно. «Ну скажи же мне, скажи! Назови предателем, идеалистом, идиотом, да хоть кем, только не молчи!»

– Чарльз, я попробую еще раз связаться с ЦРУ, они должны понять… – Мойра. Вовремя, как…

Чарльз никогда не был святым, чтобы себе не воображали окружающие. Он поднял пальцы к виску и заморозил агента Мактаггерт к чертовой матери. И совершенно случайно – правда, честно, случайно! – зацепил сознание Эрика, воспоминание, вдруг всплывшее у того в памяти.

Двое солдат в немецкой военной форме, с автоматами и в касках. Касках, сминающихся у них на головах, словно кусочки пластилина под детскими пальцами. Чарльз невольно сунулся глубже, совсем чуть-чуть, просто понять – к чему… И нарвался не на воспоминание уже, на фантазию. Наверное, так, хотя назвать порожденную сознанием Эрика картину этим легкомысленным словом не повернулся бы язык.

Эрик представлял себе, как надевает шлем, и он сжимается, собственной же волей Эрика сжимается – как те каски, ломая черепные кости, выдавливая мозг, словно желток из сырого яйца.

– Нет! – вырвалось у Чарльза помимо воли, на чистом рефлексе. И, кажется, там, в чужом разуме, – тоже.

Эрик вздрогнул и разжал руки, роняя шлем. «Да, герр доктор», – эхом памяти отозвалось его сознание, и Чарльза вынесло из него, словно ударом кулака.


– Профессор, – низкий, настойчивый голос Хэнка по сравнению с визгливыми нотами Мактаггерт звучал почти умиротворяющее. – Профессор, послушайте, нам надо как-то выбираться отсюда.

Да, действительно, надо. Может же быть и второй залп, а надежды на то, что Эрик сможет остановить ракеты еще раз, Чарльза, честно говоря, не испытывал. Пришлось отложить свои – и чужие – эмоции на «потом».

Он снова поднес пальцы к виску, освобождая Мойру и одновременно стирая ей воспоминания о последней заморозке. Получилось вроде нормально, она снова заговорила о необходимости связаться с ЦРУ, почти теми же словами, что и в первый раз. Чарльз нахмурился, пытаясь сформулировать – хотя бы для себя, если не для остальных, – почему ему кажется неправильной эта идея, когда в разговор неожиданно вмешался Эрик.

– Мисс Мактаггерт, что изменилось в условиях задачи после вашей предыдущей попытки договориться с ЦРУ?

Мойра поджала губы, глядя на него с явной неприязнью, но ответила:

– Они дали залп. Как вам прекрасно известно.

– Верно. А как вы полагаете, почему они это сделали?

– Потому что посчитали вас слишком опасным, – резко ответила Мойра, и Чарльз автоматически потянулся к ее сознанию – проверить, послышалось ему единственное число в ее фразе или нет.

Не послышалось. Этого еще не хватало.

– И вы полагаете, то, что я остановил залп, сделало меня с их точки зрения менее опасным? – спокойным, почти лекторским тоном продолжал допытываться Эрик.

– Разумеется, нет!

– Тогда что заставляет вас полагать, что ваша повторная попытка добиться понимания от начальства окажется более успешной, чем первая?

Мойра не нашлась с ответом, зато заговорила молчавшая до этого момента Рэйвен:

– Так что же нам делать? Чарльз, ты можешь… Я не знаю… Убедить капитана какого-нибудь корабля, чтобы он нас подобрал?

– Чтобы его тут же обстреляли остальные? – тут же отозвался Эрик. – Или наш профессор способен взять под контроль весь офицерский состав двух эскадр?

Он впервые после заморозки посмотрел Чарльзу в глаза, и тот, похолодев, понял, что вопрос отнюдь не риторический.

– Нет, – пробормотал он. – Конечно, нет.

– Ну и что вы предлагаете? – проворчал Хэнк.

– Это Куба, а не необитаемый остров, – пожал плечами Эрик. – Добраться до ближайшего населенного пункта, угнать машину или несколько лошадей, доехать до порта...

– Купить, – не удержавшись, поправил его Чарльз, хотя видит Бог, ради того, чтобы Эрик вышел из оцепенения, и в конокрады податься не жаль. – У меня есть с собой деньги.

– У меня тоже, – неохотно добавила Мактаггерт.

– Понятно, – с неожиданной грустью сказала Рэйвен, превращаясь в свою привычную белокурую версию. – А со Зверем что делать?

– Думаю, я сумею отводить от него глаза. И от тебя тоже, если хочешь, – поспешно добавил Чарльз.

– Не надо. Какая разница, как прятаться? – покачала головой его сестра и, развернувшись спиной к морю, направилась вглубь острова. За ней устало потянулись остальные.

В поместье было неуютно. Пусто и одиноко, как в детстве, еще до появления Рэйвен. Чарльз покрутил в ладонях чашку с горячим шоколадом и нахохлился. Рэйвен всегда любила шоколад, и он надеялся, что она посидит на кухне, пока Чарльз его варит, и, наконец, получится с ней поговорить. Отказалась, сказав, что не голодна. «Дурацкая отмазка», – как сама она говорила в детстве.

В результате Чарльз сидел на собственной кухне в полном одиночестве и вслушивался в царившую в доме тишину. А ведь вернулись почти все. Но вместо лихорадочного возбуждения и интенсивных тренировок докубинского периода гостями Чарльза овладела странная апатия. Да и им самим, пожалуй, тоже.


Там, на Кубе, они скитались по разбитым пыльным дорогам сначала на ветхом, кашляющем как старый туберкулезник, грузовичке, а потом, когда он заглох, просто пешком, и Чарльзу казалось, что все наладится и будет если не как прежде, то хотя бы нормально. Эрик со своим неизвестно где и как выученным, но достаточно беглым испанским вел их от одной нищей деревеньки к другой, отсекая любую возникающую опасность на подлете, Рэйвен мазала обгоревшего на солнце Шона густыми сливками, купленными по дороге у зажиточной, по местным меркам, хозяйки. Хэнк возился с непрерывно ломающимся грузовиком, пока тот не заглох окончательно, Чарльз отводил от глаза всем, кто попадался им на пути, из-за чего они дважды чуть не попали в аварию на почти пустой дороге. А в последний день, когда они уже шли пешком, и Мойра стерла ноги так, что Хэнку пришлось взять ее на закорки, Алекс поджарил корову. Целиком. Прямо на пастбище. Это было ужасно, на самом деле: несчастное животное сгорело заживо. Не говоря о том, что для его хозяев это наверняка стало серьезной потерей, а Чарльз не знал, как компенсировать им ущерб – корова бродила в полном одиночестве, и найти ее владельца не представлялось возможным… Наверное, в воспитательных целях надо было оставить ее дымиться на поле, чтобы не приучать детей к мародерству, но прежде чем Чарльз нашел правильные слова для объяснения своей точки зрения, Эрик уже начал разделывать тушу, а все остальные сгрудились вокруг него, с нетерпением ожидая своей порции. Чарльз вздохнул и решил, что это ощущение походного братства, общности и взаимовыручки, пусть даже возникшее в несколько сомнительных обстоятельствах, стоит того, чтобы закрыть глаза на гибель одного животного. Главное – во время остановиться. И не перестать видеть разницу между коровой и человеческими судьбами.

Дети ее пока, к счастью, видели четко – Чарльз осторожно прозондировал их сознание, пока они плыли в Мексику, прячась между тюков в пропахшем табаком трюме торгового судна, на борт которого им с большим трудом удалось попасть в Кайбарьене. Денег оказалось недостаточно, пришлось пускать в ход способности – тоже не слишком педагогично, но все-таки лучше так, чем позволить Эрику запугивать капитана и команду.

Хотя через несколько часов плавания Чарльз уже не был в этом уверен. На суше все, в самом деле, казалось почти нормальным, а вот в море… Может, конечно, дело в вынужденной неподвижности, нехватке света и свежего воздуха, ограниченное пространство вообще многие тяжело переносят, но настроение в их маленькой команде изменилось разительно. Причем ничего особенно плохого ребята не думали, Чарльз не удержался, проверил. Нормальное разочарование действиями правительства, ощущение брошенности, несколько уравновешенное еще не до конца выветрившейся радостью победы. В общем, ничего фатального, с чем нельзя было бы справиться в спокойной домашней обстановке. Мойра привычно крутила в голове возможные варианты своего отчета ЦРУ. Но пугали Чарльза не они, а Эрик.

Все семь часов, проведенных ими на судне, он просидел, опершись спиной на стопку ящиков с сигарами и глядя в одну точку на внутренней обшивке борта. Ничего в ней такого не было – Чарльз в какой-то момент не выдержал, сходил, проверил. На концентрации Эрика его перемещения не отразились. И это пугало больше всего. Может, стоило не перехватывать инициативу, а дать Эрику самому решить вопрос с транспортом? Убивать он, вроде, никого не собирался, ну, был бы пиратский захват…

Но ведь могли пострадать люди! Чарльз в расстройстве стукнул ладонью по ближайшему ящику, а потом минут пятнадцать шепотом успокаивал Мойру и обещал обсудить с ней планы дальнейшего взаимодействия с правительством, как только они окажутся в Штатах. Собственно, тогда же он и решил окончательно, что сотрет ей память, когда они туда доберутся, и она сможет беспрепятственно связаться со своим начальством.


– Это для ее же собственной безопасности, – объяснял Чарльз остальным на автозаправке в Техасе, первой после Ларедо, в котором они оставили Мойру. – Мы сейчас вне закона, а она сотрудник ЦРУ, она же может в тюрьму из-за нас попасть!

Парни кивали в ответ, но и без всякой телепатии было понятно, насколько им не по себе. По бесстрастному лицу Эрика невозможно было понять ничего. Но как бы Чарльз не боялся утратить контроль над ситуацией, лезть к другу в голову он боялся еще больше.

Чарльз привык натыкаться на самые неприятные и страшные воспоминания и мысли в чужих мозгах, да и воображением его природа не обделила. Пугало не то, что он мог увидеть в сознании Эрика, а собственная возможная реакция на увиденное. Чарльз не смог сдержаться там, на пляже, с шлемом. Выдал себя и явно травмировал друга еще сильнее. Никогда прежде такого не было, ни разу Чарльз так не терял контроль, и ничем, кроме необычайно глубокой эмоциональной вовлеченности, объяснить он это не мог. Конечно, он читал работы Селье и был осведомлен о влиянии стресса на организм, но действительно сильный стресс, пережитый на кубинском побережье, не помешал Чарльзу корректировать поведение Мойры и незаметно считывать побуждения остальных членов команды. А с Эриком – не получилось.

И нет никакой гарантии, что получится теперь. «Не навреди», – основной принцип медицины, который точно стоит отнести и к телепатии.


Поэтому Чарльз сидел сейчас над чашкой остывшего шоколада и не знал, как подступиться к замкнувшемуся в себе другу, спавшему двумя этажами выше. Впрочем, Чарльз даже не мог с уверенностью сказать, что тот действительно спит.

Но, по крайней мере, Эрик был у себя, а не у Рэйвен – его местонахождение Чарльз ощутить мог, не вторгаясь собственно в сознание, а спальня сестры находились в другом крыле. На самом деле Чарльз ни разу с того момента, как начал проверять – вскоре после возвращения из Мексики, – не засекал их друг у друга в комнатах, но перестать следить не мог. Все понимал: что они оба – взрослые и не связанные никакими обязательствами люди, что Эрику эмоциональная привязанность такого рода только на пользу, что Рэйвен нужен мужчина, как ни пошло это звучит… Все понимал. Но справиться с совершенно иррациональной обидой и ревностью – не мог.

И дернул же его черт в нарушение всех обещаний заглянуть к сестре в сознание! Но после Кубы она единственная немного общалась с Эриком, и Чарльз думал, может, она имеет хоть какое-то представление о том, что происходит у того в голове.

Ничего она не знала, конечно. Эрик выдавал ей точно такие же краткие ответы на прямые вопросы, как и Чарльзу, и просто игнорировал ее присутствие все остальное время. Но зато, копаясь в воспоминаниях Рэйвен об Эрике, Чарльз наткнулся на сцену их близости, и та уже неделю не давала ему покоя и заставляла постыднейшим образом шпионить за двумя самыми близкими ему людьми.

Апатия и безделье для Чарльза, да и для остальных тоже, закончились одновременно – полуночным появлением Азазеля на пороге поместья. Первым его заметила сидевшая на подоконнике своей спальни Рэйвен, а через секунду от ее дикого крика проснулся весь дом. Чарльз со страху даже сунулся к ней в мозг – понять, что вызвало такой звериный ужас, – и с изумлением обнаружил, что она вовсе не испугана. Просто посчитала подобную реакцию наиболее эффективным способом сообщить всем о произошедшем. И, оглядывая обитателей дома, за считанные секунды собравшихся в холле на первом этаже, не совсем одетых, но явно готовых к бою, Чарльз был вынужден согласиться с ее оценкой. А так же отметить на будущее необходимость разработки для поместья какой-нибудь системы оповещения об опасности, типа сирены.

– Fliegeralarm1, – пробормотал негромко Эрик, и Чарльз, опознав вторую часть слова и додумав первую, невольно обрадовался сходному образу их мыслей.

Хэнк распахнул входную дверь, Алекс, успевший натянуть свой старый жилет с «прицелом», чуть развел руки, готовый атаковать.

– Подожди, – кажется, Чарльз и Рэйвен сказали это одновременно.

На руках у шагнувшего через порог Азазеля было человеческое тело. Это первое, что подумал Чарльз, и только потом понял, что тело – женское, почти обнаженное, с густыми светлыми волосами, на висках перепачканными чем-то бурым. Эмма Фрост.

– Она еще жива, – с резким акцентом произнес Азазель и уставился на них выжидательно.

– Что с ней? – с состраданием в голосе спросила Рэйвен, подходя ближе.

– Ожоги от электродов, следы иньекций, ссадины от фиксаторов на висках, плечах, запястьях, – Эрик скользнул взглядом по бессильно свисающим ногам Фрост, – и коленях. Опыты ставили. Смотрели реакцию на электрический ток и какие-то препараты. Стандартная схема Шмидта.

– Господи…

Чарльз не понял, кто это сказал. Возможно, он сам.

– У тебя противошоковые препараты есть? – Эрик обернулся к Хэнку.

– Да, трамадол. Новейшее средство, очень эффективное.

– Пошли, – скомандовал Эрик, вероятно, Хэнку и Азазелю, но потянулись за ним в лабораторию все.


Трамадол, капельница с глюкозой, кордиамин… Чарльз впервые пожалел о том, что в университете всерьез изучал только генетику, ограничившись по физиологии общим курсом. Оставалось полагаться на знания Хэнка, который врачом тоже не был.

– Давление вроде бы стабилизировалось, пульс еще низкий, но не критично, – тонкое запястье Фрост в мощной синей лапе Хэнка казалось кукольным. Барби, сломанная злыми мальчишками.

– Она выживет? – эмоций в голосе Азазеля было не больше, чем в скрипе несмазанной двери, но Чарльз чувствовал, что тот на самом деле волнуется.

– Не знаю, – Хэнк обернулся, потом отвел глаза. – Она должна была бы уже прийти в себя, будь дело только в болевом шоке.

– Препараты?

– Скорее всего. Я взял кровь на анализ, попытаюсь определить, что ей кололи… Но на это уйдет какое-то время.

– Какое?

– Несколько часов, может быть – сутки.

– Хорошо.

– Подожди! – Чарльз, слегка мониторивший сознание пришельца, понял, что тот сейчас исчезнет, и быстро предложил: – Ты можешь остаться. Все вы можете. Здесь вы будете в безопасности.

Азазель смерил его взглядом.

– Нам не нужна защита.

– У Энджел уже зажило крыло? – Чарльз невольно покосился на Шона, все еще носившего руку на перевязи, и пропустил момент, когда вместо краснолицего мутанта остались быстро рассеивающиеся завихрения красного то ли дыма, то ли... Эх, исследовать бы его способность к телепортации! Чарльз расстроено вздохнул, и вдруг услышал:

– Не дави.

– Что? – он недоумевающее обернулся к Рэйвен, и та с готовностью пояснила.

– Ты сделал предложение, дай им время его обдумать. Не дави.

– Да. Конечно. Сообщи мне, – обратился он уже к Хэнку, – если будут какие-то изменения.

Тот кивнул, Чарльз старательно улыбнулся всем присутствующим и вышел. Было такое ощущение, словно ему только что прилюдно и с общего одобрения съездили по физиономии.


Эмма пришла в себя под утро. Усталый Хэнк заглянул к Чарльзу, пробудил его от неглубокого беспокойного сна и сообщил, что жизни их новой постоялицы ничего не угрожает, а он, Хэнк, с чистой совестью идет спать.

– Ты что, оставил ее одну? – всполошился Чарльз, натягивая халат.

– Нет, с ней Рэйвен. Она всю ночь провела в лаборатории, ей бы тоже поспать…

– Да-да, конечно. Я ее сменю.

– Слава Богу, – прошелестела вместо приветствия Фрост, когда он вошел. – А то я уже думала, у меня что-то со зрением.

Она явно была еще очень слаба, но взгляд казался цепким и ясным, как прежде. Чарльз в душе выдохнул с облегчением: ни какие травмы не пугали его так, как возможность утраты личности. А уж представить себе безумного мутанта-телепата…

– Почему вы так думали? – спросил он доброжелательно.

– Ну как же: все вокруг было такое синее, – улыбнулась бывшая «белая королева», и сочувствия к ней у Чарльза сразу поубавилось. И не только у него:

– Все, я спать, разбирайся с ней сам, – бросила ему Рэйвен вместе с белым халатом и ушла.

– Зачем вы так? – Чарльз присел на оставленный ей стул возле постели больной.

– Не люблю жалости. Унижает.

– Это не так. Унижает жалость, смешенная с презрением, а сочувствие…

– Не сосуществует с уважением.

– Вы не правы, – мягко возразил Чарльз. Его беспокоило тревожное выражение, все отчетливее проступавшее на лице Фрост. Глубоко вторгаться в ее сознание он не хотел, это было бы как минимум невежливо, но и поверхностное сканирование показывало, что ее что-то сильно беспокоит, причем чем дальше, тем сильнее.

– Эмма… Вы позволите называть вас так? – он дождался утвердительного движения ресниц и спросил: – Вы хорошо себя чувствуете?

– С учетом всех обстоятельств – неплохо. – Эмма облизала губы, скорее нервно, чем от того, что они пересохли, но он поспешил предложить ей воды. Страх – чрезвычайно неконструктивное чувство, и Чарльз хотел избавить девушку от него как можно скорее. И как только она напилась, осторожно спросил: – Но ведь что-то не так?

– Вы… – бледный язык вновь скользнул по изящной верхней губе, и Эмма, наконец, решилась: – Вы блокируете меня?

– Вы имеете ввиду? – Чарльз вопросительно поднес руку к виску.

– Да.

– Я закрываю свое сознание, да. Вероятно, это не слишком вежливо, но, учитывая обстоятельства нашего с вами знакомства…

– А остальных, – перебила его Эмма, с усилием приподнимаясь на постели. – Остальных вы тоже закрываете?

– Нет, – медленно произнес Чарльз, ощущая, как по спине расползается неприятный холодок. – Только себя.

Несколько мгновений она сверлила его взглядом, потом уронила голову на подушку.

– Скажите Зверю, чтобы он как следует покопался в моей крови. Он найдет в ней соединение, подавляющее наши способности.

– Он поищет, – заверил ее Чарльз. – Он уже начал делать анализы и продолжит, когда немного отдохнет. Хэнк очень хороший биохимик, он обязательно разберется, в чем дело, и как можно нейтрализовать этот препарат. Хотя, я уверен, что в этом не будет необходимости – наверняка он обладает только временным действием. Тем, кто его разрабатывал, просто невыгодно постоянное, вы же понимаете, – Чарльз прекрасно осозновал, что несет чушь, но остановиться не мог. Ему было страшно.

– Да, конечно, – глухо ответила Эмма и закрыла глаза, давая понять, что разговор окончен.

К вечеру стало ясно, что изменения, произошедшие с Фрост – скорее всего постоянные. Какая-то надежда еще оставалась, конечно, но призрачная. Хэнку не удалось обнаружить во взятых образцах крови веществ, позволяющих хотя бы предположить, что они способны блокировать проявление мутации.

– Это значит, что препарат полностью метаболизировался уже к тому моменту, когда Азазель принес Эмму к нам. Соответственно, и действие его должно было закончиться, будь оно временным, – взгляд у Хэнка был виноватый. – Раз этого не произошло…

– Значит, препарат вызвал необратимые изменения в организме, – заключил Чарльз.

– В нервной системе, скорее всего, – кивнул Хэнк. – Фрост я еще не говорил. Сказать?

– Не надо, я сам.


Эмма встретила его в своем алмазном обличье.

– Прошло? Способности вернулись? – обрадовался было Чарльз, но сверкающая фигура покачала головой в ответ.

– Только к трансформации, – произнесла Эмма, возвращая себе привычный вид.

– Мысли читать она по-прежнему не может, – пояснила сидевшая в ногах кровати Рэйвен.

Не смотря на язвительность Эммы, девушки, похоже, поладили. По крайней мере, большую часть времени за больной присматривала именно Рэйвен, мотивируя это тем, что ни Алексу, ни Шону этого доверить нельзя, а у остальных и так дел хватает. Но Чарльз полагал, что на самом деле ей просто не хватало подруги. Вообще, близкого человека. С Хэнком у Рэйвен не заладилось, с Эриком, похоже, тоже, а Чарльза она последнее время почему-то избегала. Он все порывался поговорить с ней, выяснить – почему, но пока как-то не складывалось.

– Что говорит Зверь? – спросила Эмма. – Он закончил анализы?

– Да, – вздохнул Чарльз и пересказал ей максимально смягченный вариант заключения, сделанного Хэнком.

– Понятно. Что ж, это делает вас уникальным, поздравляю, – Эмма холодно улыбнулась, но Чарльз, даже не сканируя, ощущал охватившее ее отчаяние.

– Ты все-таки можешь превращаться, это уже не мало, – попыталась утешить ее Рэйвен.

– О, да. Мы с тобой могли бы составить неплохой дуэт. Но вот незадача – ваш босс в бойцах не нуждается.

– Я не босс, – запротестовал Чарльз и получил еще одну ледяную улыбку в ответ.

– Боюсь, все остальные в этом доме с вами не согласятся, профессор.

Чарльз взглянул на Рэйвен, та отвела глаза. Он пошел искать Эрика. «Необходимость решать возникающие проблемы явно действует на него положительно», – уверял себя Чарльз, стараясь не думать о том, что просто нуждается в дружеской поддержке.


Эрик обнаружился на кухне – сидел с отсутствующим видом на табурете у барной стойки и механически жевал сэндвич с холодной говядиной. Чарльз уже не первый раз замечал, что после возвращения с Кубы Эрик почти всегда ел в одиночестве: то ли остальные разбредались с кухни, когда он приходил, то ли он сам их избегал. Чарльз тоже отрезал себе кусок мяса, нашел в холодильнике остатки салата и устроился с тарелкой за столом, пытаясь придумать, как лучше начать разговор. Эрик подозвал к себе металлический чайник с плиты, наполнил вторую кружку и молча поставил ее перед Чарльзом.

Кажется, это было самое тесное их взаимодействие за последнюю неделю.

– Спасибо, – Чарльз чуть помедлил, подбирая слова. – Эрик, скажи… Ребята что, действительно, считают меня боссом?

– Фрост? – Эрик приподнял вопросительно брови, взгляд у него вроде бы слегка повеселел.

– Да.

– В наблюдательности ей не откажешь. Что Хэнк говорит, вернутся к ней способности?

– Что значит «не откажешь»? Ты что, с ней согласен? – это было так неожиданно и так обидно, что Чарльз даже не среагировал на заданный вопрос.

– Тебе не нравится слово? Ну, замени его на «руководитель», – Эрик отхлебнул из кружки и повторил: – Так что там с Фрост?

Большой разницы между «боссом» и «руководителем» Чарльз не видел, и то, что Эрик был согласен с этим определением, ранило. Не то, чтобы Чарльз бежал от ответственности, но жесткая иерархическая структура всегда ему претила. Академические демократия и вольница были не последним фактором, побудившим его выбрать для себя именно эту сферу деятельности. Третьим, пожалуй: после любопытства и наивного – Чарльз прекрасно отдавал себе в этом отчет, – желания изменить мир к лучшему.

Но затевать с Эриком дискуссию на эту тему сейчас явно не стоило. А если совсем честно, то просто было страшно. Пусть не все время, но в какие-то моменты после возвращения в поместье Чарльз отчетливо ощущал, что стоит дать Эрику малейший повод для разрыва, и тот уйдет, не оглядываясь. Так что Чарльз, по возможности, старался избегать конфронтации там, где ее можно избежать. Здесь – было можно, и он предпочел ответить только на второй из заданных Эриком вопросов.

– К ней вернулась способность трансформироваться.

– А телепатия?

Чарльз покачал головой.

– Хэнк определил, чем это вызвано?

– Нет. И он считает, что эта способность заблокирована у нее навсегда.

Эрик резко поднялся, прошелся по кухне, как тигр по клетке. Обернулся к Чарльзу:

– И ты все еще считаешь, что был прав?

Чарльз аккуратно отодвинул тарелку. Этого разговора он боялся еще с путешествия по Кубе. Но откладывать его дальше было невозможно. Та самая конфронтация, которой не избежать.

– Эрик, нельзя заставлять тысячи ни в чем неповинных людей отвечать за преступления, совершенные кучкой мерзавцев.

– Нельзя?

– Нельзя, – упрямо повторил Чарльз. Как это еще можно объяснить, он не знал. Труднее всего объяснять очевидное.

Эрик помолчал, потом спросил вкрадчиво:

– А что можно, Чарльз? Ждать, пока нас переловят, посадят в клетки, как белых крыс, и будут проводить на нас эксперименты? – последнее слово прозвучало ругательством.

– Конечно, нет!

– Тогда что?

– Я не знаю, – тихо сказал Чарльз. – Наверное, нам нужно организовать какой-то отряд самообороны. Восстановить Церебро, находить других мутантов, предоставлять им убежище…

– И отсиживаться за стенами твоего поместья, пока нас не вычислят? Знаешь, куда ведет этот путь?

Чарльз был уверен в том, что знать этого – того, что представлял себе Эрик, – он не хочет, но все-таки спросил, понимая, что тому необходимо, наконец, выговориться:

– Куда?

– В газовую камеру!

– Перестань. США – не нацистская Германия…

– Фрост это скажи.

Лишение способностей, все-таки, не физическое уничтожение, но это, безусловно, не аргумент. Чарльз вздохнул:

– Все равно, война – это не выход.

– Война, – Эрик оперся ладонями о столешницу, наклонился к нему и произнес с бесконечной убежденностью, – это единственный способ выжить. Ты же знаешь историю, Чарльз. Народ, не способный себя защитить с оружием в руках, исчезает с лица земли.

– Но ты предлагаешь не защиту, друг мой, а нападение.

– Одно без другого не бывает, – Эрик пожал плечами и снова сел к столу.

Чарльз немного расслабился: все-таки, когда над тобой так нависают, пусть даже лучший друг, это… угнетает.

– Почему же не бывает? Можно остановить ракеты, но не посылать их назад. Можно защищать мутантов, но не пытаться уничтожить людей.

– Чарльз, – Эрик смотрел на него со странной задумчивостью, – ты вообще войну помнишь?

Это было неожиданно.

– Я тогда в Штатах был, – растерянно ответил Чарльз, – ты же знаешь. Только радио… Кинохроника…

– Это понятно. Но ты помнишь, что города с мирным населением бомбили не только немцы? Англичане, американцы – тоже?

– Да, конечно. Но я не понимаю, что ты хочешь этим доказать? Что войны без жертв не бывает? Я это знаю. Потому и не хочу – войны.

– А в клетку – хочешь? Третьего не дано, Чарльз.

– Значит, нужно его создать. Третье.

– Идеалист, – покачал головой Эрик. – И как ты собираешься его создавать?

– Еще не знаю, – честно сказал Чарльз. – Но я надеялся, что вместе мы что-нибудь придумаем.

– Идеалист, – устало повторил Эрик.

По крайней мере, он не сказал «нет». А значит, оставался шанс убедить. Если только…

– Ты ведь не уйдешь? – решился, наконец, озвучить свой страх Чарльз. – Поможешь со школой?

– Школой? – в голосе Эрика прозвучало искреннее удивление, и Чарльз сообразил, что еще не говорил ему об этой идее.

– Понимаешь, я подумал, что большинство мутантов, которых я видел через Церебро, были возраста Шона с Алексом или еще моложе. И если собирать их здесь, чтобы защитить и научить адекватно использовать способности, адаптировать к жизни в обществе… То это и получится школа.

– Скажи уж лучше – детский сад, – проворчал Эрик.

– Пусть так, – улыбнулся Чарльз. – «Детский сад Леншера и Ксавье» – что скажешь?

– Что ты ненормальный.

– А кроме того?

– Можно попробовать, – неохотно согласился Эрик, и Чарльз только по испытанному им невероятному облегчению понял, что почти не надеялся на положительный ответ.

– Но воевать все равно придется, – добавил Эрик упрямо. – Хотя бы, чтоб этих твоих будущих детишек защитить. ЦРУ нас в покое не оставит.

Чарльз не стал спорить. Тем более, что как бы не ошибался Эрик по большому счету, но в данной конкретной ситуации он был, скорее всего, прав.

На следующий день Чарльз собрал всех в гостиной и сообщил об «их с Эриком» идее насчет школы. И необходимости ее охранять – на этом Чарльз, беспокоясь о душевном состоянии Эммы, сделал особый упор. Она хотела стать бойцом, используя оставшийся у нее дар? Они дадут ей эту возможность.

Но, как известно, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Эмма дождалась, пока они с Хэнком обсудили необходимость создания новой Церебро, и Чарльз ответил на вопросы остальных, после чего, мило улыбнувшись, заметила, что название «школа» ей кажется не очень удачным.

– Почему? – не ожидая подвоха, спросил Чарльз: читать чьи-либо мысли в присутствии Эрика он последнее время избегал. Боялся случайно зацепить его сознание и не справиться с последствиями.

– Мне кажется, – любезно пояснила Эмма, – «гетто» подошло бы лучше.

– Вы ошибаетесь, – старательно контролируя выражения лица, ответил Чарльз. На Эрика он старался не смотреть. – Сюда никого не будут загонять насильно. И никого не будут держать против воли. В том числе и вас, – добавил он, не удержавшись.

– Как грубо, – тут же прицепилась к его словам Эмма. – Выгонять больную девушку из дома, за то, что осмелилась вам возразить?

– Никто тебя не выгоняет, что ты несешь? – не выдержала Рэйвен.

– Да, нет, все верно. Кто не с нами – тот против нас. Себастьян тоже так считал.

– Да как ты можешь сравнивать?!

Эмма, наконец, перестала улыбаться, отвела от Чарльза глаза и повернулась к Рэйвен.

– А почему нет, Мистик? Сравнивать вообще можно что угодно с чем угодно. А уж две идеологии – и подавно.

– Только для продуктивного сравнения нужно обладать способностью к анализу, – неожиданно вклинился в разговор Хэнк. – А если вы не видите, что различий в том, что вы сравниваете, куда больше, чем сходства, то очевидно, что этих способностей у вас нет.

Эмма снова улыбнулась, обернувшись к нему, и признала:

– Туше!

Хэнк хмыкнул, Эмма завозилась на диване, поднимаясь. Все-таки она была еще очень слаба, и злиться на нее было не только непродуктивно, но и просто нечестно. Рэйвен тоже встала, подала ей руку, начали подниматься и остальные…

– И все-таки, – вдруг заявила Эмма, – все-таки, это очень похоже на гетто. Эрик, вы не находите?

Эрик пересек комнату, подошел к ней вплотную, посмотрел сверху вниз – Чарльз впервые видел, чтобы тот так неприкрыто пользовался преимуществом своего роста, – и негромко, но очень четко ответил:

– Нет. Не нахожу.

Чарльз с трудом удержался, чтобы не передать ему «спасибо» при помощи телепатии. А когда все разошлись, взял коробку с шахматами, бутылку скотча, два стакана – шахматы пришлось зажать под мышкой, чтобы хватило рук, – и пошел к Эрику в комнату. О том, как объясняться, если тот удивится его приходу, Чарльз старался не думать.

Но удивления не последовало. Эрик открыл практически сразу, как Чарльз постучал горлышком бутылки в дверь, забрал у него стаканы и шахматы, начал их расставлять – почему-то на подоконнике. Хотя, где еще, в самом деле? Не на кровати же.

Последняя мысль Чарльза почему-то смутила, и он торопливо принялся открывать и разливать по стаканам скотч. Эрик уселся на край подоконника, прислонившись спиной к откосу окна, и протянул Чарльзу зажатые в кулаках черную и белую пешки.

Минут пять играли молча, Эрик пил виски, Чарльз делал вид, что – тоже. Он всегда легко пьянел, а рисковать утратить контроль над сознанием сейчас было подобно… Самое близкое по смыслу сравнение, пришедшее Чарльзу на ум, звучало как «курить на пороховой бочке».

– Ты можешь прочитать мысли Фрост, когда она не в алмазной форме? – неожиданно спросил его личный арсенал.

– Да, конечно. Но мне бы не хотелось… Она почти наверняка поймет, знает ведь, как это делается. А она и так не слишком нам доверяет.

– А ты ей?

Чарльз ненадолго задумался.

– Мне кажется, она достаточно честна с нами.

Порой так даже чересчур. Но этого Чарльз вслух говорить не стал.

– Тогда спроси ее, откуда Азазель узнал, где расположено твое поместье.

А вот об этом Чарльз как-то не задумывался. Глупец.

– Я тоже только сегодня сообразил, – словно прочитав его мысли, сказал Эрик. – Так что, попробуешь?

– Что, прямо сейчас? – пытаясь скрыть подступающую панику, спросил Чарльз.

– Почему нет? Это, вообще-то, вопрос безопасности. Или… Я тебе мешаю?

На это мог быть только один ответ.

– Нет. Конечно, нет, что ты, – Чарльз поднес пальцы – хорошо хоть, не дрожат – к виску.


И ничего страшного не случилось. Сознание Эрика он, конечно, почувствовал сразу, но на поверхности ощущалась только нормальная в данной ситуации обеспокоенность, а заглянуть глубже Чарльз не рискнул. Он вообще решил для себя, что без прямого разрешения больше к другу в голову не полезет. Или без жизненной необходимости, как тогда, на пляже.

Это, наверное, было самым тяжелым: Чарльз чувствовал вину за то, что сделал, но при этом четко понимал, что повторись подобная ситуация, он поступит так же. Он даже прощения из-за этого попросить не мог. «Прости, но я не мог поступить иначе», – казалось фальшивым, как улыбка Эммы Фрост.

А еще Чарльз сам не мог сказать, что тогда напугало его больше – возможная гибель тысяч людей, или то, что Эрик чуть не превратился в массового убийцу. Такое смещение приоритетов от блага человечества к благу одного конкретного человека было абсолютно и однозначно неправильным. Но почему-то совершенно не ощущалось таковым.

Боже, о чем он вообще думает? Нашел время. Чарльз с силой надавил на висок, концентрируясь на дремлющей в другом крыле Эмме.

Она его действительно засекла и трансформировалась, обрывая контакт, но все, что было нужно, узнать Чарльз успел.


– Это моя ошибка, – объяснил он вопросительно глядевшему на него Эрику. – Я в какой-то момент ослабил блокировку, отвлекся – там, в России. И она прочитала тебя, сняла картинку поместья и дорожных указателей возле него. А потом описала Азазелю, когда он явился к ней в камеру.

– Она же без сознания была.

– Не сразу. Отключилась во время телепортации.

– Ясно, – Эрик налил себе еще скотча, качнул вопросительно бутылкой над стаканом Чарльза.

– Нет, спасибо, у меня еще есть.

– Хорошо. Твой ход.

Партию они не доиграли – у Чарльза начали буквально закрываться глаза, и Эрик мягко выпроводил его спать. Чарльз добрел до своей комнаты, благо, недалеко, пообещал себе принять душ первым делом с утра, кое-как разделся, из последних сил натянул пижаму – в той помеси кампуса с армейской казармой, в которую превратилось его поместье, невозможно было предугадать, когда и кто тебя разбудит, – и заснул прежде, чем коснулся головой подушки.


На этот раз будильником сработала Рэйвен.

– Азазель явился. Прямо в лабораторию. Это как – нормально? Или будить остальных, чтобы они с ним разобрались?

– Нет, – Чарльз потряс головой, стараясь избавиться от остатков сна, – не надо с ним разбираться. Я… пойду, попробую с ним поговорить, – Чарльз прикинул, стоит ли тратить время на одевание, и решил ограничиться халатом поверх пижамы. – И я помню про «не давить», не волнуйся.

Рэйвен хмыкнула и отправилась с ним.


Азазель сидел прямо на краю постели Эммы, и выглядело это как-то очень по-домашнему. Чарльз впервые задумался о том, как протекали будни «команды Шоу», когда она не была занята попытками уничтожить человечество. Чем-то же они занимались? Читали, играли в шахматы или, может, карты, ходили в кино… Азазелю последнее, конечно, сложно, но если Эмма его прикрывала, отводя окружающим глаза… Надо будет как-нибудь ее расспросить.

– Эмма, Азазель, доброе утро. Уже ведь утро, – Чарльз взглянул в окно, за которым едва-едва занимался рассвет. – Я должен извиниться за вчерашнее вторжение в ваш разум, но мне необходимо было узнать…

– Я знаю, что вы хотели узнать, – прервала его Эмма. – И понимаю, почему. Чего я не понимаю, это отчего нельзя было проявить большую деликатность. Как-то это на вас не похоже. Или вы считаете, что с нами можно не церемониться?

Чарльз отметил и это «нами», и тяжелый, пристальный взгляд Азазеля. Кажется, от того, что Чарльз сейчас скажет, будет зависеть, наступит ли то самое «как-нибудь», о котором он думал двумя минутами ранее, или эти двое пойдут своей дорогой. Понять бы еще, какой вариант ему самому кажется предпочтительнее.

– Нет, я так не считаю. Это было необдуманное, спонтанное решение, продиктованное беспокойством. Я только вчера вечером сообразил, что не знаю, откуда вы узнали о поместье, и кто еще осведомлен о его расположении.

Азазель с Эммой переглянулись, потом она ехидно улыбнулась и переспросила:

– «Сообразил»?

Конечно, кто бы сомневался. Нет, зря Хэнк по ее аналитическим способностям прохаживался, определенно зря.

– «Подсказали», – признал Чарльз.

Сидевшая, опершись спиной на подушки, Эмма слегка кивнула в ответ. Как ему показалось – с уважением.

– Извинения приняты.

За спиной тихонько фыркнула Рэйвен.

– Ваше предложение в силе? – поднимаясь на ноги, произнес Азазель.

Чарльз сглотнул, глядя снизу вверх в темно-красное, обезображенное шрамом лицо, еще раз спросил себя, во что он ввязывается, и уверенно произнес:

– Да, конечно.


По счастью, добраться до комнаты Эрика он успел до того, как Азазель вернулся со своими. Будить друга не хотелось, едва ли он выспался лучше, чем Чарльз, у которого, несмотря на ответственность момента, опять начали слипаться глаза. Но почему-то Чарльзу казалось, что подобный сюрприз Эрик не оценит. И за принятое единолично решение было неловко: что бы тот не думал, становиться «боссом» Чарльзу категорически не хотелось. Как и подчиняться, впрочем. Нормальные равноправные отношения взрослых людей – неужели это так сложно? Чарльз вздохнул и постучал в дверь.

Эрик открыл буквально через несколько секунд. Взъерошенный и завернувшийся в простыню, но явно готовый к бою. Хотя, когда он к нему не был готов?

– Азазель приходил, – сообщил Чарльз в ответ на немой вопрос. – Они решили к нам присоединиться.

– Очень хорошо. Телепортатор в команде – это прекрасно, – Эрик отступил от двери, пропуская Чарльза в комнату. – Да и этот второй парень, с вихрями, в бою стоит Алекса и Шона вместе взятых. Хорошо, в самом деле хорошо.

– Эрик! – не выдержал Чарльз. – Мы собираемся создавать школу, а не диверсионную группу!

У Эрика хватило совести выглядеть пойманным на горячем. Целых две секунды.

– Защитить такую школу в случае серьезного нападения будет куда сложнее, чем провести диверсию, – нашелся он на третьей.

Чарльз вздохнул и пошел встречать новоприбывших. Судя по тому, где он ощущал их присутствие, Азазель деликатно перенес всех в холл у главного входа.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Raven / Mystique, персонажи: Sean Cassidy / Banshee, персонажи: Alex Summers / Havok, персонажи: Angel Salvadore, персонажи: Hank McCoy / Beast, персонажи: Moira MacTaggert, персонажи: Azazel, персонажи: Emma Frost, персонажи: Janos Quested / Riptide, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: PG

---

День третий. "Там, где моё место". Азазель/Риптайд, R

[Levian]

Название: Там, где моё место
Авторы:  Levian &  /Melissa/
Артер:  Котокто
Пейринг: Азазель/Риптайд
Жанр: Drama, Action, Romance
Рейтинг: R
Размер: макси (около 60 тыс. слов)
Саммари: Обмен телами — чем не повод узнать старые секреты друг друга и обрести новые?
Дисклеймер: персонажи и право на их коммерческое использование принадлежат Марвел и Мэттью Вону
От авторов: 1) Авторы выражают горячую благодарность первому читателю и, по совместительству, артеру, работать с которой было огромным удовольствием и маленьким соавторским счастьем.  Котокто, мы невероятно рады, что судьба так распорядилась, что именно ты стала нашим иллюстратором.
2) Все арты, включённые в текст, при клике открываются в полном размере. В том числе и баннер.
3) Приквелом к данному фику является фик «С первого удара», написанный на  X-Men: First Class Non-Kink.

Риптайд выругался сквозь зубы, когда первым же шагом едва ли не по щиколотку наступил в чуть подмёрзшую лужу, поблескивающую в темноте радужными бензиновыми разводами. Он покосился на Азазеля, злясь, что тот не выбрал для приземления более удобного, точнее, более чистого места.

Они стояли в тупике, и буквально в паре десятков метров от них переливалась огнями улица. Поздний вечер, но Нью-Йорк ложится поздно, особенно в пятницу. Люди как шли по своим делам, так и продолжали идти. И никто не видел ни мрачного, злого на всех и вся Риптайда, ни его напарника, внимательно глядящего вверх, на ничем не примечательные окна третьего этажа.

— Ближе никак? — всё-таки поинтересовался Риптайд, хотя уже прикидывал, с какой силой пустить вихрь в замочную скважину узкой двери чёрного входа. Выбивать такие замки без лишнего шума он умел отлично.

— Я не знаю, что там внутри.

— Это пока, — процедил Риптайд и шагнул к двери. В левой ладони у него уже плясала крошечная воздушная воронка, в которой трепетал и бился, как живой, случайный палый лист.

Азазель хмыкнул и легонько постучал его по плечу кончиком хвоста.

— «Поговорить», — процитировал он.

— Да пошёл он к чёрту! — вспылил Риптайд. — Я возле всяких сопляков-мутантов танцевать не стану, чего бы Магнето ни говорил.

— Нарвёшься, — беззлобно предупредил Азазель. Выражение упрямой злости на мальчишеском лице Риптайда его сегодня почему-то веселило, хотя обычно вызывало только глухое раздражение. Может, подумал он не без удивления, всё дело в искрящихся праздничных огнях рождественского Нью-Йорка.

— Не занудствуй, — фыркнул Риптайд. Замок жалобно крякнул, но дверь распахнулась без скрипа, словно кто-то недавно смазывал старые петли. Тёмная пасть узкого коридора приглашающе оскалилась им навстречу.

Риптайд на мгновение задержался на пороге, вслушиваясь в темноту, а затем хмыкнул и пожал плечами. Даже если мальчишка, которому они собрались нанести визит, когда-нибудь сможет вырасти в великолепного телепата, сейчас он всё ещё никто, даже если сумел привлечь внимание Магнето. К тому же уж кто-кто, а Риптайд прекрасно знал таких вот выросших на улице волчат: сам в своё время согласился перейти под руку Шоу, и этот тоже — если его не сильно пугать, конечно, — не откажется присоединиться к ним. Два телепата в команде — это уже самая настоящая роскошь.

Поднявшись на нужный этаж, Риптайд вопросительно кивнул Азазелю на дверь. Номер был сбит, но в непрокрашенном следе на двери можно было чётко увидеть для кого-то несчастливое, а кому-то, наоборот, приносящее только удачу «13». Азазель кивнул в ответ. Риптайд посмотрел себе под ноги, с досадой поморщился, отошел к соседней двери и вытер заляпанный ботинок о светло-зелёный коврик. Разводы на штанине, конечно, сейчас не уберёшь… Он скривился, под невозмутимым взглядом Азазеля вернулся к нужной двери и постучал.

Раз-два-три. Чётко, достаточно громко, чтобы быть услышанным, и в меру спокойно, чтобы мальчишка — «Стивен Майерс, сейчас он для тебя Стивен Майерс» — не испугался.

В квартире что-то упало, но открывать никто не спешил. Риптайд нахмурился, ощущая, как воздух начинает виться над ладонью, словно предвестник пусть и маленького, но смерча. В конце концов, он всегда может сказать, что не хотел лишней минуты стоять с Азазелем там, где того могут заметить.

За хлипкой дверью, которую, по-хорошему, надо было выбить сразу, что-то происходило, но что именно можно было только гадать, и Риптайд уже начинал злиться. Азазель оттеснил его плечом и тоже постучал, а потом вдруг оба услышали характерное цоканье подошв по железным ступенькам пожарной лестницы.

— Довыделывался? — бросил Азазель, указав на набирающий силу смерч, который Риптайд так и не потрудился убрать. — Я вниз, ты — по пожарной.

Напоследок досадливо щёлкнув по перилам хвостом, он переместился на первый этаж и успел услышать, как грохнула о стену выбитая ветром дверь. Сквозь зубы выругался на нетерпеливого Риптайда, у которого никогда не хватало терпения извлечь из своей импульсивности что-нибудь полезное, и переместился снова — в безлюдный проулок, куда выходила пожарная лестница, как плющ цепляющаяся за стену дома.

Мальчишка по имени Стивен Майерс уже почти спустился и даже занёс ногу, готовясь спрыгнуть, но, перегнувшись через перила, встретился взглядом с Азазелем. Беззвучно ахнул и отшатнулся, врезавшись спиной в стену. Узкое, чем-то похожее на кошачью мордочку лицо побелело, расширившиеся глаза заблестели, а губы задрожали, словно Стивен готов был вот-вот заплакать. Азазель инстинктивно отступил от исходящей от подростка почти осязаемой волны паники и лишний раз напомнил себе, что перед ним — пусть молодой и неопытный, но телепат. И сильный.

— Уходите! — срывающимся голосом крикнул Стивен и схватился за один из расшатанных прутьев, не то в качестве якоря собираясь его использовать, не то в качестве оружия. — Я никуда с вами не пойду, убирайтесь!

Азазель демонстративно поднял руки, показывая, что не вооружён. Риптайд замешкался где-то наверху, и хорошо — к Майерсу тот изначально не проникся симпатией, а нервировать телепата чужой злобой попросту опасно. Может, мальчишку ещё удастся уговорить пойти по-хорошему, как и предполагалось. А нет — всегда можно прыгнуть наверх, схватить Майерса хвостом и чуть придушить, а там уже разобраться, что к чему и стоит ли вообще вести его к Магнето. Азазель всегда предпочитал разрабатывать несколько вариантов.

— Мы просто поговорим. Не хочешь — никуда не пойдёшь, — сказал он низким успокаивающим голосом. Стивен как завороженный пронаблюдал, как ходит из стороны в сторону кончик Азазелева хвоста, и кадык на его тощей шее нервно дёрнулся.

Азазель бросил быстрый взгляд наверх и увидел всё-таки вылезшего из окна Риптайда. Только тот почему-то застрял между третьим и вторым этажами и в своём длинном дорогом пальто с развевающимися полами сейчас больше всего напоминал комично насаженного на железки жука. И толку с него было как с того жука.

Риптайд замер на середине движения. Он отлично видел на площадке нижнего этажа, совсем рядом с лестницей, светлую макушку, но не мог, совершенно не мог сделать ещё шаг. Он будто упирался плечом в невидимую сферу, колючую и ледяную, словно ненависть. Он сжал зубы, стараясь преодолеть её, пока Азазель забалтывал мальчишку.

Продравшись сквозь первую преграду, он едва не рухнул на пол, но тут же больно ударился грудью о вторую, бледненькую, словно бы желеистую — страх. Сопляк, настоящий сопляк.

Риптайд с трудом повернул к Майерсу ладонь и привычно обнял воздух пальцами. Пальцы дрожали, но слушались, и ветер тоже слушался. Отлично.

— Лови!

Привлекать внимание Азазеля и не надо было, тот бы и сам поймал в воздухе и переместил к Риптайду «добычу», но на выдохе смерч пошёл особенно красиво.

Майерс, что особенно позабавило Риптайда, даже не успел вскрикнуть, лишь сдавленно выдохнул, когда его ударило грудью о железные перила. Секунду спустя он и Азазель стояли рядом с Риптайдом, точнее стоял Азазель, а подросток рухнул на четвереньки, жадно хватая ртом воздух. С первым перемещением тебя, детка. Ничего, привыкнешь.

— И что это было? — хмуро поинтересовался Азазель, но Риптайд проигнорировал вопрос .

— Забираем его к Магнето, пусть сам с ним говорит или Эмму вызывает. Эй, парень, ты жив или…

Он успел только нахмуриться и насторожиться, когда увидел побелевшее до синевы лицо Майерса. А потом Риптайд в полной мере почувствовал себя мокрой тряпкой, которую встряхивают, чтобы избавиться от лишней воды. Расходящаяся в стороны защитная сфера вышибла из него дух, и он рухнул на колени, едва не заорав от второй волны. Он еще успел увидеть, как кончик судорожно дернувшегося хвоста со скрежетом застучал по перилам, да почти раздражённо отметил, падая на колени, что решётка ржавая и мокрая и на брюках обязательно останутся следы. Что произошло дальше, Риптайд уже не запомнил.

***

Азазель открыл глаза и несколько секунд просто смотрел на железный пол и покрытую тонкой корочкой изморози лужицу в паре дюймов от своего носа, пока та не перестала покачиваться и изгибаться, словно маленькое северное море, только ледоколов не хватало. Казалось, что грязный проулок выходит прямо из неё, расширяется, растёт вверх и по сторонам и заканчивается в расплывающемся пятне тёплого света от тусклого фонаря. Почему-то после бесконечной кромешной темноты Азазель был очень рад, что снова может видеть, и ни о чём кроме этого думать не мог. А потом, с тянущей смутной болью, стали возвращаться и другие чувства. Он ощутил, как затекло и замёрзло всё тело, до такой степени, что ощущалось чужим и неповоротливым. В нос ударили запахи дождевой воды, бензина и мусора, но что-то тоже было не то, словно он успел простыть, хотя никогда не простывал, и теперь дышал как будто через плотную повязку. Правда это была ерунда по сравнению с облегчением от проясняющихся мыслей.

Азазель выругался сквозь зубы и вспомнил — Майерс! Порывистый идиот Риптайд! Он попытался приподняться, но переулок завертелся перед глазами, словно говоря: нельзя. Такие намёки Азазель отлично понимал, но отлёживаться тут было недопустимо, тем более что он понятия не имел, куда делся мальчишка, сколько он тут провалялся и что с напарником.

Он поднял руку и изумился: зачем и когда Риптайд натянул на него своё пальто, да ещё и перчатки? Поехала крыша после атаки телепата, или Азазель выглядел настолько замёрзшим? Но, по крайней мере, это означало, что Риптайд жив и в относительном порядке, если не считать психических проблем.

Азазель со стоном перевернулся на другой бок и увидел уже не лужу, а кончик собственного хвоста. Он хмыкнул и попытался подтянуть его поближе, чтобы рассмотреть, всё ли с ним нормально, но острая пика даже не дёрнулась. Азазель похолодел. Дыхание перехватило, и резко втянутый морозный воздух обжёг лёгкие. Сбывался наяву один из худших и навязчивых кошмаров, преследовавших его ещё с юности. Неужели что-то с хвостом? Он не чувствовал боли, не чувствовал ни малейшего неудобства, какое бывало, когда хвост оказывался чем-то передавлен, но, как Азазель внезапно понял, беда была в другом — он вообще ничего не чувствовал! Словно хвоста у него нет и никогда не было.

Он потряс головой, и тут пика внезапно дёрнулась и со скрежетом забилась по железу, как задыхающаяся рыба. Азазель машинально прихлопнул её ладонью и с трудом повернулся. Не отпуская хвоста, привстал, но не успел даже опереться на колено, как врезался во что-то. Пока он потирал лоб, в который словно забили разом сотню гвоздей, «нечто» глухо застонало и выругалось по-испански. Азазель не признался бы вслух, но в этот момент он почувствовал облегчение. По-испански — значит, Риптайд. Ругается — значит, жив. Обидно было бы так вот глупо и впустую лишиться напарника, с которым он неплохо сработался.

Он криво усмехнулся и поднял голову, но слова замерли у него на губах. Сверху на него смотрело его собственное лицо с таким глупым и растерянным выражением, какого он надеялся никогда у себя не увидеть.

— Аза…

Риптайд замолчал на полуслове, неистово надеясь, что не умер и это не тот случай, когда люди видят собственное тело со стороны. Но «Риптайд» перед ним был на вид очень даже живым.

— Какого!.. Азазель? — он ошарашенно посмотрел на меховую оторочку собственного, но сейчас надетого вовсе не на него пальто, а потом вернулся взглядом к лицу, тому лицу, которое видел каждый день в зеркале. И едва не заорал, сообразив, куда уходит хвост, кончик которого «Риптайд» держит в ладони.

Ошеломление прошло быстро, Риптайд зажмурился и тряхнул головой. Морок, всего лишь очередные телепатские штучки. Значит, Майерс ещё здесь, сучонок.

Он постарался выкинуть из головы все мысли, как делал это с Эммой, но, наверное, слишком злился, потому что, когда открыл глаза, его отражение всё еще сидело перед ним на площадке, а сам он до сих пор был обряжен в этот идиотский китель Азазеля. Да и мальчишки видно не было.

Похрен, ветер должен быть при нём в любом случае, а если отвлечь засевшего где-то неподалеку Майерса, то маскировка сразу спадёт, а там уж они и со всем остальным разберутся. Риптайд прищурился, оглядывая местность, и выбрал целью мусорные баки, стоящие возле уже спущенной — сколько же минут они тут провалялись? — лестницей. Самое то, чтобы прятаться этой мелкой крысе. Взмах ладонью, и разрастающийся вихрь…

И разрастающийся вихрь?..

Мать его, где этот вихрь?!

Риптайд нахмурился, прикладывая усилие, которого хватило бы на настоящий тропический ураган, и… ничего.

— Что за херь происходит? — пробормотал он, внимательно разглядывая ладонь. Та, красного цвета, с чуть более тёмными ногтями, белеть не хотела ни в какую. — Азазель, скажи мне, что это не то, о чём я думаю?

Азазель не ответил, зубами сдёрнув со свободной руки перчатку и лихорадочно ощупывая своё — своё?! — лицо. Под ладонью ощущалась чисто выбритая кожа, такая гладкая, что скользить по ней пальцами было почти неприятно. И он уже прекрасно догадался, кому эта кожа принадлежит.

— Азазель! — с нотками нарастающей истерики повторил Риптайд. Хвост в ладони Азазеля нервно задёргался, грозя острыми гранями распороть и перчатку, и пальцы до самых костей. И это разозлило — какого чёрта, ведь это его собственный хвост! Азазель зашипел, с силой сжал пальцы у самого основания пики, на безопасном, ничем не защищённом местечке, и дёрнул хвост на себя. Риптайд вскрикнул, покачнулся и ухватился за лестницу. Азазеля раздражало и то, как беспомощно, жалкой тряпкой повис хвост в ладони, и то, что он сам только что причинил боль собственному телу.

— Захлопнись! — бросил он в лицо Риптайду и наконец поднялся, путаясь в полах идиотского щегольского пальто. — Где телепат?

— Откуда я знаю! — огрызнулся тот. — Должен быть где-то здесь. Проклятый маленький гадёныш, сейчас я его…

— С чего ты взял? — перебил Азазель. Отбросил хвост в сторону и стиснул зубы, когда тот беспомощно шлёпнулся в лужу, а Риптайд даже не попытался его от этого уберечь. Узкие часы на его — на Риптайдовом, на Риптайдовом, чёрт подери! — запястье показывали, что без сознания они пробыли чуть меньше четверти часа. — Майерс наверняка уже на пути к Мэну, — мрачно заключил он.

Риптайд ошеломлённо схватил ртом воздух.

— И что нам теперь делать? — спросил он. Словно отвечая, послышался надрывный визг приближающихся сирен. Мелкий паршивец Майерс или кто-то из его соседей успел вызвать полицию.

— Драпать, — лаконично ответил Азазель.

Позже Риптайд думал, что драпали они настолько же неловко, насколько чисто вошли. Первым, конечно, упал он. Конечно, только по вине этого хвоста, который словно назло зацепился за решётку и опрокинул его на спину. Пробурчавший что-то себе под нос Азазель ладно хоть помог подняться и выпутал свой причиндал, но потом тут же едва не швырнул Риптайда в окно, через которое тот вылезал на пожарную лестницу вслед за Майерсом. Рискованно, конечно, возвращаться тем же путём и ещё опаснее искать парадный вход вместо засвеченного чёрного, если копы уже подъезжают, но спускаться вниз, в тупик, было бы гораздо большим безумием.

— Стоп! — одёрнул его чужой голос из-за спины, и Риптайд с раздражением снова себе напомнил, что это не чужой голос. Это так звучит для всех его голос. Странно звучит, если честно.

— Что?

— На крышу.

Только через половину лестничного пролёта Риптайд сообразил, что, возможно, не стоило слушаться напарника. Если раньше была уверенность, что тот всегда его подстрахует и как минимум перекинет в безопасное место, то теперь с ним даже хуже. Особенно, конечно, с этой его маниакальной идеей подхватывать и придерживать на весу хвост. Чёрт подери! Риптайд сам видел, что им тело можно пробить и человека в сторону швырнуть, да и синяков он никогда на нём не замечал. Что с ним станется, если он постучится немного по ступенькам?

Азазелю везёт, мрачно подумал Риптайд, когда почти не почувствовал боли, выбив плечом крепкую дверь. Хотя, наверное, всему виной адреналин, от которого закипела кровь, стоило увидеть, что до соседней крыши футов двенадцать.

Сирены всполошенно загудели уже в переулке, так что бежать через низ не было уже никакого смысла. Риптайд посмотрел на блестящий в свете фонарей мокрый асфальт. Удара от падения с такой высоты, ничем не смягчённого, не пережила бы даже «высшая ступень эволюции».

Азазель, тяжело дыша, с силой толкнул замершего Риптайда в спину, но и сам тоже остановился. Чужое тело мало того, что походило на костюм не по размеру, громоздкий, неудачно сшитый и тяжёлый, так ещё и уставало намного быстрее. Может, со временем бы он и научился правильно распределять силы, да только вот не было его, этого времени.

И, по правде сказать, он вообще предпочитал не думать, что придётся об этом беспокоиться. Всё должно вернуться на свои места, и чем быстрее, тем лучше.

— Чего ждёшь? Прыгай!

— Спятил? — рявкнул Риптайд его голосом. — Не торопи меня!

— Без меня поторопят, — мрачно хмыкнул Азазель. Снизу доносились голоса, зашарили по стенам лучи фонарей, поднимаясь всё выше и выше.

Риптайд набрал воздуха в грудь и вскочил на парапет. И прыгнул, прежде чем Азазель успел его за что-нибудь, да хоть за хвост, ухватить. Или хотя бы крикнуть, что под прыжком имел в виду совсем другое.

Риптайд всё-таки допрыгнул. Ботинки царапнули по скользкой стене, хвост пару раз рефлекторно проскрежетал по кирпичу, ища, за что бы зацепиться, но ладони крепко ухватились за ограждение крыши. Азазель выдохнул и отступил, приготовившись прыгнуть следом, и почти сделал это, но тут совсем близко завизжала сирена, заставив инстинктивно шагнуть назад, в тень. Судорожно подтягивающийся Риптайд обернулся и… сорвался.

— А-а-а!..

В данный момент Риптайду было плевать, что крик привлечёт сюда всех, кто еще не догадался, что они на крыше. Он падал. И падение было тем гадостнее, что последним, что он увидит в жизни, был мерзкий хвост и перепуганное собственное лицо. Выглядел он, надо сказать, жалко.

Но в ту долю секунды, когда он должен был рухнуть на землю, что-то полыхнуло перед глазами и… было что-то еще, но этого Риптайд не успел разобрать. Уже второй раз он упал под ноги Азазелю, но даже боль в ушибленной спине не могла помешать ему чувствовать себя так, словно он под кайфом, да к тому же еще и выиграл в лотерею миллион — нет, миллиард! — долларов.

— Ничего себе!.. — выдохнул он, восторженно глядя на напарника. Умение исчезать в нужный момент и появляться в нужном месте, если уж оно сопровождается такими приятными ощущениями, заиграло для него новыми красками.

— …крышей промахнулся, — закончил какую-то свою очередную нудную фразу Азазель, рывком вздёрнул его на ноги и вновь поднял волочащийся хвост.

Риптайд не успел ничего сказать в своё оправдание, потому что снова орал, падая вниз.

«Опять он со своим хвостом!» — мелькнула раздражённая мысль, а потом по коленям ударил бетон соседней крыши. Нет, стоп, не соседней, а намного более дальней, просто такой же серой и никчёмной, сливающейся с другими. Рёв сирен доносился уже гораздо глуше и вроде бы даже удалялся.

— Кажется, я понял систему, — фыркнул Азазель, схватил его за воротник и потащил к краю.

— Стой! — истерически заорал Риптайд, завидев перед лицом темноту очередного узкого проулка. — Ты что творишь?

Выражение панического испуга лицу Азазеля катастрофически не шло. Как подозревал сам Азазель, на лице «Риптайда» сейчас тоже было отнюдь не медитативное спокойствие. Он остановился и с сожалением выпустил воротник.

— Нам нужно в Калифорнию, — пояснил он, — а не в соседний квартал. Сосредоточься и доставь нас туда. Или сам, или допрыгаешь, падая с крыш.

— Да пошёл ты знаешь куда! — выплюнул Риптайд. — Сам-то чего копов не смёл вихрем?

Азазель пожал плечами. Почему не смёл, почему не смёл… Потому что понятия не имел, как это — крутить воздух в ладонях. Со стороны смотрелось достаточно просто. На пробу он вытянул руку и повертел пальцами, как это делал Риптайд. Жест получилось изобразить довольно точно, но и только. Риптайд громко хмыкнул.

— Сам с крыши не хочешь сигануть? — поинтересовался он уже мирнее.

— Так тебе вроде бы понравилось, — ровно заметил Азазель. Детский восторг на собственном лице в момент первого Риптайдова прыжка до сих пор стоял у него перед глазами. Поганая ночка — сначала отобрали тело вместе с хвостом, потом способности… Взамен дали чёрт знает что. Однозначно надо было хватать Майерса и душить, знал же, что от любого телепата хорошего не жди. И Азазель никогда бы не подумал, что прыгать не самому, а с кем-то — так… скучно и даже неприятно.

— Жить мне тоже нравится, — отрезал Риптайд, заглядывая за край крыши и измеряя взглядом расстояние до земли. Странно, когда раньше они с Азазелем отслеживали телепата, он мог даже подрёмывать на одном из таких парапетов и не боялся упасть. Знал, что его подхватят, что он сам успеет создать вихрь.

А если…

— Так ты точно уверен, что я смогу прыгнуть, если испугаюсь за свою жизнь?

— Другого выхода у тебя не будет. Или успешно прыгаешь, или…

— Как скажешь, — хмыкнул Риптайд и взял Азазеля за плечо. Тот шагнул к краю крыши, вот только — новое тело начало Риптайду даже нравиться — ничего не успел сделать, когда он толкнул его вниз, а сам отскочил.

За долю секунды Азазель успел досадливо подумать, что перемещаться назад, на крышу, надо было сразу же, как только начал падать, и тут вспомнил — прыгнуть больше не получится. Теперь даже зацепиться за что-нибудь нечем. Запаниковать от собственной беспомощности он не успел — что-то очень мягкое и одновременно плотное, словно натянутая поперёк переулка ткань, подхватило его и медленно опустило на землю, как если бы он был слетевшим с дерева листом. Азазель машинально завертел головой в поисках поймавшего его «одеяла» и, только ничего не увидев, сообразил, что это был ветер. Ветер поддержал его. В теле ощущалась непривычная лёгкость, какой Азазель никогда не испытывал. Он снова развернул правую руку ладонью кверху, и, удивительное дело, воздух послушно закружился над ней, правда маленьким и жалким смерчиком.

— Ну как? — расхохотался сверху Риптайд. — Понравилось?

Да, сейчас Азазель имел полное право дать ему в рожу, вот только Риптайд был уверен, что он этого не сделает. И вовсе не потому, что ему не хватит контроля над вихрем, чтобы точно подняться на крышу, а потому, что Азазель не напал бы на собственное тело.

— Спускайся сюда, — позвал Азазель, и Риптайд шагнул к краю снова. Было страшновато, зато теперь он знал, что есть шанс, что Азазель всё-таки подхватит его.

И подхватил, но теперь Риптайду удалось «прыгнуть», боясь удара не о землю, а об кирпичную стену, куда его толкнуло ветром.

Плюхнулся он плашмя и зло заскрежетал зубами, почувствовав, как одежда пропитывается промозглой вонючей жижей, которая лишь издали и в потёмках казалась дождёвой водой. Он поднялся, отряхиваясь, но лишь размазал всё по себе. Посмотрев на ладони, со вздохом вытер их о себя: хуже уже не было, но от рук теперь нестерпимо воняло тухлятиной. На хвост, лежащий в луже, он и вовсе старался внимания не обращать: благодаря ему у Риптайда не проходило ощущение, что он промочил ноги.

— Так отвратительно я еще никогда не выглядел, — сухо заметил Азазель и зачем-то начал хлопать по карманам пальто.

— Что ты делаешь? — изумился Риптайд. Вместо ответа Азазель шагнул к нему и одним движением выдернул из нагрудного кармана красный платок. Но, вместо того, чтобы самому воспользоваться им, резкими движениями принялся вытирать лицо Риптайду, прежде чем тот сообразил, что происходит. Что-то, а грязь на собственном лице Азазель ненавидел, делая исключение только для крови врагов.

— Не знал, что ты даже платка с собой не носишь, — невзначай бросил он с нотками презрения. Риптайд насупился.

— Он есть, ты просто не нашёл.

Азазель хмыкнул, когда Риптайд запустил руку во внутренний карман пальто и достал чистый и аккуратно сложенный клетчатый платок. Чистым тот перестал быть скоро, потому что этот идеально отглаженный, идеально сложенный, идеальный во всех отношениях батистовый платок превратился в грязную тряпку. И опять из-за этого воистину чёртова хвоста, который Азазель деловито поднял с земли и стал обтирать. Ощущение промокших ног сменилось щекоткой, крайне неприятной.

— Сдался он тебе! — резко заметил Риптайд и удивлённо покосился на плюхнувшийся обратно в лужу хвост. Да, конечно, Риптайд хотел, чтобы Азазель держал свои руки при себе, но он и не думал, что контролировать «третью руку» напарника окажется так… так круто!

Пытаясь представить, что поднимает ногу, он чуть приподнял кончик, но не удержал и тот с всплеском плюхнулся обратно. Риптайд торжествующе ухмыльнулся, хотя ощущение было неприятным.

— Это не игрушка, — напряженно процедил у него над плечом Азазель. В другое время Риптайд шутя полюбопытствовал бы, откуда столько эмоций у обычно чёрствого напарника, но сейчас вспыхнула лишь злость.

— Это сейчас мой хвост, что хочу, то и делаю. Я же его не отрезаю, — заявил он, обернувшись, но под злым взглядом «отражения» поморщился и, подняв из лужи снова омерзительно мокрый и безжизненно колыхающийся хвост, в два кольца накинул его на руку.

Ощущение было, словно на локте повисла дохлая змея, а змей Риптайд не любил, даже мёртвых и хорошо прожаренных. Пика маятником болталась в воздухе, и Риптайду вдруг захотелось чуть подтолкнуть её пальцами свободной руки, чтобы она закачалась еще сильнее. Но под пристальным взглядом Азазеля он сдержался.

— Давай на базу, — вздохнул Азазель и устало потёр переносицу.

— Прямо отсюда? — зачем-то уточнил Риптайд, но, натолкнувшись на мрачный взгляд Азазеля, кивнул: — Понял. И как прикажешь это сделать?

Азазель недоумённо поднял брови.

— Прыгать уже умеешь. Представь базу и… — он осёкся и задумался. Объяснить сущность перемещения он не мог. Всё равно что рассказывать, каково это — дышать. Простое, обыденное, естественное действие. — И просто захоти там оказаться.

— Знал бы ты, как я хочу, — буркнул Риптайд, сгорбившись и засунув руки в карманы. Замёрзший хвост жался к его бедру, как щенок.

— Стой! — Азазель крепко подхватил его под руку. Не хватало ещё, чтобы Риптайд в одиночестве закинул сам себя неизвестно куда. — Вот теперь — хоти сколько угодно.

Риптайд махнул на него рукой и зачем-то сосредоточенно зажмурился. Прошла минута, вторая…

— Ну? — не выдержал Азазель. Риптайд со злостью на него покосился.

— Не могу! Доволен?

— Нет.

— Ну и иди ты… — Риптайд дёрнулся так сильно, что Азазель с трудом его удержал и попытался говорить тем же голосом, какой опробовал на Майерсе:

— Ничего сложного в этом нет, просто расслабься и захоти очутиться в другом месте. Успокойся и представь себя в безопасности, понял?

Как по сигналу вновь послышалось завывание полицейской сирены.

— Или в безопасности, или на лабораторном столе, что неясного, — буркнул Риптайд. — Держись, я сейчас попробую.

Азазель уже хотел бросить, что раз ничего не получается, придётся снова пытаться уйти по крышам, как в этот момент перед глазами у него расцвела красно-чёрная дымка.

***

— Какого чёрта ты ему ничего не сказал? — раздражённо спросил Риптайд, как только они оказались в комнате Азазеля. — Пусть бы он сам искал своего Майерса! А нам как теперь быть? — он обвёл взглядом спартанскую обстановку, задержавшись на висящих на стене клинках, потёр лоб и решил: — Всё, хватит тебе говорить за меня, я пойду и сам расскажу Магнето, как мы облажались, и пошли вы оба…

— Заткнись!.. — зашипел Азазель, подскочил к нему, схватил за воротник и дёрнул кверху. — Магнето ничего не должен знать, ясно?

Придушенный Риптайд захрипел и попытался перехватить его руки хвостом. Естественно, ничего не получилось, пика только беспомощно заболталась в воздухе и царапнула по спинке кровати. Азазель опомнился и отпустил его.

— Будем считать, что ты был взволнован, — буркнул Риптайд, потирая шею. — Отлично, Магнето ты говорить не хочешь, в таком случае нужно самим узнать, где Эмма, чтобы она…

— Ей ни слова, — быстро перебил Азазель. — Сообщишь ей — крупно пожалеешь.

— Да ты спятил! — взвился Риптайд. — Она тоже телепат, она точно сумеет всё исправить! Или хотя бы поможет нам найти Майерса, чтобы мелкий сучонок…

— Ни слова, — повторил Азазель и нехотя добавил: — Твоя мутация ведь не защищает от телепатии, верно?

Странное дело — в теле Риптайда он почему-то ощущал себя гораздо разговорчивее, чем обычно. По крайней мере, гораздо нервнее — точно.

— Нет, — осторожно ответил Риптайд, — а в чём дело? Эмма прочтёт мои мысли, и…

— Твои — не сможет, — сказал Азазель и замолчал, хотя напарник явно ждал пояснений.

— То есть тебя она читать не может, но так как ты в моём теле… — медленно произнёс Риптайд и ухмыльнулся: — Советую думать о её больших алмазных буферах. Всё равно не поможет, но это её раздражает.

Азазель поморщился в ответ, но Риптайду было плевать. Сейчас он впервые подумал, что, возможно, не так уж неплохо было бы и дальше оставаться в этом теле. А что? Умеет мгновенно перемещаться, физически даже более вынослив, чем не бывший хлюпиком Риптайд, теоретически тело должно помнить приёмы боя, но последнее не так уж важно, если вишенкой на этом пироге значилась устойчивость к телепатии. Сегодняшний день показал, что не ко всей, но хотя бы ради того, чтобы не чувствовать холодные руки Эммы, шурующие в его голове, он готов был отзываться на имя «Азазель». А если к тому же он переубедит напарника и тот согласится проинформировать Магнето о деталях возникших «небольших осложнений», то даже с именем не будет проблем.

Хотя нет — красная рожа, хвост и невозможность спокойно подойти к кому-нибудь и попросить прикурить или потрахаться перечёркивали всё удовольствие.

Риптайд скривился и смерил взглядом «себя», стоящего напротив. Тот даже в грязном и измятом костюме (ну да, ошибся он на пару миль и приземлил их там, где любил в одиночестве «разминать пальцы») оставался достаточно привлекательным, чтобы проблем с пунктом вторым из «подойти» не было. Свою внешность Риптайд и так оценивал беспристрастно, а вот забыть о перепаханной шрамами роже напарника оказалось очень легко, когда её не видишь.

— У меня предложение переодеться, а потом обсудить произошедшее. Я лично ни хрена не помню. Нет, — резко прервал он явно собиравшего что-то сказать Азазеля, — сначала вымыться и переодеться, а потом нормально поговорим. У тебя.

— У меня?

— Да, у тебя. То есть не здесь у тебя, а там у тебя. То есть у меня. Чёрт, короче, не в этой, а в другой комнате. Там, где до душа можно дойти ногами, а не прыгать в другой конец коридора, — разозлившись, припечатал Риптайд и, под смех напарника, раздражённо добавил: — Здесь даже выпить нечего.

— Потому что я предпочитаю не хранить то, что можно легко достать, — огрызнулся Азазель, вынимая из шкафа чистую одежду. Потом посмотрел на руки «Азазеля» и решил ничего ему не давать. — Ладно, пошли.

Оказавшись у себя в комнате, Риптайд первым делом направился было в прилегающую к ней душевую, но Азазель придержал его за плечо.

— Я первый, — мрачно бросил он. — Иначе ты полчаса там проторчишь.

Риптайд отвёл душу тем, что пнул кожаный диван. И скривился, сообразив, что ущерб наносит собственной же комнате.

— Волосы мой с бальзамом, иначе потом не расчешешь! — крикнул он в захлопнувшуюся дверь.

Азазель перевёл дыхание. Кто бы мог подумать, что маячащее перед глазами собственное лицо уже через полчаса начнёт вызывать не интерес и естественную симпатию, а чистое, ничем не разбавленное раздражение, переходящее в откровенную злобу?

Когда он встал под струи воды, его ждал ещё один сюрприз — похоже, тело Риптайда совсем по-другому реагировало на температуры. То, что раньше показалось бы Азазелю приятно тёплым, теперь было ощутимо прохладным. У него даже руки мурашками покрылись. Он повернулся, отплёвываясь от лезущих в глаза назойливых длинных волос, и принялся рассматривать себя — раз уж по вине проклятого пацана это тело теперь на неопределённый срок принадлежит ему.

По крайней мере, оно было не в самой худшей форме и, по счастью, не женским, хотя и ничего оправдывающего неестественно раздутую самодовольную гордость Риптайда за своё тело, Азазель не заметил. Намыливаясь, он несколько раз привычно оборачивался, чтобы вымыть хвост, и, каждый раз его не находя, досадливо чертыхался. Ладно, в конце концов, миллионы людей и сотни мутантов каким-то образом живут без хвостов, значит, и он пока обойдётся.

А вот мелкие тёмные волоски на руках и ногах Риптайда его искренне позабавили, особенно то, как они смотрелись на неестественно белой для Азазеля коже.

Он с интересом потёр руку мочалкой и пронаблюдал, как она белеет, а потом наливается краснотой. Смотрелось необычно.

В дверь забарабанили.

— Ещё полминуты — и я прыгну к тебе, туда! — мрачно заорал снаружи Риптайд. — Полчаса уже торчишь! Ты не один побывал в луже, чёрт подери!

Закутавшись в Риптайдов мягкий халат, Азазель вышел, хлопнув дверью, и, стряхивая на ковёр мелкие капельки воды, прошёл к встроенному в стену мини-бару.

— Это всё соматические рефлексы твоего тела, — объяснил он, наливая в стакан виски и глядя в собственные возмущённые глаза.

Риптайд фыркнул и ушёл в душ, а Азазель уселся на диван и сделал пару глотков, пытаясь решить, нравится ли ему вкус на языке. Вроде всё как обычно, но чем больше он об этом думал, тем сильнее ему казалось, что между нынешним ощущением и тем, что было ему знакомо по памяти, есть ощутимая разница.

— Параноик, — пробурчал он себе под нос. Как будто отзываясь, за дверью душевой что-то грохнуло, словно Риптайд опять не справился с хвостом и что-то смёл им с полки.

Тем не менее, Риптайд ухитрился проторчать в душе даже больше получаса, и, когда он наконец оттуда вышел, Азазель стоял перед платяным шкафом и в глубокой задумчивости оглядывал ровный ряд выглаженных костюмов.

— Бери любой, не стесняйся, — хмыкнул Риптайд и вдруг выругался. Азазель обернулся, посмотрел на него и захохотал.

Риптайд решил ничего не отвечать, а лишь присел и поднял свалившееся полотенце. Но стоило его снова повязать (маленькое и узкое, потому что кое-кто спёр не только халат, но и, такое чувство, вытерся всеми большими полотенцами, какие смог найти), как при следующем шаге хвост вновь качнулся в сторону. Полотенце задралось так, что Риптайд лишь в последний момент успел снова его подхватить и затянул так, что самому было неудобно.

— Хватит ржать, — всё-таки не выдержал он. — И сделай что-нибудь с этим хвостом, он совершенно неуправляемый.

— Это же теперь твой хвост, — съязвил Азазель, но всё-таки смилостивился: — Он неуправляемый, потому что ты совершенно не хочешь им управлять. Как ты знаешь, что делают твои руки в данный момент, так должен знать, что делает и он. Это…

— Ты серьёзно? — выдохнул Риптайд и оглянулся на спокойно лежащую на полу пику. — Ходить и ежесекундно думать о хвосте — да это с ума сойти можно. Понятно, почему ты весь такой мыслитель, погружённый в себя, — добавил он вполголоса.

Азазель решил не обращать внимания на последнюю реплику.

— Я тебе взял один из своих обычных костюмов. У тебя в шкафу нашёл вот это, вроде ты его носишь.

— Пойдёт. Бельё в нижнем правом. А ты мне что-нибудь кроме костюма захватил?

— Само собой.

Стараясь не обращать внимания на висящий строго вертикально и теперь путающийся в ногах хвост, Риптайд подошёл к дивану. Чёрный пиджак, чёрные брюки, тёмно-серая рубашка, чистый нагрудный платок, красный, конечно, и чёрные…

— Слушай, я как раз хотел спросить… — Риптайд на вытянутых руках поднял нечто, что по его разумению просто не могло быть мужскими трусами.

Полчаса назад, в душе он матерился сквозь зубы, не сразу сообразив, как продеть сквозь брюки и освободить хвост, а потом вслепую пробуя расстегнуть вторую «ширинку» на заднице Азазеля. А потом ещё и продевая пику под узкую полоску ткани, которая лишь своим расположением походила на заднюю часть нормальных, привычных ему плавок.

А он-то ещё задумывался, отчего ему так неудобно и как будто бы тесно было весь день!

— Бандаж, по типу балетного, если тебе важно, — хмыкнул Азазель, выдвигая ящики шкафа один за другим в поисках чего-то. — Носки где?

— Балетный? — переспросил Риптайд, почти со страхом думая, что снова придётся это надевать и выглядеть совершеннейшим идиотом. — Неудобно же, давит… — он замялся и добавил с ноткой подозрительности: — Ты в этом ещё и дерёшься?

— Для хвоста ничего удобнее нет. Ты просто не привык, — заметил Азазель с таким спокойным, философским выражением, что невозможно было даже поглумиться.

Риптайду до сих пор казалось, что Азазель над ним шутит, но против фактов он пойти не мог.

— Ну балет так балет, — нарочито оптимистично заявил он. — На что не пойдёшь ради напарника и его обожаемого хвоста.

— Заткнись, а? — с силой задвинул ящик Азазель. — Если бы не твоя дурь, проблемы бы не было.

— Моя дурь?! Он твоей рожи испугался, а не моей.

— Он твоей злости испугался. А рожа эта теперь тоже твоя.

— Я от неё в полнейшем восторге, — уныло процедил Риптайд. Как назло, с возвращением на базу вспомнилось, что у него на сегодняшний вечер были планы совершенно определённого характера, которые теперь придётся отложить на неопределённый срок.

Азазель со вздохом отложил выбранный костюм.

— Как скоро ты научишься прыгать так же, как и я?

— Понятия не имею, — машинально ответил Риптайд и насторожился: — А тебе зачем?

— Майерс. Мы должны его поймать, пока Эмма не вернулась.

— А может, всё-таки…

— Нет, — отрезал Азазель. — Это натворил Майерс, он и исправит.

— И как ты его заставишь? — спросил Риптайд, снова с раздражением поправив сползающее полотенце. — Ну вот знаем мы о его колледже, знаем, где живёт его родня. Допустим, что он такой дурак, что сунется или туда, или сюда, и мы его найдём. Кто сказал, что если он смог сделать такое, то не сделает ещё чего-то похуже?

— Прикажет тебе онеметь? — усмехнулся Азазель. — Невелика потеря.

Риптайд раздражённо хлопнул себя по бедру и в третий раз подхватил полотенце.

— От Эммы мы по крайней мере знаем, чего ждать.

Азазель с трудом подавил желание хлестнуть Риптайда этим чёртовым полотенцем по лицу. Занавески на окне закачались, будто от ветра, хотя окна были закрыты. Риптайд присвистнул.

— Эмма бесполезна, — сказал Азазель, наконец совладав с тобой. — Твоё сознание, пока ты в моём теле, для неё закрыто. Для Майерса — нет.

— Блядь, — прочувствованно подытожил Риптайд. — Тогда ищем пацана. Как думаешь, я смогу еще пару раз нас перенести хотя бы миль на…

Азазель собирался перебить и ответить, что на перемещения не влияет расстояние — только сосредоточенность и желание попасть в определенное место, но Риптайд даже не успел договорить, как раздался стук в дверь. Они переглянулись, и вдруг, совершенно неожиданно, Риптайд схватил его за локоть и толкнул в душевую.

— Сиди тут и молчи, — прошептал он. — Не хватало ещё объяснять, какого чёрта ты у меня торчишь.

— Стой, — зашипел Азазель, но дверь душевой уже захлопнулась, а Риптайд прыгнул ко входной и потянул за защёлку.

Пока дверь не открылась до конца, Риптайд быстро окинул взглядом комнату, но не заметил ничего слишком странного и перевёл взгляд на гостя. На гостью. На его пороге, конечно же, была Ангел, знойная, пылкая и, что особенно радовало, вовсе не требовавшая постоянных отношений Ангел.

— Да, я помню, всё помню, что… — ласково улыбнувшись, начал Риптайд и сделал шаг ей навстречу, автоматически придерживая сползающее полотенце.

И тут же понял по округлившимся глазам Бабочки, что… Что он полнейший придурок. Риптайд не придумал ничего умнее, кроме как резко захлопнуть дверь прямо перед лицом любовницы.

***

В этот раз приземлиться удалось на ноги, и пусть даже Риптайду пришлось балансировать, чтобы удержать равновесие, — уже было неплохо.

— Меня это достало, — пробурчал Риптайд и, оглядевшись по сторонам, со злостью содрал с себя мотоциклетный шлем. — Почему обязательно отслеживать все адреса, когда он почти наверняка пойдёт только к двоим из друзей? Одного пасёшь ты, другого я — зачем эти прыжки каждые пять минут?

— Тренировка, — хмыкнул Азазель, и Риптайд зло прищурился. Почему-то у него создалось ощущение, что Азазель не столько следит за колледжем, сколько нежится на вынырнувшем из промозглой зимней серости солнышке. Тоже «соматические рефлексы»?

— Тогда сейчас твоя очередь, — усмехнулся Риптайд и исчез, чтобы появиться через несколько секунд и запустить в затылок Азазелю горстью мокрых листьев. Куча их была примечена им в одном из дворов, и, честно сказать, когда он увидел её, то подумал с тоской, что в прежнее время не постеснялся бы немного поиграть с ней ветром, чтобы занять время.

— Сдурел?

— Мне скучно, — пожал плечами Риптайд. — Давай, выпускай вихрь, я посмотрю. А потом вон тот листик, красненький, мне в руку.

Азазель закатил глаза и взмахнул правой ладонью. Неуловимое движение, выходившее как-то само собой, если он не задумывался, каким образом получается так, что секунду назад неподвижный воздух сгущается и щекочет пальцы. Похоже, действительно рефлекс Риптайдова тела. С полдесятка листьев, в их числе и тот самый красный, покувыркались по асфальту в противоположную от Риптайда сторону. Тот пакостно ухмыльнулся.

— Сначала с хвостом управляться научись, — с досадой пробормотал Азазель. Риптайд машинально оглянулся, чтобы убедиться, что из-под пальто предательски не торчит красная пика.

— А может, всё-таки его отрезать?..

— А может, тебе язык отрезать? — в тон ему предложил Азазель.

— Не сейчас, — ухмыльнулся Риптайд, — я есть хочу. Принесёшь чего-нибудь, а?

— Прыгни на базу и сам возьми, — лениво ответил Азазель. Покидать насиженное место и идти куда-то, тем более обычно, ногами, как ходят сотни тысяч людей, совсем не хотелось.

— Я жратвой с базы сыт по горло, — огрызнулся Риптайд. — Так что прошу по-хорошему: внизу кафе, принеси мне, будь добр, — процедил он сквозь зубы, — что-нибудь свежее, а не очередной подогретый полуфабрикат. И нет, в шлеме я туда не пойду.

Риптайд и сам не знал, почему его так разозлило нежелание напарника быть мальчиком на побегушках. Наверное, его злила вообще вся ситуация. Уже третий день они выслеживали Майерса, а эффекта было ноль: парень как сквозь землю провалился. Не появлялся ни у друзей, ни в окрестностях колледжа, не тревожил родню и вообще, казалось, они недооценили его. Думали о нём как о слабом, зависящим от других хлюпике, а тот ушёл в вольное плавание.

Но большее раздражение вызывала всё-таки не «тишина в эфире», а взгляды Ангел, бросаемые на Азазеля. Который, такое чувство, поставил себе целью похерить всё то немногое, что вроде бы начинало складываться у Риптайда. Конечно, он не испытывал проблемы в поиске миловидной девушки на ночь, но то было где-то в городе, а вот прямо под рукой, на базе. Где, что уж скрывать, и так выбирать было не из чего. А этот краснорожий…

Азазель поднялся, перебив его мысли. Риптайд в очередной раз покривился от того, как глупо смотрелись зализанные назад волосы на его — на его, чёрт возьми, на самом деле Риптайдовой! — голове.

— Шоколад весь съел? — спросил Азазель.

В ответ Риптайд неопределённо покривился, усаживаясь на его место, и со вздохом прислонился спиной к уже прилично нагревшейся кладке. Наверняка и не прикоснулся к плитке — он сладкое терпеть не мог, хотя должен был догадаться, что уровень глюкозы в крови надо постоянно поддерживать из-за прыжков.

Не успел Азазель ступить на первую выщербленную ступеньку, как Риптайд уже полулежал на серых камнях, расстелив на них пальто и блаженно вытянув руки, ноги и хвост. Азазель бросил на него последний обеспокоенный взгляд и постарался заставить себя не волноваться об усталости напарника. Точнее, не напарника, а собственного, так неумело используемого сейчас тела. Риптайд привыкнет, куда он денется. Прыгать — значительно легче, чем качать в ладонях ветер.

Кафе оказалось совсем рядом с колледжем и было полно школьников — у старших классов как раз кончились занятия. Уже подходя к нему, Азазель замедлял и замедлял шаг: неожиданно волнующе оказалось спокойно прогуливаться вот так, среди обычных людей, не вызывая у них ни испуга, ни интереса — ничего, что слишком выделяло бы его из толпы. А скользившие по его лицу равнодушные взгляды будили в памяти полудетское желание похулиганить. Внезапно даже для самого себя Азазель указательным пальцем описал в воздухе полукруг, и дверь кафе распахнулась во всю ширь и судорожно хлопнула ручкой о стену. Взметнулись занавески, опрокинулись на пол несколько полупустых кофейных стаканов.

Правда, как Азазель и ожидал, выплеск ветра, так некстати заигравшего где-то в кончиках пальцев, принёс не облегчение, как это обычно бывало у него с прыжками, а что-то вроде тягучей неудовлетворённости. Даже в этом теле он жаждал движения, жаждал деятельности, а способности Риптайда к ней не располагали.

Всё с тем же чувством смутного недовольства Азазель, не торопясь, чтобы позлить Риптайда, выпил кофе и вышел, зажав под мышкой пару пакетов с едой. Поднявшийся ветер, словно ощущая его недовольство, недружелюбно подталкивал в спину. А когда Азазель почти уже поднялся на их «смотровую площадку», усилился и как будто даже пнул, прямо навстречу Риптайду, который уже не блаженствовал на солнце, а почему-то нервничал. Да так сильно, что забыл даже о с таким трудом приобретённом дилетантском контроле над хвостом: пика дёргалась высоко над землёй, нелепо задрав полы пальто.

— Где тебя носило? — выдохнул он Азазелю в лицо. — Быстрее, я могу их упустить!

— Кого «их»?

— Тут Ксавье с кем-то из своих. Точно не просто так. Идут вон за тем пацаном, — продолжил Риптайд уже на другой крыше, крепко держа Азазеля за руку, и зло выругался, когда во время нового прыжка упал на него, всё еще сжимающего в руке два бумажных пакета. В одном что-то булькнуло и пролилось, судя по запаху — свежий кофе, а вот второй остался в целости. И хорошо, потому что уже через два прыжка Риптайд сумел догнать едущую неспешно и очень этим выделяющуюся машину конкурентов. Теперь появилось время на перекус, потому что и они, и Ксавье должны были дождаться, когда приятель Майерса, рыжий недотёпа, на вид такой же неудачник, выйдет из продуктового магазина.

Риптайд мысленно проворчал, что по закону подлости целым остался именно тот пакет, содержимое которого Азазель, видимо, брал для себя. Но молча достал кусок пирога и откусил немного. Однако в следующий же миг наспех завернул в бумагу и сунул обратно. Мальчишка вышел на улицу и теперь явно куда-то торопился. Риптайд же со своей стороны тоже делал вид, что торопится и не может сейчас доесть. Но на самом деле причина была вовсе не в том, что он боялся не уследить — Риптайд всего лишь ненавидел клубнику. А обижать напарника по мелочам не хотел, равно как и признавать за собой эту слабость.

— А этот сегодня в колледже не появлялся, — заметил Азазель, кивнув на мальчишку. — Где он был с утра?

Риптайд замялся.

— Я за ним не следил, — признался он уже на соседней крыше, — да они вроде с Майерсом и не очень дружили, так на кой чёрт бы он нам сдался. Но раз с ним разговаривал Ксавье…

Азазель с огромным трудом сдержался, чтобы не сказать Риптайду всё, что о том думает. Но, похоже, выражение его лица говорило само за себя, потому что Риптайд покривился и упрямо продолжил:

— С Ксавье он не поехал и, похоже, понятия не имеет, что тот за ним следит. Значит…

— Значит, сейчас он может вывести нас прямо к Майерсу, — докончил Азазель и подался вперёд, чтобы рассмотреть, куда свернул мальчишка. Риптайд ухватил его за рукав и потянул на себя.

— Тихо! — зашипел он. — Вдруг Ксавье тебя почувствует?

Азазель только отмахнулся. Тем более что в глазах напарника горел такой же азарт, какой, наверное, сейчас был написан у него самого на лице. Наконец-то появился шанс прекратить этот фарс и вернуться в собственное тело!

Риптайд едва сдерживал желание прыгнуть вниз, схватить мальчишку в охапку и потом уже обстоятельно и подробно расспросить на крыше. Играть в плохого и очень плохого копа им с Азазелем удавалось отлично, но было нельзя, внутреннее чутьё говорило, что теперь с Майерсом лучше перестраховаться. Кто его знает, этих телепатов, вдруг рыжего ведут как лунатика, а разбудишь — и ничего не вспомнит.

— Делаем так: видим Майерса, прыгаем к нему. Ты — вихрь в сторону Ксавье, я — оглушаю этого урода и сваливаем с ним.

— Сможешь?

— Смогу, конечно, — огрызнулся Риптайд, но тут же поднял ладонь: — Тихо, смотри.

Жестяной лист забора был отогнут, но сейчас отогнулся ещё больше: ровно настолько, чтобы рыжий смог начать пропихивать под него пакет, который нёс с собой.

— Пошли! — приказал Риптайд и с восторгом услышал, как хвост со свистом рассёк воздух за его спиной.

Выпрыгнули они как раз около забора и в этот раз его неумение приземляться ровно сыграло им лишь на руку: упав на одно колено, Риптайд успел ухватить узкую ладонь ждавшего за забором Майерса и с силой потянул её на себя.

По другую сторону жестяного листа заорали, явно от боли. Риптайд дёрнул ещё сильнее.

— Кричи, сучонок, — выплюнул он, упираясь второй ладонью в забор и стараясь вытянуть подростка в дыру. — Азазель!

Рёв ветра, засвистевшего одновременно с его словами, подсказал, что напарник о своей части работы не забыл. Одно плохо — встал слишком далеко и теперь всё ещё пробующий выдернуть мелкую крысу из дыры Риптайд просто не мог до него дотянуться.

— Ближе! — гаркнул он, а со стороны машины Ксавье уже нёсся алый луч.

Азазель уклонился, но вместе с ним вильнул и набравший скорость вихрь и теперь по максимальной дуге обходил узкое пространство проулка, расталкивая и расшвыривая всё на своём пути.

— Ближе, мать твою! — заорал Риптайд, перекрикивая шум ветра.

За забором завопили, и по бледной внутренней стороне руки Майерса полилось что-то красное. Плевать, от пары царапин никто не умирал. Важнее было, что Риптайд наконец-то смог вцепиться в колено Азазеля, завороженно глядящего на смерч.

Он сконцентрировался, представляя свою комнату, крепко стиснул скользкую от крови кисть мальчишки и зажмурился.

Но прыжок не получился! Почему прыжок не?..

Додумать не дал вихрь, который швырнул их прямо на забор. Уже не сбоку, а где-то внизу истошно взвыл Майерс, рука которого выскользнула из хватки Риптайда.

Он всё-таки сумел прыгнуть и даже донести их обоих до своей комнаты. Ударившись затылком об пол, он зашипел от боли и не стал спешить вставать. Надо было прыгать не сюда, а хотя бы обратно на крышу. Ничего, секунд пять им всё равно нужно переждать, чтобы смерч утих, — вряд ли Азазель вкладывал в него слишком много сил.

Голова кружилась, но в целом Риптайд посчитал, что ему повезло.

— Азазель? — позвал он, чтобы убедиться, что и с напарником всё в порядке. Но до сих пор слегка касающаяся его кисти прохладная рука даже не шевельнулась. — Азазель! — изменившимся голосом повторил Риптайд, приподнимаясь, и потряс того за плечо. А потом с ужасом увидел собственное посеревшее и теперь уже совершенно точно казавшееся чужим лицо.

Ангел едва не плюнула в него кислотой, когда, не найдя её ни в гостиной, ни на кухне, он сперва прыгнул в её комнату, а потом прямо в душевую. Зажав брыкающейся шлюшке рот, он перенёс её в свою комнату и толкнул к телу Азазеля.

— Позаботься о нём! — рявкнул он. — Магнето ни слова, крылья оторву, — зачем-то пригрозил он напоследок и прыгнул к Майерсу.

Но уже на моменте, когда облицованные светлым деревом стены стали таять в чёрно-красном дыму, он понял, что что-то не так.

Вышвырнуло его — именно вышвырнуло — на парапет, который они выбрали для наблюдения за колледжем. Он удержался на краю в самый последний момент и, перекатившись обратно, попробовал перехватить себя в воздухе. Но не вышло, и он просто упал на живот, до крови рассадив ладони.

Уже лёжа, Риптайд попробовал ещё раз. Снова вспомнил переулок, попытался даже представить его после прошедшего смерча: перекошенный забор, сдвинутые и перевёрнутые мусорные баки, разбитые стёкла, мусор, ещё летающие газеты. И ничего, снова ничего.

И снова. И вновь ничего.

— Проклятье! — со злостью ударил он кулаками о бетон. — Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Он с трудом поднялся, сдерживая появившуюся предательскую дрожь в ладонях. Сейчас ему было по-настоящему страшно. Но не от того, что он не знал, как будет возвращаться, а от понимания, что совершенно не знает, как там его тело, как там Азазель.


(Продолжение в комментариях.)

@темы: персонажи: Azazel, персонажи: Janos Quested / Riptide, категория: перемена, рейтинг: R

---

День первый. "Welcome to my dream".

[Chrissy69]

Артер: sogeprophet
Пейринг: Эрик/Чарльз



Текст удален по желанию автора.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: субботник, рейтинг: PG-13

---

Кабинет директора

[First Class Fest]

Дорогие участники и гости феста!

Мы просим помнить вас, что фест создавался для получения удовольствия от творческого процесса и чтения, а негатив хорош только в строго дозированном виде. Не портите впечатление от данного мероприятия себе, участникам и прочим читателям.
Не забывайте о том, что негативный отзыв не равен критике, критика может быть доброжелательной. Также о том, что все комментарии, содержащие троллинг, не говоря уже о комментариях с переходами на личность авторов, будут нещадно удаляться, в первую очередь потому, что подобный отзыв нарушает одно из главных правил @дневников:

В дневниках запрещены:
-Оскорбления других пользователей сайта.

В особо тяжелых случаях - доступ в сообщество будет закрыт.
Даже если вам категорически не нравится работа, учитесь формулировать свое мнение корректно, вежливая беседа - ключ к взаимопониманию.


Участники!

В связи со сложившейся ситуацией хотим договориться с вами о следующем: все мы взрослые, сознательные люди, и можем прийти к взаимопониманию. Если у вас возникли какие-либо вопросы или проблемы, пишите на у-мыл администрации (временно одному из организаторов -  Дитрих), и мы вместе с вами обсудим их решение.
Со своей стороны мы обещаем следить за комментариями в сообществе, чтоб они не переходили на личности и оставались хоть сколько-нибудь полезными и цензурными. А участники со своей стороны:
Не удаляют выложенные тексты без согласования с организаторами! И также отвечают на комментарии корректно, не опускаясь до уровня оскорблений и пустых препирательств.



С уважением,

 Дитрих и  Недолеченная Дама.

@темы: организационное

---

[River Wild]

Название: Mutant nature
Автор:  River Wild
Артер:  претти
Бета:  karappo,  Ke11a
Жанры: AU, action
Рейтинг: PG
Пейрсонажи: Эрик, Чарльз, Шоу
Размер: миди
Предупреждения: действие перенесено в 1980е года
Дисклэймер: все чужое

Глава первая

Cолнце еще только поднималось из-за горизонта, когда Эрик закрыл за собой дверь квартирки «проекта» - одного из угрюмых кирпичных зданий, официально построенных для обеспечения жильем малоимущих – и спустился на улицу. Одна из улочек неподалеку от авеню Ди в восточной части Ист-Виллиджа даже ранним утром не представляла из себя ничего презентабельного, однако зябко ежащегося от рассветной прохлады Эрика мало волновал окружающий пейзаж. Он быстро нырнул в один из проулков и, пряча руки в карманах потрепанного плаща, двинулся вдоль однообразных домов вниз по улице. В тупике между домами его ждал невысокий мужчина, лица которого невозможно было толком разглядеть из-за чуть сдвинутого вперед козырька кепки. Эрик сухо поздоровался с ним и выжидающе уставился на пустые руки собеседника. Тот быстро снял со спины рюкзак – движения казались немного нервными – и извлек оттуда желтовато-белый сверток, упакованный в прозрачный целлофан. Леншерр протянул руку и удивленно поднял бровь, услышав сумму.
- Не многовато?
- Рискуем, - коротко ответил мужчина. – Опять облавы.
Пересчитав купюры, он наконец отдал Эрику сверток и, развернувшись, быстро пошел прочь. Леншерр, спрятав пакет за пазуху и выждав пару минут, двинулся обратно, боковым зрением контролируя окрестности и стараясь не привлекать чужих взглядов - а людей на просыпающихся улицах уже было достаточно. Вернувшись домой, он первым делом подошел к окну и окинул пристальным взглядом окрестности. Не обнаружив никого подозрительного, Эрик опустился на колени, свернул лежащий на полу посеревший ковер в рулон и сделал резкое движение рукой - четыре гвоздя, удерживающие одну из широких досок пола, повинуясь неведомой силе, выскользнули из древесины и зависли в воздухе. Второй рукой Эрик подцепил доску и поднял ее, обнаруживая неглубокий тайник. Аккуратно уложив туда сверток, он пристроил доску на прежнее место и, поднявшись, расправил ковер.
Бросив беглый взгляд на будильник, он заторопился – приемные часы в больнице должны были вот-вот начаться, а мать в последний раз просила его заходить чаще – хотя он и так проводил с ней почти все время, свободное от отчаянных попыток любыми путями заработать.
Эрик понимал, что в последнее время его финансовые дела идут все хуже. Впрочем, он сам начал закономерно сторониться части клиентуры. Особенно опасался он теперь связываться с холеной молодежью, прежде составлявшей большую часть его покупателей. Пару недель назад его постоянная клиентка, представлявшаяся то ли кличкой, то ли собственным именем «Энджел», неожиданно предложила свести его с «выгодным покупателем». Энджел брала у него дурь уже несколько лет, и Эрик не нашел предлогов для отказа. Единственным, что его насторожило, было приглашение в дом нового клиента, однако, рассудив, что выгода стоит риска, Эрик в назначенный час стоял у дверей невысокого здания в Гринвич Виллидж. Ему открыла Энджел. Проводив его по коридору до небольшой гостиной, она ушла, неслышно ступая. Внимание Эрика на тот момент уже было приковано к сидящему в кресле человеку. Строгий серый костюм в тонкую полоску, очки в элегантной оправе на переносице, пронизывающий взгляд внимательных серых глаз – предполагаемый покупатель не был похож на человека, так или иначе употребляющего наркотики.
- Добрый день, Эрик, - голос у него оказался под стать внешности, ровный и с ощутимыми металлическими нотками. – Меня зовут Клаус Шмидт. Приятно познакомиться. Ты не возражаешь, если я буду немного фамильярен? В конце концов, мы с тобой в некотором роде братья.
Эрик удивленно нахмурился, искренне не понимая, что происходит. Во всяком случае, происходящее ему не нравилось.
- Удивлен? – поинтересовался между тем Шмидт. – Твоя мутация… она как-то связана с металлом, не правда ли? – и продолжил, глядя на напрягшегося Эрика. – Энджел, знаешь ли, очень наблюдательная девочка. Не каждый бы вывел такую закономерность из не вовремя дернувшейся цепочки на шее, дрогнувшей металлической кружки на столе и неожиданно легко погнувшегося у тебя в пальцах гвоздя – и все это как раз в те моменты, когда ты был раздражен или чем-то недоволен. Не всегда можешь контролировать способности?
Леншерр наконец нашел в себе силы заговорить:
- О чем вы? Какие способности?
- О, не прикидывайся, мальчик мой. Твой дар уже, если я правильно понимаю, достаточно ярко проявляется, чтобы ты мог его не заметить. Можешь не беспокоиться, я не собираюсь сдавать тебя властям, хотя они были бы счастливы заполучить очередного сверходаренного. Но это не в моих интересах. Пока что, - последние слова были сказаны таким тоном, что Эрик счел дальнейшие попытки отговориться неблагоразумными.
- Хорошо. Возможно, это именно мутация. Что вам от меня нужно? Я не могу задерживаться надолго.
- Ответы на несколько вопросов. Для начала.
Эрик кивнул и уставился на Шмидта в ожидании.
- Расскажи о своих способностях. И, знаешь ли, можешь даже показать, - Клаус положил на стол долларовую монетку. – Рассказывай все с самого начала. Когда у тебя впервые проявился дар?
- В детстве, - коротко ответил Эрик, заставляя монетку подняться в воздух. – Лет в шесть, если не раньше.
Клаус Шмидт проводил металл заинтересованным взглядом и уточнил:
- И он прогрессирует? Или остался на том же уровне, что и в момент появления?
На секунду Леншерр задумался. Он сам толком не помнил, когда именно понял, что может силой мысли повернуть железную дверную ручку, или открыть замок, или заставить изогнуться прутья ограды. Чуть позже он поделился своим открытием с матерью – с тех пор воспоминания о ее испуганных и опечаленных глазах никогда не тускнели в его памяти. Мать тогда сначала крепко обняла его, а потом долго и обстоятельно объясняла, что дар этот - скорее проклятие, и как опасно использовать его. Эрик понял, хоть и не перестал, оставаясь в одиночестве, крутить в воздухе металлические предметы, вытягивать подобранные на улице жестяные банки в причудливые переплетения и справляться с забиванием гвоздей без молотка. Но ему казалось, что со временем металл слушался все охотнее и охотнее, и то, что когда-то требовало усилий, теперь получалось с пугающей естественностью, настолько легко, что порой Эрик всерьез боялся забыться и раскрыть свой дар кому-либо неблагонадежному. По сути, именно это уже и случилось.
- Прогрессировали. В последнее время – нет, или же я этого не замечаю.
- Понятно, - скорее сам себе, чем собеседнику, пробормотал Шмидт и добавил, уже громче:
- Немногие понимают это, но именно гены таких, как мы с тобой – ключ к дальнейшей эволюции человечества. Тебе ведь не чужда забота о судьбах человечества?
Из всего человечества Леншерр беспокоился только за две судьбы – свою и своей матери, однако озвучивать этот факт было чревато последствиями. Клаус Шмидт был опасен. Эрик чувствовал это на уровне инстинктов, кроме того, он понимал, что Шмидт может в лучшем случае испортить ему жизнь сам. В худшем же – сдать его властям. Волей-неволей, он должен был выслушать этого человека и попытаться с ним договориться. Хотя бы ради матери, которой сейчас была жизненно необходима его помощь.
Именно поэтому Леншерр промолчал, изобразив что-то похожее на согласный кивок.
- Так вот, я считаю возможным предложить тебе, - на миг Шмидт замялся, - помочь мне в моих исследованиях.
- Помочь? В каком качестве?
- Я проведу несколько опытов – ничего могущего тебе повредить. Мне нужна всего лишь твоя готовность сотрудничать – принимать кое-какие препараты, сообщать мне о своем самочувствии и изменениях в проявлении способностей… Возможно, придется на несколько дней задержаться у меня – в подвале оборудована лаборатория, и я был бы признателен,…
- Нет, - оборвал его Эрик.
Выражение огорчения, проявившееся на лице Клауса, было настолько искренним и явным, что казалось гротескным.
- Зачем же так категорично? Я не прошу многого, Эрик. Несколько опытов, почти без ограничения твоей свободы передвижения. Я могу заплатить тебе столько, сколько необходимо. Тебе ведь сейчас нужны деньги.
- Я ухожу, - Эрик развернулся и направился к дверям. – Можете натравить на меня ЦРУ, но первым, о чем они узнают, будет ваша принадлежность к мутантам.
Шмидт посмотрел вслед удаляющемуся по коридору мжчине и с досадой покачал головой. Сейчас у него не было достаточных резервов, чтобы без потерь удерживать достаточно сильного и агрессивного мутанта, а потому Леншерру стоило позволить уйти. Но не спускать с него глаз.
- Ты ведь не хочешь остаться со своими способностями один на один, - бросил он Эрику вслед.
Тот на секунду остановился.
- Хочу, - и толкнул силовой волной обитую железом входную дверь.
Проезжая в дребезжащем автобусе мимо Томпкинс-сквер парка, он окончательно откинул мысль о том, чтобы скрываться – забирать мать из больницы в ее состоянии нельзя, да и бежать, по сути, было некуда. Оставалось только ждать развития событий.
С тех пор прошло уже больше полутора месяцев, однако за Эриком, вопреки его опасениям, не пришли ни люди Шмидта, ни ЦРУ, и постепенно он успокоился.

Глава вторая

Поездки в больницу всегда были для него даже более изматывающими и гнетущими, чем само осознание ее смертельной болезни. Его душило собственное бессилие что-либо изменить, и каждый раз, когда Эрик видел осунувшееся лицо матери, ее тускнеющий с каждым днем взгляд, он чувствовал ненависть не только к тем, из-за кого у нее развился рак, но и к себе самому – за неспособность помочь. На все вопросы о возможных улучшениях врачи только соболезнующее качали головами, и он понимал – в этом месте, пропитанном болью и равнодушием, ни на какие улучшения можно даже не надеяться.
Вот и сейчас, возвращаясь домой из больницы, Эрик не мог отделаться от ощущения бесполезности всех своих усилий. Да, денег с продажи дури хватало на оплату больничных счетов, но о том, чтобы перевести мать в клинику получше, где ей действительно смогли бы помочь – об этом не стоило и мечтать. Леншерр понимал, что без срочного высококвалифицированного лечения ей оставалось жить считанные дни, и что он никак не может изменить ситуацию. Отчаяние, накатывающее от этих мыслей, однако, надо было отгонять во что бы то ни стало – Эрик уже знал, как оно изматывает, лишает воли и сил жить дальше.
Упав на жалобно скрипнувший диван, он с полчаса просидел, бессмысленно глядя в потолок и в тысячный раз пытаясь придумать хоть что-то, способное изменить ситуацию к лучшему. Вариантов, как и всегда, не находилось. Эрик покосился на пересеченный глубокой царапиной циферблат часов на запястье и одним резким движением поднялся на ноги - прошлым вечером они с Морганом договорились встретиться неподалеку от пересечения 10й улицы и авеню Ди и весьма выгодно для обеих сторон обменять немаленькую партию кокаина на столь же весомую сумму. Эрик подумал, что Морган, конечно же, явится со всей своей шайкой и будет красноречиво предлагать сбить цену, но, услышав отказ, беспрекословно отдаст деньги – умение Эрика драться насмерть, с почти первобытной яростью, а так же его "легендарную везучесть", знали достаточно хорошо. Отделив нужное количество наркотика и вернув остатки обратно в тайник, Эрик двинулся по направлению к месту встречи. Время близилось к трем часам после полуночи. Тусклые фонари почти не освещали узкую улочку, однако в Алфавитном городе все еще кипела жизнь – откуда-то издалека слышались громкие голоса, перемежаемые скороговоркой рэпа из переносного магнитофона, мимо Эрика пронеслась, выжимая максимальную скорость и на секунду ослепив его фарами, машина с глубокой вмятиной на правом крыле. Пьяный хохот, послышавшийся на миг из-за то ли опущенного, то ли просто отсутствующего оконного стекла вполне красноречиво объяснял плачевный вид колымаги.
Еще на подходах к условленному месту встречи Эрик насторожился. Как он и предвидел, Морган привел всю банду: даже еще не видя ожидающих его, Леншерр по голосам уже понял, что там не менее десятка человек. И, судя по доносящимся звукам ударов, они уже успели с кем-то сцепиться. Быстро шагнув из-за угла, Эрик сначала даже облегченно вздохнул – это была не массовая свалка и не случайная встреча двух враждующих шаек, что означало бы срыв сделки и необходимость уносить ноги. Двое плечистых ребят сосредоточенно добивали ногами скорчившуюся на земле фигуру. Избиваемый уже не сопротивлялся, только пытался защитить от ударов живот и голову.
- Эй, Морган, - обратился Эрик к стоящему чуть поодаль местному авторитету. – Кого это вы?
- Да черт его знает. Сам нарвался. Мы предлагали отдать все ценное по-хорошему, а этот начал заливать что-то, ну и под шумок сбежать попытался, - Морган дернул плечом и снова отстраненно уставился на происходящее действо.
- Да что может быть с собой ценного у шатающегося по авеню Ди в половину третьего мальчишки? – хмыкнул Эрик. - У вас совсем что ли с финансами плохо, каждый цент дорог?
- Не, этот – богатенький, - влез в разговор стоящий неподалеку парень. – По нему за милю видно. Очередной папенькин сынок откуда-нибудь из верхнего Ист-Сайда.
Эрик скрипнул зубами и, нехорошо оскалившись, спросил:
- Вы идиоты? Или просто жить надоело? Да если он, сынок кого-нибудь из верхушки, сейчас откинется, его папаша потом весь Манхеттен перевернет, чтобы найти виноватых. И не надейтесь, что на вас никто не донесет – вы же знаете, сколько вокруг любопытных глаз и как легко небольшое вознаграждение развязывает языки.
- Стойте, - спокойно приказал Морган, и оба его головореза отошли от избиваемого парня. Тот, сдавленно простонав, попытался разогнуться и подняться на ноги, но был остановлен легким тычком под ребра, и свалился обратно.
- А тебе-то какое дело, Эрик? – прищурился Морган. – Не помню, чтобы ты когда-нибудь изъявлял желание к нам присоединиться. Так что давай сюда товар и иди своей дорогой. А мы разберемся.
- Думаешь, когда кого-нибудь из твоей шайки возьмут, он не сдаст остальных? А меня сдать будет выгодно вдвойне – и как присутствовавшего, и как вашего поставщика наркоты, - Эрик достал пакет и красноречиво пошелестел пальцами в воздухе. – Деньги. И никаких попыток сбить цену. Либо ищи нового дилера – мне уже надоел этот цирк.
Морган нахмурился, но спорить не стал, и пачка купюр перекочевала в руки Леншерра.
- А теперь с дороги, - Эрик прошел к скорчившемуся на земле парню и присел рядом, опираясь коленом о землю. – Ты встать сможешь?
- Мммхм, - выдохнул тот, с трудом фокусируя взгляд на Леншерре.
Эрик поморщился. Парень был, кроме всего прочего, абсолютно пьян. Кое-как подняв его на ноги, Эрик закинул его руку себе на шею и почти волоком потащил прочь – ноги тот переставлял плохо, к тому же, Эрик не был уверен, что у спасенного целы все кости. Но оставлять его на ночь на улице было нельзя – даже если его побоятся добить ребята Моргана, ночью по авеню Си и Ди шатается достаточно отвязных компаний, чтобы полубесчувственное тело не дожило до утра.
Самым трудным оказалось дотащить парня по лестнице до квартиры – Эрик успел последовательно проклясть сегодняшнюю встречу, жадность Моргана и богатенького придурка, потащившегося ночью в опасный район. Сгрузив его на диван, Леншерр выпрямился, пытаясь отдышаться и одновременно разглядывая спасенного. Примерно его возраста на вид и обычно, думается, весьма ухоженный, сейчас парень выглядел как покойник из тех, которых находят иногда по утрам в темных дворах. Вокруг правого глаза уже начал наливаться синяк, который грозил украсить всю правую половину лица вместе с рассеченной скулой. Белая рубашка, промокшая и испачканная в грязи, испятналась еще и кровью из многочисленных ссадин и разбитого носа. Эрик подумал, что пробуждение уже вырубившегося парнишки однозначно должно стать одним из самых неприятных в его жизни. До этого боль глушил алкоголь в крови, а вот с утра парню придется прочувствовать все прелести последствий уличной драки. Впрочем, Эрик не сомневался, что и драки-то толком не было. Он достаточно хорошо знал мордоворотов Моргана, после первого же удара которых мало кто мог подняться с земли. Если так посмотреть, этому идиоту еще повезло – решил Эрик, расстегнув больше напоминающую тряпку рубашку и внимательно осмотрев ребра на предмет переломов. После еще пары минут поверхностного осмотра, стало понятно: скорее всего, парень отделается синяками и ссадинами, что однозначно можно было считать большой удачей.
Решив довести доброе дело до конца, Эрик протер смоченной в антисептике тканью царапины и порез на скуле парня, укрыл того пледом и, оставив на столе пару таблеток обезболивающего и стакан с водой, ушел на кухню.

Глава третья

Пару секунд после пробуждения Чарльз чувствовал только легкое удивление от вида незнакомого интерьера вокруг, но в следующий миг пришла боль. Болело, по его ощущениям, все. Голова трещала и казалась чугунной, дышать было не то чтобы больно, но как-то не слишком комфортно, тело превратилось в один большой синяк, разбавленный ссадинами, а при неосмотрительной попытке поморщиться от боли Чарльз приглушенно взвыл, вскидывая руки к разом засаднившему лицу. Кое-как повернув голову, он обнаружил поставленный рядом кем-то великодушным стакан воды и белый кругляш таблетки. Понадеявшись, что его догадка верна, и неизвестный доброжелатель оставил именно способный облегчить его состояние анестетик, Ксавье дотянулся до воды и лекарства. В голове постепенно прояснялось. Он точно помнил устроенный Джоном мальчишник, помнил первые три бутылки джина, после которых компания и приняла решение отправиться в стриптиз-клуб куда-нибудь подальше от родного района, чтобы не попасться на глаза дотошным журналистам. Чуть хуже он помнил последние три стакана виски и неожиданно скрутивший его по пути от клуба приступ тошноты. Согнувшись пополам возле фонарного столба на обочине, Чарльз пытался прийти в себя, в то время как остальная развеселая компания, не заметив его отсутствия, скрылась из виду. Несмотря на то, что часть хмеля выветрилась из головы, заметно трезвее Чарльз не стал, и, покачиваясь, двинулся, кажется, куда-то в верную сторону. Ну, ему эта сторона на тот момент казалась верной. А спустя минут десять он наткнулся на компанию здоровенных и очевидно агрессивно настроенных ребят. Пожалуй, и правда стоило по первому же требованию отдать бумажник, но на тот момент Ксавье показалось, что он вполне способен убежать. Как выяснилось, он ошибся – оглушающий удар пришелся в правый висок, второй – под колени, а дальше Чарльз упал и удары посыпались градом – он помнил только свои жалкие попытки защитить живот и голову и отсутствие воздуха в легких. И, когда он уже попрощался с жизнью, методично избивающие его верзилы вдруг отошли в сторону – впрочем, подняться ему не дали – а потом его, вроде, подняли на ноги и долго куда-то тащили. Больше Чарльз не помнил ничего.
Видимо, некто достаточно великодушный или же расчетливый привел его к себе в квартиру и оставил на ночь – только кто и, главное, только ли из соображений гуманности. Ксавье прекрасно понимал, что, если его узнали, его вполне могут удерживать до получения выкупа, или использовать для шантажа, или…
В общем, первым делом стоило выяснить намерения вчерашнего спасителя. Чарльз, тихо зашипев сквозь зубы, поднялся и еще раз прислушался к ощущениям в теле. То, что он мог удержаться на ногах, уже радовало. Ксавье прошел к двери из комнаты и попал в крохотную прихожую. На всякий случай дернув входную дверь и убедившись, что она заперта снаружи, Чарльз толкнул вторую, располагавшуюся напротив. Его взгляду открылась маленькая кухонька, на которой, несмотря на очевидную бедность обстановки, царила идеальная чистота. Третья дверь вела в совмещенный с ванной санузел. Чарльз посмотрел на себя в зеркало – правую часть лица украшал синяк и покрытый корочкой запекшейся крови порез, под левым глазом залегла глубокая тень, а подбородок расчертила длинная царапина. Тот еще видок. Он наскоро умылся и вышел, перед этим подметив для себя факт, что в стаканчике возле зеркала стоят две зубные щетки – кто бы ни был его спаситель(или похититель?), он живет не один. Вернувшись в комнату, в которой провел ночь, Чарльз внимательно осмотрелся. Потертый диван у одной стены, односпальная кровать – у другой, возле окна небольшой стол, на стене неподалеку – шкафчик и несколько фотографий в простых рамках светлого дерева. Подойдя ближе, он разглядел снимки – они явно были сделаны в разное время, однако на всех фигурировали два человека – женщина, сначала, хоть и не молодая, но все еще хранящая миловидность, потом все более потерянная и осунувшаяся, и, видимо, ее сын – на паре кадров совсем мальчишка, на одном – юноша лет 19ти, еще на двух – явно старше. Секунду посомневавшись, Чарльз заглянул в стоящий в углу шкаф – так и есть, часть была занята мужской одеждой, часть же – женской. В шкафчике, висящем на стене, куда Ксавье тоже сунул нос, мотивируя это необходимостью полностью осознавать обстановку, кроме всякого бытового хлама, его внимание привлекли пузырьки и баночки с лекарствами. Львиную долю названий он хорошо знал – обычно их прописывали онкологическим больным, а еще часть явно представляла собой обезболивающие.
Итак, кем бы ни был спасший его парень, он скорее всего жил с матерью, отсутствие которой можно объяснить либо работой – что маловероятно при таком списке недешевых и не покупаемых просто так лекарств в доме, либо серьезным заболеванием, вполне возможно, потребовавшим госпитализации. Оставалось дождаться хозяина квартиры, а дальше, пожалуй, действовать по ситуации. Кроме всего прочего, Чарльз постепенно вспоминал разговор своего спасителя с кем-то из напавшей банды – кажется, он приторговывал наркотой или чем-то в этом роде. Ситуация нравилась Ксавье все меньше и меньше, хотя внутренне он верил, что парень с фотографий, так бережно обнимающий женщину на одном из снимков, просто не может быть действительно плохим человеком.
Ждать пришлось недолго. Услышав скрежет ключей в замке, Чарльз напрягся и выпрямился, моментально вынырнув из смутной полудремы. Короткая пауза, во время которой пришедший, судя по звукам, разувался, показалась Чарльзу вечностью. Когда в дверном проеме появилась подтянутая фигура в черной водолазке и потертых джинсах, Ксавье подавил желание вскочить на ноги.
- Дергаешься – значит, точно цел, - заговорил вошедший. – Когда я тебя только увидел, решил было, что придется еще и в ближайшую больницу тащить.
- Спасибо, - после секундного замешательства опомнился Чарльз. – Они бы меня, наверное, убили.
- Обязательно убили бы. Не буду спрашивать, что тебе понадобилось в трущобах ночью, но кретин ты редкостный.
Чарльз согласно кивнул.
- Я могу как-нибудь отблагодарить? – спросил он. – В смысле, денежное вознаграждение, или, может, помочь чем-то?
- Тебя как зовут? – перебил спаситель.
- Чарльз Ксавье. Я действительно хотел бы как-то отплатить за помощь, все-таки ты тоже рисковал, ну и те ребята…
- Значит, так, Чарльз Ксавье, - тот бросил на него пронзительный и, как показалось Чарльзу, рассерженный взгляд. – Собирайся, выметайся отсюда, доберись нормально до дома и забудь, что меня видел. Это будет очень уместной благодарностью.
Чарльз понял, что ему незатейливо указывают на дверь.
- Ты мне хоть свое имя скажешь? – со слабой надеждой спросил он.
- Эрик Леншерр, - неожиданно покладисто представился собеседник. – Всё?
- Да, всё, - автоматически согласился Чарльз. – Вернее, нет, подожди. Я же вижу, что тебе пригодилась бы помощь. Почему…
- Тебя обратно Моргану с компанией сдать? Или по-хорошему с глаз исчезнешь? – Эрик досадливо поморщился, но что-то в его голосе вселяло уверенность в полной серьезности угрозы.
- Хорошо, ухожу, - примирительно вскинул руки Чарльз. – Еще раз спасибо.

Вернувшись домой, Чарльз тихо прошел к себе – объяснять собственный внешний вид не было ни сил, ни желания – и осторожно сел в удобное кресло, поморщившись от боли в отбитом боку. Действие анальгетиков заканчивалось, и тело постепенно начинало ныть, причем, судя по ощущениям, во всех местах сразу. Устроившись поудобнее, он прижал пальцы к виску – привычка с детства, именно так Чарльзу почему-то было удобнее всего сосредотачиваться, и глубоко задумался. Личность спасителя не давала Ксавье покоя. Его удивляли мотивы Эрика, как и тот факт, что он не побоялся оставить его у себя в доме, а после – спокойно отпустил. А ведь Чарльз мог бы привести копов, устроить расследование.
«А меня сдать будет выгодно вдвойне – и как присутствовавшего, и как вашего поставщика наркоты» - знал ли Леншерр, что Чарльз отлично помнил весь его разговор с тем парнем? Да, ему в тот момент не было дела до разговаривающих в стороне, но, как это иногда бывало с Чарльзом, чужие голоса зазвучали для него так ясно, словно он стоял в паре шагов от говоривших, и отпечатались в памяти прочно – он мог бы пересказать весь диалог с дословной точностью. Так почему же Эрик…? Эту мысль Ксавье так и не закончил, провалившись в сон.
Через два дня, поздним утром, почти оправившийся Чарльз задумчиво водил кончиками пальцев по боку чашки с кофе в одном из многочисленных кафе неподалеку от своего дома. Мойра МакТаггерт опаздывала уже почти на полчаса и, увидев еще у стеклянных дверей ее облаченную в строгий костюм фигуру, Чарльз вздохнул с облегчением.
- Привет, - он вскочил и вежливо отодвинул перед ней стул. – Надеюсь, я не оторвал тебя от дел государственной важности. Женщины на страже порядка – это более чем соблазнительно, кроме того…
- Заканчивай, Чарли, - кокетливо усмехнулась Мойра. Эту пластинку она слышала уже далеко не впервые. – Выкладывай, что там у тебя? Дела государственной важности пока что обходят меня стороной, однако рутинные обязанности не дремлют – с трудом выкроила час на перерыв.
- Тогда перейдем в режим экстренного вещания, - он махнул рукой проходящему официанту. – Латте и чизкейк для дамы.
МакТаггерт улыбнулась – Чарльз в очередной раз угадал ее мысли насчет заказа. Помнится, пару лет назад за такие умения к нему привязалась кличка «телепат», но, как только грянули сначала беспорядки, а потом и облавы на скрывающихся в неблагополучных районах мутантов, подобных словечек стали стараться избегать, и прозвище само собой забылось.
- Так вот! – Чарльз лучезарно улыбнулся. – Мне буквально жизненно необходимо, чтобы ты разузнала для меня кое-что об одном человеке. У меня есть его имя, фамилия и точный адрес.
- И кто же этот заинтересовавший тебя несчастный? – с оттенком удивления в голосе спросила Мойра. – Что именно ты хочешь о нем узнать?
- Его имя – Эрик Леншерр, адрес, - Чарльз положил на стол свернутый вдвое листок бумаги, - я предусмотрительно записал. Что я хочу знать? Всё. Всю информацию, которая у вас есть. И о родственниках тоже, если это будет не слишком сложно.
Мойра развернула лист и вчиталась в округлый ровный почерк.
- Ист-Виллидж? Зачем тебя туда занесло?
- Долгая история, - Чарльз поморщился. – Могу сказать только, что мне там категорически не понравилось.
Понимающе хмыкнув, МакТаггерт аккуратно отпила из чашечки.
- Я предполагаю, те три ссадины, которые я вижу, и не до конца сошедший синяк под глазом – это подарки именно оттуда, извини за бестактность?
Ксавье кивнул, сдержав желание поморщиться.
- Вот только не говори мне, что, прежде чем начистить тебе…лицо, этот, - Мойра сверилась с бумажкой, - Эрик Леншерр представился.
Секунду Чарльз непонимающе смотрел на нее, а потом быстро поправил:
- Нет, нет, что ты. Он в некотором роде мне помог. Я имею в виду, он меня точно не бил.
- То есть, ты ищешь информацию не для того, чтобы страшно отомстить? – Мойра хихикнула.
- Конечно, нет. Разве я стал бы…?
- Да-да, я помню про твой пацифизм, - Мойра бросила взгляд на часы и поднялась. – Увы, мне пора. Завтра подходи сюда же часам к пяти – думаю, к тому времени я уже все узнаю.

Глава четвертая

Услышав, как кто-то нагло барабанит во входную дверь, Эрик насторожился. Кстати, одной из причин, по которой у входа не было звонка, было именно отсутствие визитеров. Но визитер неожиданно явился, и теперь колотил по двери, судя по звукам, чуть ли не ногами. По всей вероятности, копы. Неужели тот мальчишка его сдал, неблагодарная тварь? Нужно было, наверное, еще той ночью вызвать такси и отправить его в какую-нибудь больницу пореспектабельней. Неосознанно задержав дыхание, Эрик сидел без движения, надеясь, что непрошенные гости уйдут, и у него будет время исчезнуть из этой квартиры. Однако стук не смолкал, мало того, через пару минут к нему прибавился подозрительно знакомый голос.
- Эрик! Эрик Леншерр, если ты дома – а я уверен, что ты дома – открой дверь. Нам нужно поговорить, это для твоего же блага.
С полминуты Эрик соображал, а затем его осенило. Тот самый придурок, не к ночи будь помянут. Имени он, как назло, не помнил, но это однозначно был именно спасенный парнишка. Пожалуй, Леншерр и не подумал бы открывать, если бы не сказанное из-за двери «это для твоего же блага». Такие фразы, как правило, сулили еще большие неприятности.
Рывком распахнув дверь, Эрик с мстительным удовольствием пронаблюдал, как визитер пытается вернуть утерянное равновесие.
- Что надо? – неинтеллигентно поинтересовался Леншерр, поняв, что падать гость не будет.
- Ты ведь меня помнишь, да? Я Чарльз Ксавье, ты меня вытащил от тех ненормальных с неделю назад.
- Соскучился по «ненормальным», Ксавье? – поднял брови Эрик. – Я же еще в прошлый раз сказал тебе забыть о моем существовании.
- Подожди, слушай. Может, впустишь меня? Неудобно разговаривать через порог, - осторожно отодвинув опешившего Эрика, Чарльз угрем проскользнул в квартиру. – А разговор у нас будет долгий.
Устроившись на деревянном табурете на кухне, Ксавье принялся излагать. Именно «излагать», ни под какое другое определение его действие категорически не подходило. Вслушиваясь в полную логических доводов и мягких уговоров речь, Эрик чувствовал, что впадает все в большее недоумение. Ксавье еще раз изъявлял свою горячу благодарность, затем вроде бы намекнул на связи в ЦРУ, чем заставил Эрика порядком напрячься, потом принес свои соболезнования его матери (Эрик сжал зубы, сдерживаясь, чтобы не вытолкать юнца взашей), а потом… На секунду Леншерру показалось, что он ослышался.
- Что?
- Я говорю, что оттуда, где твоя мать лечится сейчас, ей дорога только на небеса.
- Слушай, ты. Ты сейчас в окно вылетишь, напыщенный ублюдок!
Чарльз возмущенно выпрямился.
- Леншерр, ты ненормальный. Дослушай сначала. Я могу помочь тебе перевести твою мать в нормальную больницу. От тебя ничего не требуется, кроме официального согласия – ее ведь, насколько я знаю, уже признали недееспособной?
- С какой радости тебе это делать?
- Считай это моей благодарностью. Эрик, серьезно – ты мне жизнь спас, хотя по логике вещей должен был поступить точно наоборот.
- Уже начинаю жалеть, что не поступил, - буркнул Леншерр без прежней агрессии в голосе.
Не взвешивая плюсов и минусов, не прикидывая, что может потребовать новоявленный благодетель взамен, Эрик уже знал, что согласится – не было в мире такой вещи, которой не стоил бы шанс выжить для матери.
- Ну так что, по рукам? – вскинул подбородок Чарльз.
- По рукам, - Эрик кивнул. – Что я должен сделать?
- Явиться завтра в половину десятого утра в больницу. Буду ждать у входа. Нужно подписать пару бумаг и оформить перевод. Думаю, потом ты захочешь сопроводить свою мать в новую клинику, не так ли?
- Хорошо. Что-то еще?
- Нет-нет, ничего, - в последние слова Чарльза Леншерру верилось слабо, и совсем не зря.
Первым, что он услышал на следующий день после того, как все дела с переводом из одной клиники в другую, сияющую чистотой и стерильностью, были улажены, а Эрик, наконец, вызнал все, что хотел у назначенного его матери личного лечащего врача – солидного мужчины лет пятидесяти с лощеным скуластым лицом – было чарльзово:
- Эрик, я имею некоторое представление о том, чем ты сейчас зарабатываешь на жизнь. Мне кажется, это не слишком верно как с точки зрения морали, так и из соображений твоей же безопасности. Ты не хочешь…сменить вид деятельности?
«Все-таки знает, - понял Эрик. – Видимо, говорить придется начистоту».
- Обязательно. Чтобы зарабатывать на собственное пропитание, мне хватит и работы грузчика. Можешь не беспокоиться, - сухо ответил он.
- Грузчика? Зачем же так радикально? У тебя есть образование, Эрик?
- Это имеет какое-то значение?
- В компании моего отца во всяком случае найдется вакансия более перспективная, чем перетаскивание грузов с места на место, - Чарльз дружески улыбнулся.
- Послушай, парень, - нахмурился Эрик. – Я по гроб жизни благодарен тебе за то, что ты сделал для мамы, и если это нужно будет как-то отработать – ты знаешь, где меня найти. Но хватит уже играть в благодетеля. Не заигрывайся. Я достаточно ясно намекаю?
- Э…Да, - судя по голосу, Ксавье порядком опешил. – Как скажешь.
Еще с десяток секунд помолчав, он добавил:
- Деньги за лечение будут переводиться на счет больницы автоматически, в случае чего – у доктора Джонса есть мои контакты – обращайся.
- Обязательно, - по тону Эрика было понятно, что «обращаться» он будет вряд ли.
- Ну…тогда до встречи, что ли. Приятно было снова увидеться.
- Прощай, - Эрик развернулся, но, резко остановившись, скомканно добавил: - Спасибо.
И быстро зашагал прочь, пытаясь разобраться в хаосе мыслей и эмоции. Он почти чувствовал спиной, как Чарльз задумчиво смотрит ему вслед.

Глава пятая

Очередной семинар по проблемам генетики проходил нестерпимо скучно – докладчик второй час представлял свою работу, содержащую, по мнению Чарльза Ксавье, в равных пропорциях прописные истины и абсолютные глупости, являющиеся, очевидно, его собственными выводами. Чарльз развлекался тем, что лениво считывал мысли окружающих – в большинстве своем они думали о посторонних вещах и, какое совпадение, столь же катастрофически скучали.
Дар телепатии проявился у Чарльза с год назад. И поначалу он этому абсолютно не обрадовался – чужие мысли самовольно вламывались в голову и не давали соображать, контролировать способность не получалось, а постоянный шум на задворках сознания грозил свести с ума. На первые два месяца Ксавье даже заперся дома и прервал почти все контакты с обществом – он обоснованно опасался раскрыть свой дар, ответив на вопрос прежде, чем его зададут вслух - а пару раз такое чуть не произошло. Впрочем, вскоре он путем проб и ошибок научился контролировать телепатию и даже снова преисполнился исследовательским духом. К его глубокому разочарованию, как Чарльз не бился, сила его, видимо, была весьма ограничена. Считывать сиюминутные мысли и желания людей выходило на раз, с какого-то момента начало выходить транслировать в чужое сознание нужные образы – но не более. С месяц безуспешно пропытавшись воздействовать на поступки окружающих, Чарльз почти бросил эту затею, рассудив для себя, что и такие возможности весьма интересны.
Вот и сейчас, со скуки проглядывая мысли ученых мужей, он порой не мог сдержать улыбки – о столь далеких о науке вещах думали присутствующие. Передав сидящему напротив почтенному профессору лет за пятьдесят образ легкомысленной блондинки в бикини, Чарльз мысленно хихикнул и переключился на его соседа. И замер. Он никогда не думал, что мутанта можно почувствовать телепатически – однако это было так. Человек, мысли которого он пытался прочесть, был таким же, как и сам Чарльз. Ксавье чувствовал это так же ясно, как собственный дар.
С трудом дождавшись окончания доклада, Чарльз поднялся, стараясь не упустить из виду фигуру нововыявленного мутанта. Ксавье казалось даже, что он видит этого мужчину не в первый раз. Догнать его вышло только у выхода.
- Здравствуйте, - Чарльз мимолетно дотронулся до плеча мужчины. – Меня зовут Чарльз Ксавье, работаю в области генетики. У вас не найдется лишнего получаса?
Мужчина остановился и обернулся.
- Клаус Шмидт. Лишнего – вряд ли, но если вы располагаете какой-либо важной информацией…
Чарльз поднял пальцы к виску и телепатически ответил, наслаждаясь возникшим на лице Шмидта выражением приятного удивления:
- Да. Думаю, я могу заинтересовать вас в достаточной мере.
- Определенно можете, молодой человек, - Шмидт пристально разглядывал его. – Полагаю, нам будет удобнее поговорить где-нибудь в менее людном месте.
Чарльз кивнул, улыбаясь. Себе подобного он встретил впервые и столь дружелюбный прием его воодушевил.
В небольшом ресторанчике, куда они пришли, народу было ровно столько, чтобы позволить их беседе оставаться неслышной, но и не мешать разговору.
- Итак, Чарльз, насколько я понимаю, вы – телепат?
- Именно, - Ксавье кивнул. – А вы, если позволите поинтересоваться?
- Поглощение и преобразование энергии. Значительно менее примечательно, не правда ли? Но сейчас не об этом. Буду очень благодарен, если вы расскажете мне о своем даре чуть подробнее…коллега, - после секундного промедления добавил Шмидт.
- Да, конечно. Телепатия. Я, честно сказать, понял, что могу читать мысли других людей всего с год назад.
- А до этого – никаких признаков?
- Нет, что-то проявлялось, но совсем слабо: иногда мне казалось, что я могу почувствовать чужое настроение, или угадать желание, или услышать разговор издалека яснее, чем если бы полагался только на органы слуха.
- Любопытно. И насколько ваши способности…развиты? – Шмидт, как показалось Чарльзу, скрывал какое-то напряжение, особенно ясно проявившееся при этом вопросе. Однако Ксавье не обратил на это особого внимания.
- Я не думаю, что их можно действительно развить, - огорченно отозвался он. – Сколько я ни пытался, моим единственным успехом стало усмирение дара – чужие мысли поначалу, знаете, глушили даже мои собственные. Но я так и не продвинулся дальше чтения сиюминутных размышлений, телепатического разговора, ну и, если чуть напрячься, трансляций мысленных образов.
Шмидт задумчиво покачал головой.
- Я думаю, вы ошибаетесь. Все ваши трудности из-за позднего проявления дара – именно поэтому вам так трудно с ним совладать. Возможно, со временем вы сможете куда больше.
- Надеюсь, что будет именно так, - Ксавье улыбнулся.
- Я могу вам в этом немного помочь, если вы, в свою очередь, поможете мне. Хотя в данном случае вы поможете не столько мне, сколько человечеству в целом.
- Каким же образом? – Чарльз был заинтересован.
- Мои исследования, в которых я бы хотел попросить вас поучаствовать, подразумевают глубинное изучение мутировавших клеток. И, поскольку мутанты явно находятся на более высокой ступени развития, некоторые их особенности могли бы послужить человечеству неоценимой поддержкой. Подумайте только, Чарльз, какие горизонты могут нам открыться.
Ксавье взволнованно подался вперед, к собеседнику, словно заразившись его энтузиазмом. Клаус Шмидт, первый встреченный им мутант, в этот момент казался ему и воплощением идеального ученого, увлеченного своим делом и готового на все ради этого. Даже легкие нотки неестественной напряженности, которые он, забываясь, то и дело вылавливал из сознания Шмидта, казались ему незначительными – за прошедший год Ксавье привык, что ни одно сознание ни единой секунды не бывает идеально чистым от дурных мыслей или же эмоций. Он уже был готов принять участие в любом исследовании и в любом, даже самом сумасшедшем, проекте.
- Да, конечно, я представляю себе! В чем нужна моя помощь? – откликнулся он.
- Во-первых, - Клаус потер переносицу, словно бы не зная, как продолжить, - мне, вероятнее всего, понадобится ваша помощь как…подопытного, - он умолк, испытующе глядя на Чарльза.
- Никаких проблем, - легко отозвался тот и осведомился со смешком, – Я надеюсь, вы не будете резать меня на части?
- Что вы, коллега, - Шмидт добродушно рассмеялся. – От вас потребуется всего-навсего генетический материал, прием некоторых препаратов – не волнуйтесь, ничего опасного для вашего здоровья, – и регулярное присутствие в моей маленькой скромной лаборатории. И, я уверен, вместе мы сможем изменить этот мир. Ну так что, вы согласны?- он протянул руку для рукопожатия.
- Да, безусловно, - Чарльз, немного нервничая от представлявшейся ему важности момента, крепко пожал протянутую ладонь.
- В таком случае, я предлагаю выпить за наши будущие открытия, - Шоу взмахом руки подозвал официанта. – Здесь подают очень неплохое вино.

Глава шестая

Через два дня после встречи с Клаусом Шмидтом, и за два дня до встречи следующей, заранее обговоренной, на которой они уже должны были приступить к исследованиям, Ксавье изводился дома. Ему катастрофически не терпелось приступить к исполнению обещанных Шмидтом грандиозных планов, и время ползло возмутительно медленно. Когда тишину кабинета огласил звонок телефона, задумавшийся было о чем-то своем Чарльз даже вздрогнул от неожиданности. Однако еще больший сюрприз ждал его, когда он добрался до аппарата и поднял трубку.
- Добрый день. Ксавье? – послышался из трубки напряженный голос Эрика Леншерра, того самого неконтактного спасителя.
- Он самый. Здравствуй, Эрик. Что-то произошло?
Некоторое время в трубке молчали, а затем Эрик явно через силу выдавил:
- Ты не мог бы приехать в клинику, где лежит моя мать, если тебе не сложно? Ей с недавних пор стало значительно лучше, и она очень хочет лично выразить тебе благодарность.
- О, да ей не о чем беспокоиться – я сделал то, что был должен, - начал было Чарльз, но Эрик в меру вежливо и бескомпромиссно перебил его:
- Она действительно хочет тебя увидеть.
- Хорошо, - Ксавье подумал, что миссис Леншерр очень повезло с сыном. – Буду где-то через час.

Чарльза в клинике узнавали сразу – он регулярно бывал там в рамках обучения, и несколько раз – по делам фирмы отца. Одна из медсестер провела его к палате матери Эрика и, заверив в «необычайных улучшениях здоровья мисс Леншерр» удалилась. Ксавье, толкнув дверь, тихо зашел. И резко остановился у порога. Знакомое почти до дежа вю чувство – в палате присутствовал мутант. Быстро пробежавшись по сознанию обратившей к нему взгляд мисс Леншерр и не найдя ничего необычного, он впился глазами в сидящего у ее кровати Эрика. Ошибки быть не могло – этот молодой человек был мутантом, притом, мутантом сильным и совладавшим со своим даром куда раньше и лучше Чарльза. Заставив себя успокоиться и дружелюбно улыбнуться обоим, Чарльз подошел ближе.
- Здравствуйте, миссис Леншерр, здравствуй, Эрик.
- Это Чарльз Ксавье, мама. Ты хотела его видеть, - обратился Эрик к матери.
- Да, я помню, - голос миссис Леншерр был слабым, почти на грани слышимости, но в ее разуме Чарльз читал глубокую и искреннюю благодарность.
Впрочем, сейчас его мысли были заняты немного другим – он полуавтоматически ответил на благодарности, сердечно попросив миссис Леншерр не беспокоиться и оставить излишние волнения хотя бы до полного выздоровления и еще с полчаса проговорил с несчастной больной на всевозможные темы, отвечая на вопросы, касающиеся его самого и мира за дверьми больницы. А потом незаметно послал проходящей мимо медсестре будто бы ее собственную мысль о том, что посетителям пора покинуть палату столь опекаемой женщины и дать ей отдохнуть.
Как только Эрик вышел вслед за Чарльзом в светлый и просторный коридор, тот мертвой хваткой вцепился в его запястье.
- Эрик, мне жизненно необходимо с тобой поговорить. Вокруг клиники разбит небольшой парк. Прогуляйся со мной там, будь другом.
- Ну и о чем? – тщательно скрывая удивление, спросил Эрик.
Ветка дерева хлестнула Чарльза по плечу, и он смешно фыркнул, отряхиваясь от посыпавшихся с нее капель недавно прошедшего дождя.
- Ты тоже мутант? Не пытайся мне лгать – я телепат, и неплохо чувствую обман. Как и твою мутацию.
Эрик приостановился и удивленно оглянулся.
- Прекрасно. В таком случае, прочь из моей головы, телепат. Иначе на тебя абсолютно случайно и независимо от моей мутации упадет ближайшая железная балка.
- То есть, управление металлом? – Чарльз с интересом уставился на него. – Не беспокойся, я не читаю твои мысли. Вообще не имею привычки лишний раз лезть людям в головы без их на то желания.
- Да, именно. Что еще ты хочешь узнать?
- И давно ты можешь использовать мутацию?
- С детства.
В глазах Чарльза на миг заиграло искреннее восхищение.
- Удивительно. Ты силен. От тебя просто исходит сила, я чувствую ее, даже когда не читаю твой разум. Эрик, я хочу попросить у тебя помощи.
Чарльз не был уверен, что ему нужна помощь именно от Эрика – скорее, ему хотелось ближе сойтись с этим странным и сильным, но настолько неприветливым мутантом, а другой приемлемой возможности он не видел. Кроме того, Ксавье ясно понимал, что Эрик не сможет отказаться из соображений банальной благодарности, и, следовательно, у него будет неплохая возможность хотя бы разговорить этого чудака. Для начала.
- Помощи? – прервал его размышления Леншерр. – В чем?
- Я буду очень признателен, если ты поможешь мне полностью совладать с моими способностями. По крайней мере, расскажешь, как это получилось у тебя. Я, знаешь ли, - Чарльз предпочел немного слукавить, - не всегда могу даже целиком контролировать их.
С полминуты Эрик внимательно смотрел на него, словно ища скрытый подвох, но потом сдержанно кивнул:
- Хорошо. Чем смогу.
- В конце концов, - ободряюще улыбнулся ему Чарльз, - мутанты должны держаться друг друга.
- Возможно.

Глава седьмая

Полторы недели спустя
- Я знаю еще одного мутанта, - поделился с Леншерром Чарльз.
Они сидели в небольшом сквере недалеко от Мэдисон авеню. За пару минут до этого Эрик рассказывал, как впервые поднял тяжелый железный бак в воздух и обрушил на бешеную собаку соседа, не дававшую ни маленькому Эрику, ни его матери прохода. Чарльз, смеясь, замечал, что с такими историями учителя из Эрика не выйдет.
«Ну, мало ли, - говорил Ксавье. – Вдруг однажды мы решим открыть школу для юных мутантов, чтобы им легче было справиться со своим даром?». Эрик в ответ только ухмылялся, отнекиваясь и поминая собственную нелюбовь ко всем существам, не достигшим возраста согласия, без исключения. Но сразу после упоминания о «другом мутанте» он вдруг стал предельно серьезен.
- Кто?
- О, он ученый, - Чарльз довольно прищурился. – Я бы сказал, он блестящий ученый. Я помогаю ему с опытами – мы считаем, что изучение мутаций может не только примирить мутантов с человечеством, но и скрепить их союз…
- Имя ученого? – прервал его Эрик. – Просто назови мне его имя.
- Клаус Шмидт, - Ксавье встревожено вгляделся в лицо друга. – Что-то не так? У тебя странное выражение лица.
- Что за эксперименты? В чем ты ему помогаешь?
- В исследованиях, само собой, - Чарльз рассмеялся, хлопнув Эрика по плечу. – Ну и, кое-какие опыты он, конечно, проводит на мне, но я контролирую процесс – это ничего не значит.
Подлокотник скамейки под ладонью Чарльза еле заметно дрогнул. Леншерр почти рассерженно уставился на него.
- Слушай, Ксавье, ты, конечно, самостоятельный человек, но мой тебе совет – немедленно откажись от всех опытов, которые затрагивают тебя лично. Я встречал этого Шмидта в прошлом и не скажу, что наша встреча была приятной.
- Он пытался причинить тебе вред?
- Нет. Тоже предлагал поучаствовать в экспериментах в качестве подопытной крысы. У меня хватило ума отказаться.
- Он же не пытался удержать тебя силой?
- Нет, - Эрик покачал головой. – Просто позволил мне уйти. Я думаю, на тот момент он не мог меня удерживать.
Чарльз неопределенно повел рукой в воздухе.
- Ты слишком враждебно смотришь на мир, тебе так не кажется? Клаус Шмидт - всего лишь увлеченный своим делом ученый, он и не стал бы пытаться удержать тебя против твоей воли.
- Он пытался шантажировать меня связями с ЦРУ. Не будь идеалистом - он явно не так прост, как кажется.
- Я не видел дурного у него в мыслях.
Эрик страдальчески свел брови.
- Чарльз, ты сам говоришь, что не можешь читать глубже тех раздумий, которые находятся на поверхности сознания. Если он знает об этой твоей особенности – а он, если я верно понял, знает, - ему не составит труда скрывать свои планы.
- Не думаю, что это так. Эрик, исследование мутаций - это действительно важная проблема для нынешнего человечества. Если они смогут выяснить больше о нас…
- Им легче будет нас уничтожить. Вычислить, сломить, ограничить наши способности и использовать в своих интересах. Это очевидно.
Ксавье с укоризной покачал головой.
- Успокойся. Люди не так плохи, как тебе кажется. По сути, разница между нами и людьми только в наличии сверхспособностей. Не так много, чтобы стать пропастью.
- Вполне достаточно. Кроме того, даже мутанты могут быть нам враждебны.
- Все против всех, Эрик? Я не вижу в мыслях Шмидта никаких дурных намерений, и никогда не видел. Все будет в порядке.
Леншерр снова нахмурился и красноречиво махнул рукой, поставив в обсуждении точку.

Две недели спустя
Чарльз рассказывал о человеческих мыслях. Эрик слушал в пол уха, улавливая основной смысл – телепат восторгался.
- Даже та малая часть чужого сознания, которую я слышу, каждый раз восхищает меня. Это удивительно, поразительно. Я никогда так ясно не осознавал индивидуальность каждого человека, как сейчас, - говорил он, и Леншерр не мог не подмечать восторженный блеск глаз юного ученого.
Чарльз удивлял его и был в некотором роде непостижим. Эрик чувствовал, как изначальное его отторжение и неприязнь к избалованному папенькиному сынку тают, сменяясь интересом, разбавленным некоторым желанием понять этот кладезь идеализма.
Ксавье иногда даже можно было назвать забавным, но в то же время он был достаточно серьезен. Он упорно не хотел видеть дурное в людях, ухитряясь опровергать даже самые железобетонные доказательства, которые Эрик то и дело приводил. Леншерр уже почти перестал спорить – понял, что в данном случае это бесполезно.
Телепатия Чарльза, к искреннему расстройству обоих, развиваться не желала категорически, так и оставаясь на том же уровне. Разве что, как говорил Чарльз, сил на чтение чужих мыслей теперь почти не уходило – это окончательно стало естественным.
Несмотря на изначальный уговор, затрагивавший исключительно помощь в освоении дара, Эрик постепенно понял, что привык к регулярным встречам и разговорам, в которых он впервые в жизни мог не скрывать факта своей мутации, как привык и к чарльзовой восторженности и вере в лучшее. Это перестало казаться раздражающим, хотя он все еще считал такой подход абсолютно неразумным.
Постепенно Ксавье стал вхож во многие сферы жизни Эрика, куда тот раньше не подпускал никого. Визиты в клинику к миссис Леншерр они давно совершали вместе, и когда Леншерр вдруг приходил один, мать с тревогой интересовалась, не заболел ли «тот милый юноша».
Иногда Эрику казалось, что его медленно и аккуратно приручают, однако невинный вид Чарльза и его непосредственное дружелюбие не давали ему утвердиться в своих подозрениях относительно таких проработанных и далекоидущих планов.

Два с половиной месяца спустя
- Ты часом не заболел? – подозрительно спросил Эрик, прервавшись посреди разговора.
- Нет, - удивился Чарльз. – С чего ты взял?
- Хреново выглядишь в последнее время, - Леншерр пожал плечами. – Бледный, и синяки под глазами.
- Нет-нет, все в порядке, - заверил его Ксавье, а вечером долго разглядывал в зеркале в ванной собственное отражение, поймав себя на том, что в последние недели и правда ощущает упадок сил.
Он продолжал работать со Шмидтом в лаборатории почти все свое свободное время, и с каждой неделей опыты становились все сложнее. От части Клаус его даже вежливо отстранил, сказав, что для столь тонких исследований нужно больше практики. При этом ученый почти каждые несколько дней просил Чарльза принять новые виды препаратов – по его собственным словам, проверял реакцию мутировавшего организма и «в этом нет ничего опасного – разве я стал бы причинять тебе вред?»
На следующий день, сидя в лаборатории и слушая очередной рассказ мистера Шмидта об их общих последующих планах, Ксавье окончательно отбросил зародившиеся было подозрения и безропотно вколол себе дозу испытываемой сыворотки.

Глава восьмая

На следующий день Чарльз позвонил в дверь дома коллеги чуть раньше обычного. Проснувшись с утра, он с трудом поднялся – перед глазами плясали черные круги, а колени подгибались. С отвращением залив в себя чашку кофе, которая не возымела почти никакого действия, он предположил, что это состояние действительно является реакцией на один из новых препаратов, и поспешил спросить совета у первого, кому доверял в плане научных исследований.
Клаус Шмидт открыл дверь сразу же.
- Чарльз? Приятный сюрприз в такое время.
- Извините, - прохрипел Ксавье, облокачиваясь о косяк в поисках равновесия.
- Что с вами, мальчик мой? – Шмидт быстро обхватил его за плечи, заводя в дом. – Плохо себя чувствуете?
- Да. Простите за то, что беспокою в такую рань, но мне кажется, что-то из последних препаратов дало такую…интересную реакцию.
- Ничего страшного, - Клаус кивнул показавшейся в коридоре Энджел и сделал незаметный жест. – Пойдемте, спустимся в лабораторию. А по пути расскажете мне, что именно с вами не так.
- Почти ничего не вижу, - Чарльз остановился, поднося руку к лицу. – С утра просто мутилось в глазах, а сейчас - все хуже и хуже, и очень тяжело двигаться.
- Тц-тц-тц, - сокрушенно покачал головой Шмидт, укладывая его на кушетку. – Ложитесь.
На секунду он пропал из виду, и Ксавье, чувствуя, как его постепенно уносит в беспамятство, прикрыл глаза.
- Дайте руку, - послышался будто бы издалека голос Клауса. Чарльз почувствовал прикосновение иглы шприца и хотел спросить, что именно ему вкалывают, но в этот момент кто-то выключил свет.

продолжение в комментариях

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, персонажи: Angel Salvadore, персонажи: Emma Frost, персонажи: Sebastian Shaw, персонажи: Charles Xavier / Professor X, категория: утренник, рейтинг: PG

---

[silver_autumn]

Название: Laugh at Locksmiths
Автор: Lantean_Drift
Переводчик:  silver_autumn
Артер:  sogeprophet
Бета:  Sautille
Жанр: hurt/comfort, ангст, романс
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Эрик/Чарльз
Размер: мини
Дисклеймер: всё напрокат
Оригинал здесь
Разрешение на перевод: запрос отправлен
Примечание: авторский рейтинг - T.

Спасибо огромное организаторам феста за такую возможность, прекрасной sogeprophet – за потрясающий арт, моей любимой Sautille - за самоотверженный бетинг!

Резкий и громкий крик раздался в ночи, прогнав тьму быстрее, чем это сделал щёлкнувший выключатель. Чарльз сел, прислушиваясь; он уже спустил ноги с кровати и потянулся за халатом, когда крик снова эхом разнёсся по большей частью пустым комнатам особняка. Чарльз прижал пальцы к виску и мысленно потянулся.

Эрик?

Никакого ответа. Эрик спал, но это был беспокойный, неприятный сон. Чарльз открыл дверь и шагнул в темноту холла. Бесшумно ступая босыми ногами, он направился к комнате Эрика. Другая дверь в дальнем конце коридора скрипнула, открываясь, и в коридоре появилась Рейвен, заспанная и немного обеспокоенная.

- Возвращайся в постель, - прошептал Чарльз. – Я разберусь. Лучше поспи немного.

- Ты уверен? – спросила она. Чарльз мог чувствовать вялые опасения, занимавшие её мысли.

- Конечно, всё в порядке. Я разбужу тебя, если нужна будет помощь, - он легко улыбнулся и постучал по виску.

- Ладно, - прошептала она в ответ. – Спокойной ночи.

- Спокойной ночи, милая.

Он подождал, пока её дверь закрылась, и тогда приблизился к комнате Эрика, негромко постучав. Тишину, ответившую ему, сменил отчаянный крик, и Чарльз позволил себе войти без колебаний.

- Эрик? – позвал он осторожно. – Эрик?

Эрик лежал на животе, наполовину уткнувшись лицом в подушку. Даже в темноте Чарльз заметил искривлённую линию бровей, крепко зажмуренные глаза. Кисти рук Эрика сжимались и расслаблялись снова и снова, захватывая и отпуская белые простыни под ним. Одеяло, которое в начале ночи, по-видимому, укрывало его, было закручено вокруг его талии, оставляя спину обнажённой и открывая темноте плечи.

Чарльз задрожал от царившего в комнате холода. Раздвинутые занавески открывали настежь распахнутое окно, пропускавшее в комнату лунный свет и холодный воздух. Чарльз тряхнул головой и позволил себе пустить боль в сердце; он знал, что именно заставляет Эрика чувствовать необходимость оставлять окно открытым и ощущать свежий воздух на своей коже. Чарльз видел эти причины, воспринимал их, как свои собственные, сегодня днём, когда он заглянул в разум Эрика и помог ему найти ту самую точку между злостью и умиротворением.

Эрик закричал и яростно рванулся на кровати. Простыни ещё больше закрутились на его талии, а его руки бесполезно сжимались в кулаки.

- Эрик? – попробовал Чарльз снова. – Эрик, вставай.

Чарльз протянул руку и провёл пальцами по плечу Эрика. Его кожа была тёплой и влажной от пота, несмотря на холодный ветер, залетающий в окно. Всё, хватит, он собирается вытащить своего друга из этого кошмара. Он сел рядом с одеялом, узлом закрученным на бедре Эрика, и запустил левую руку в его волосы.

- Я иду, друг мой, - прошептал он, прижимая правую руку к виску и сосредотачиваясь на разуме Эрика.

На какой-то момент он почувствовал, как будто падает сквозь всполохи серого и чёрного, а потом мир превратился в шаткую лестницу, ведущую ввысь. Наверху была дверь. Эрик, поддерживаемый с двух сторон охранниками, стоял возле неё. Он выглядел избитым и обессиленным, его голова откинулась назад, на плечи, и Чарльз видел кровь, тонкими струйками стекавшую вниз по его лицу. Дверь открылась, и на пороге показался Шоу, выглядевший большим, чем был когда-либо в реальной жизни.

- А, Эрик. Заходи, - сказал Шоу, открывая дверь шире.

- Эрик? – позвал Чарльз, взлетая по ступенькам, глядя, как охранники затаскивают Эрика в комнату и сваливают на пол.

Чарльз скользнул следом, останавливаясь в центре, и дверь с хлопком закрылась позади него. Он видел это место прежде – в голове у Эрика. В этот раз он чувствовал то же, что и Эрик: страх, ползущий по спине липкими мурашками, отчаяние и безнадёжность. И запах – Господи, казалось, что в этой комнате пахнет смертью, липкий, застревающий в носу воздух был наполнен ею. Стеклянная стена справа была единственным препятствием между ними и действительно устрашающим набором инструментов, абсолютно точно разработанных для пыток. Слева от него разговаривали Эрик и Шоу – кричали, если точнее. Чарльз шагнул к ним, Эрик повернулся и посмотрел на него. Их взгляды встретились, и ярость в глазах Эрика сменилась безнадёжностью меньше, чем за секунду.

- Нет, - сказал Эрик. – Нет, Чарльз, ты не должен быть здесь. Тебе нужно уходить, слышишь? Ты должен уйти.

Уязвимость в его глазах ошеломляла. Чарльз никогда не видел его таким; он настолько привык к огню решительности в его чертах, что что-то больно сжалось в груди от осознания того, каким сломленным выглядел сейчас Эрик.

- Я здесь, чтобы помочь тебе – это просто ночной кошмар, я здесь, чтобы вытащить тебя отсюда.

Эрик, казалось, не услышал его, его паника и напряжение были буквально ощутимы, когда взгляд быстро метнулся от Чарльза к Шоу, как будто он знал, что этот человек собирается напасть. Чарльз узнал это воспоминание: это был тот день, когда мать Эрика была безжалостно убита перед ним. Его друг был тогда просто мальчиком, просто ребёнком. Внезапно его уязвимость и страх приобрели больший смысл. Здесь, запертые в этом сне, безраздельно правили кошмары детства, наяву переплавленные во что-то другое.

Шоу всё ещё говорил, казалось, он даже не замечал, что Чарльз был там, он смотрел на монету, лежащую на столе. Эрик мельком взглянул на эту монетку и снова перевёл взгляд на Чарльза.

- Пожалуйста, Чарльз. Ты должен уйти, пока они не заметили, что ты здесь. Ты должен уйти.

- Нет, позволь мне помочь тебе, - сказал Чарльз, делая шаг вперёд. Дверь открылась, и вернулись два охранника, волоча с собой мать Эрика.

- Ты можешь помочь мне, свалив отсюда, - зарычал Эрик, его взгляд метался между его матерью и Чарльзом.

- Ты что, не понимаешь, что они с тобой сделают?! - крикнул Эрик. – Ты чертовски мешаешь, Чарльз. Теперь убирайся отсюда.

- Это дурной сон, - сказал Чарльз уверенно. – Ты не беспомощен, ты можешь остановить это на сей раз. Я могу разбудить тебя, ты не должен мучить себя этим.

- Они собираются убить её, - прошептал Эрик, уже даже не глядя на Чарльза. – Они собираются застрелить её, пока я стою здесь, Чарльз, и... я не могу… я не могу… они собираются убить её!

Чарльз не мог выносить это ни секунды больше, чистая боль и отчаяние ранили слишком сильно, сердце бешено билось в грудной клетке. Чёрт возьми, ему был небезразличен этот человек, и он не собирался стоять и смотреть, как Эрик проходит через этот кошмар снова – одного раза в жизни было бы достаточно для любого, и Бог знает, сколько раз Эрик наблюдал, беспомощный, пока этот кошмар изводил его.

- Хватит. Я забираю тебя отсюда, Эрик. Я бужу тебя, - Чарльз шагнул вперёд, подходя вплотную. Его пальцы осторожно коснулись щеки, скользнули мимо его глаз и погладили висок, когда прозвучал выстрел.

Чарльз чувствовал, как пуля разорвала его плоть, чувствовал огонь и боль, разливающиеся по спине. Невыносимая горячая мука украла крик из его горла, когда он упал на пол в тот же самый момент, как мать Эрика рухнула в искорёженную кучу металла позади него.

- Нет! Нет! – закричал Эрик, падая на колени возле Чарльза.

Чарльз чувствовал только яркую боль и странно знакомый песок под своим телом, когда Эрик затащил его к себе на колени.

- Чарльз? Чарльз, пожалуйста?

Чарльз хотел сказать ему, что всё хорошо, что это просто сон, что скоро всё закончится, но было настолько больно, что говорить не получалось, и он всё время отвлекался на песок. Это было неправильно, этого не должно было быть здесь. Как этот чёртов песок оказался здесь?!

Руки Эрика осторожно сдвинули его тело, притягивая ближе, мягко укачивая. Его лицо было так близко, что щекой Эрик касался его волос, когда сбивчиво и виновато шептал, что сожалеет.

- Мне жаль, мне жаль – они убили и тебя тоже, мой друг. Мне так жаль.

Чарльз поднял руку, чтобы потянуться и дотронуться до Эрика. Песок прилип к его пальцам, но он не обращал внимания. Вместо этого Чарльз провёл рукой по лицу Эрика и прижал кончики пальцев к его тёплому виску.

- Пора просыпаться, - прошептал он и одним рывком выдернул их на свободу из липкой тяжести сна.

Эрик проснулся, шумно хватая воздух ртом. Чарльз всё ещё не отнимал руку от его кожи, легонько поглаживая щёку костяшками пальцев, ожидая, пока Эрик восстановит дыхание.

- Ты в порядке, друг мой. Это был просто ночной кошмар. Ты в безопасности здесь, я обещаю. Ты в порядке.

- Чарльз? – спросил Эрик. Его голос, скрипучий и хриплый, почти терялся в прижатой к лицу подушке.

- Чарльз? Чёрт!

Внезапно он вскочил, дотягиваясь до Чарльза, притянул его к себе, обхватывая руками и прижимая ближе, так, чтобы можно было поглаживать его по спине, отыскивая следы от пуль.

- Мне приснилось… ты был… Чёрт возьми!

- Я видел это, - тихо отозвался Чарльз, позволяя Эрику касаться его. – Вообще-то, я это чувствовал, - признался он с горькой усмешкой. – Я в порядке, кстати, никаких дырок от пуль во мне нет, обещаю. Это был просто кошмар, - в тот момент, когда последние слова вылетели у него изо рта, Чарльз уже знал, что этого говорить не следовало.

- Просто кошмар?! – Эрик почти рычал. Страх и уязвимость вернувшегося в детство Эрика уже исчезли, сменились сильным и более знакомым гневом. – Ни черта это не «просто»! Бога ради, Чарльз, о чём ты думал, вот так вот запросто забираясь ко мне в голову?!

Чарльз немного отодвинулся, увеличивая расстояние между ними.

- Ты страдал. Да я слышал твои крики из своей комнаты! Я просто пришёл помочь тебе.

Он потянулся, собираясь всего лишь коснуться Эрика, положить ладонь ему на плечо, но Эрик схватил его за запястье и удержал, притягивая к себе так, чтобы они оказались нос к носу.

- Помочь? Ты думал, что поможешь мне, заставляя смотреть на то, как ты умираешь?

- О, ну конечно. Во-первых, я не умер. И, во-вторых, я не «заставлял» это произойти. Я просто пришёл, чтобы помочь тебе, а попал под перекрёстный огонь.

- В буквальном смысле.

- Да, если тебе так угодно. Но это был не я, это был кошмар.

Эрик закрыл глаза, придвигаясь ближе, и Чарльз положил свободную руку сзади ему на шею и склонил голову, ожидая, пока Эрик посмотрит на него.

- Тебя достаточно, чтобы свести человека с ума. Тебя действительно достаточно, - Хватка Эрика на запястье Чарльза ослабла, но он продолжал тепло касаться его предплечья, как будто всё ещё не был готов отпустить его.

- Я действительно сказал тебе то, что думал, тогда в воде. Ты не один, Эрик. Ни в своей мутации, ни в своих кошмарах. Ты не один.

Чарльз прижался своим лбом к его и ждал.

- Я не один и в моей собственной голове тоже. Ты знаешь, в этом доме было бы чертовски тихо, если бы ты хотя бы иногда не лез не в своё дело.

- Ты бы заскучал без меня, - ухмыльнулся Чарльз.

- Я бы наслаждался тишиной и покоем без тебя, - рука Эрика обхватила его затылок. Кончиком большого пальца он легко поглаживал мочку уха Чарльза, а его пальцы запутались в его волосах. Эрик сделал глубокий вдох, и его хватка чуть сжалась. – Или, может быть, у меня была бы только тишина.

- Эрик, - прошептал Чарльз, его сердце билось где-то в горле.

- Мне не нужен твой дар, чтобы знать, о чём ты думаешь - ты не можешь спасти меня, Чарльз, - сказал ему Эрик, так близко, что слова отпечатались на его губах.

- Я могу попробовать, - отчаянно возразил Чарльз.

- Мне не нужно спасение. Меня совсем не надо спасать, Чарльз.

- Эрик, - пробормотал он снова, но не получалось думать ни о чём другом, кроме тёплой кожи под его прикосновениями и лёгких прикосновений губ Эрика к его собственным.

- Тшш, Чарльз. Прямо сейчас есть вещи гораздо приятнее, чем пустые разговоры.

Эрик поцеловал его уверенно и требовательно, и Чарльз не мог не отплатить ему тем же, освобождая руку из хватки Эрика так, чтобы можно было коснуться его тёплой и гладкой груди. Чарльз легонько толкнул его, заставляя лечь на спину, идеально совмещая их тела вместе, позволяя желанию и страсти мыслей Эрика отпечататься на своём разуме, как татуировке. Эрик скользнул руками по его спине, вдоль позвоночника, обхватил Чарльза за затылок, удерживая, пока он целовал его снова и снова, крадя воздух из его лёгких.

- Эрик, да. Эрик.

- Господи, - Эрик задыхался. – В следующий раз, когда мы отправимся на задание вербовать мутантов, и тебе влезешь ко мне в голову, что срочно сообщить какую-нибудь необычайно важную, не требующую отлагательств чепуху, я хочу, чтобы ты говорил таким голосом. Это грязно, Чарльз, очень… ох, чёрт, сделай так ещё раз.

Чарльз толкался бёдрами вниз, касаясь тёплой кожи и гладких простыней. Руки Эрика уверенно проникли под его одежду, поглаживая каждый дюйм тела, до которого могли дотянуться.

Чарльз провёл рукой по бедру Эрика, забрался под простыню и не обнаружил там ничего, кроме голой кожи.

- На тебе совсем нет одежды, - глупо пробормотал он.

- А ты спишь в пижаме, - как будто это всё объясняло, ответил Эрик.

- Я рад узнать, что считаешь мои пижамы восхитительными… даже неотразимыми, - Чарльз спрятал ухмылку, выцеловывая линию подбородка Эрика.

- Выметайся из моей головы, - зарычал Эрик.

- О, о, мой дорогой друг, сейчас меня там и нет. Мне абсолютно не нужно читать твои мысли, чтобы знать, о чём ты думаешь прямо сейчас.

- В тебе нет ни одной вещи, которую я счёл бы «восхитительной», - проворчал Эрик, перекатываясь так, чтобы Чарльз оказался распростёртым под ним, остановившись на секунду только для того, чтобы выпутать себя из стягивающих бёдра простыней перед тем, как посвятить всё своё внимание освобождению Чарльза от одежды.

- Неправда, - прошептал Чарльз, нетерпеливо прижимая Эрика ближе к себе, наслаждаясь ощущением его веса и тепла.

-…может быть, и нет, - Эрик улыбнулся улыбкой подлинного грешника.

- Если тебе это поможет, - беспечно сказал Чарльз, приподнимаясь, чтобы сцеловать улыбку с губ Эрика, - я нахожу в тебе очень много действительно восхитительных вещей.

- Я собираюсь задушить тебя во сне, - пробормотал Эрик, стягивая с Чарльза пижаму и отбрасывая её на пол, чтобы вернуться через секунду и устроить свои руки на бёдрах Чарльза.

- Нет, не собираешься.

- Прекрати говорить, и… - Эрик поцеловал его снова, скользнув языком в рот Чарльза, пробуя его на вкус.

- Нет никаких причин, по которым я не мог бы заниматься и тем, и другим одновременно.

Кажется, Эрик мгновенно принял это за вызов: он прижал губы к чувствительной коже на шее Чарльза, вылизывая и посасывая сладкое местечко. Его рука скользнула вниз и обхватила бёдро Чарльза, разводя его ноги в стороны и подталкивая вверх, заставляя Чарльза ногами обхватить его талию. Чарльз охотно подчинился, сцепляя их тела в замок со сдавленным стоном.

- Эрик.

Эрик легко прикусывал его кожу на шее, и Чарльз выгибал спину, прижимаясь ближе к нему в отчаянном быстром ритме.

- Господи, Чарльз, - простонал Эрик ему на ухо.

Чарльз положил руки ему на бёдра, направляя, притягивая ещё ближе к себе.

- Верни… верни свой рот сюда, пожалуйста, - тихо попросил Чарльз, когда Эрик начал спускаться поцелуями вниз по его шее в одном темпе с яростными толчками. – Эрик, пожалуйста, пожалуйста, мне нужно…

Эрик мгновенно прижался к его губам, и Чарльз знал, что стонал в поцелуй, но он ничего не мог с собой поделать, не мог остановиться. Он просунул руку между их телами, обхватывая оба члена пальцами и начиная дрочить их вместе.

Эрик разорвал поцелуй с хриплым вскриком, устроив одну руку на затылке Чарльза, а второй помогая ему довести их до разрядки. Их пальцы переплелись вокруг членов, двигаясь всё быстрее и быстрее. Чарльз выгнул спину, всем телом прижимаясь ближе к разгорячённому Эрику, целуя его требовательно и отчаянно. Он был так близко, так чертовски близко…

Внезапно Эрик застыл, вытянувшись в струну, задрожав всем телом, и через несколько мгновений Чарльз почувствовал, как Эрик выплеснулся ему на живот. Чарльз опоздал всего лишь на секунду.

Эрик буквально рухнул на него, скользнул чуть выше, зарываясь носом в шею Чарльза и неуклюже целуя нежную кожу. Чарльз зарылся пальцами в волосы Эрика, игнорируя тихое фырканье, раздавшееся в голове.

- Это было глупо даже для тебя, - тихо сказал Эрик после мгновения тишины. – Вот так вот вторгаться в мои сны. Что угодно могло случиться.

- Я едва ли мог остаться в стороне… и послушай, Эрик, я знаю, что тебе не очень хочется это слышать, но меня беспокоит твоё состояние. Меня беспокоит, что ты просыпаешься из-за кошмаров и потом часами бодрствуешь несчастный, и если я могу что-нибудь сделать, чтобы хоть как-то помочь – я это сделаю, потому что мне не плевать. Так что, пожалуйста, достаточно предупреждений, хватит уже твоего рычания, жалоб и попыток отдалиться от меня. Я был внутри твоего разума, я видел твои мысли, и я всё ещё здесь, и я всё ещё беспокоюсь. Ты будешь в состоянии верить этому хоть когда-нибудь?

- У меня есть свои причины не делать этого, - тихо сказал Эрик. Его слова, тёплые и полные раскаяния, отпечатались на коже Чарльза.

Чарльз закрыл глаза и провел пальцами по волосам Эрика с заботливой нежностью.

- Я понимаю это. Но я собираюсь доказать, что в этом мире есть исключения.

Эрик слегка наклонил голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо, и в голову Чарльза ворвалась чётко оформленная мысль:

- Если в этом мире и есть что-нибудь исключительное, Чарльз, то, думаю, я могу быть уверен, что это – ты.

- Ты не один, и ты никогда больше не будешь в одиночестве, - сказал Чарльз.

Эрик молчал долгие несколько секунд, его тёплое дыхание шевелило волоски на шее Чарльза, пальцы поглаживали его грудь.

- Это плохо закончится, - прошептал он.

- Ты не один, Эрик, - снова отчаянно повторил Чарльз.

Тишина растягивалась, долгая, тяжёлая, звенящая желаниями, которые, они чувствовали, появились между ними.

- Так же, как и ты, - сказал Эрик в конце концов. – Останешься на ночь?

- С радостью, - ответил Чарльз, опуская голову, чтобы поцеловать Эрика.

- Хорошо, - Эрик вернул поцелуй и перевернулся, затаскивая Чарльза на себя и крепко обнимая его. – Хорошо.

@темы: персонажи: Erik Lehnsherr / Magneto, категория: продленка, персонажи: Charles Xavier / Professor X, рейтинг: NC-17